Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

– Вам тоже хорошего дня, – бормотнул Симон, пожав плечами, и постучал в запертую уже дверь.

Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась. Напротив Симона стоял тощий, немного сутулый господин лет шестидесяти. Сквозь стекла пенсне он с раздражением смотрел на вновь пришедших.

– Черт возьми, что вам еще… – начал он.

Потом лицо его осветила улыбка.

– Господи, Симон! – воскликнул он. – Как же я мог забыть! Ты ведь собирался приехать сегодня.

Он с радостью обнял Симона, после чего наклонился к Петеру, который смущенно прятался позади отца.

– А ты, должно быть, тот самый выдающийся юноша, о котором я столько слышал, – продолжил с улыбкой Кайзер и протянул мальчику руку: – Рад видеть тебя здесь. Меня зовут Георг Кайзер, я местный учитель.

Петер смущенно подал ему руку, при этом выронив на мокрый пол несколько рисунков. Когда Кайзер наклонился, чтобы поднять их, у него вырвался изумленный возглас.

– Ты это сам нарисовал? – спросил учитель и вернул Петеру рисунки.

Петер молча кивнул, и Симон ответил за него:

– Петер непременно хотел их взять, – пояснил он, не скрывая отеческой гордости. – Иногда по нескольку дней сидит над такими вот рисунками. Он просто помешан на всем, что связано с анатомией. Постоянно заваливает меня вопросами по медицине.

Кайзер улыбнулся:

– Как и ты в свое время, Симон. Помнишь? Правда, ты не менее часто выспрашивал у меня, в каком из трактиров лучшие музыканты и где в Ингольштадте самое дешевое вино.

– Слава богу, Петер до такого пока не дошел, – рассмеялся Симон.

Но потом взгляд его омрачился. Учение в Ингольштадте по-прежнему оставалось для Симона темным пятном в его жизни. Он проучился там лишь несколько семестров, пока у него не закончились деньги. С одной стороны, потому что он спускал сбережения на хорошую одежду, вино и азартные игры скорее, чем на учебу, с другой – потому что скупой отец сверх необходимого не дал ему ни гроша. Георг Кайзер стал тогда спасением для Симона. Он преподавал в Ингольштадте теологию и музыку и приютил у себя юного бездельника, словно родного сына.

«В общем-то, я и был скорее его сыном», – мрачно подумал Симон. К своему настоящему, покойному уже отцу он никогда не испытывал сердечной привязанности.

– Ну, проходите же, обогрейтесь, – прервал наконец Кайзер напряженное молчание. – Вы, должно быть, голодны.

Они вместе прошли в темную, тесную прихожую с нишей для кухни. Старая, почти беззубая служанка вопросительно взглянула на них, помешивая в горшках.

– Приготовь побольше, Анни, – распорядился Кайзер. – Мальчику, как видно, не помешает немного подрасти. И не жалей меда для манной каши.

– Манной каши?

У Петера впервые за целый день загорелись глаза. Как и Симон, мальчик с утра съел лишь немного хлеба с твердым сыром.

Кайзер подмигнул Петеру:

– А перед этим – вкусный мясной суп, как в воскресенье. Что скажешь? Но пока все приготовится, у меня есть для тебя сюрприз. Тебе это должно понравиться.

Он поощрительно кивнул и открыл дверь в освещенную свечами комнату. На грубо сколоченных полках теснились десятки книг. У Петера челюсть отвисла от изумления.

– Но… но здесь книг больше, чем у отца и деда, вместе взятых! – пробормотал он.

– Моя домашняя библиотека, – пояснил Кайзер. – Я привез ее с собой из Ингольштадта. Уверен, в некоторых из работ ты отыщешь и анатомические рисунки. – Он показал внутрь комнаты: – Там на столе бумага, чернила и перья. Чувствуй себя как дома.

Явно обрадованный, Петер подошел к полкам и вскоре уже рылся в книгах. Кайзер прикрыл дверь и провел Симона в комнату напротив. Там, еще на одном столе, лежали кучами дешевые издания и исписанные бумаги. Радость в глазах Кайзера неожиданно потухла, теперь вид у него был усталый и растерянный.

– Не лучшее ты выбрал время, чтобы пристроить сюда своего одаренного сына, – сказал учитель и, утомленный, опустился на стул. Затем зашелся сухим кашлем, снял пенсне и потер покрасневшие глаза. – И дело не только в этой простуде.

– У меня тоже сложилось такое впечатление, – ответил Симон. – Как будто все здешние обитатели чем-то напуганы. Уже по пути сюда нам выпало несколько жутковатых событий. Если б я верил в духов, счел бы эту долину отличным обиталищем для них.

Он тихо рассмеялся, однако Кайзер оставался серьезным и промолчал.

Симон с любопытством взглянул на многочисленные исписанные листки на столе. По большей части это были распределенные по ролям реплики. Многие были перечеркнуты или снабжены дополнительными комментариями. Симон вычитал имена Иисуса, Петра и Понтия Пилата.

– Инсценировка? – спросил он у Кайзера.

Учитель кивнул.

– Это старый текст, я как раз пытаюсь переписать его. Еще в прошлый раз местные жители попросили меня об этом. Но язык во многом устарел, да и рифма жутко хромает. И всякий раз, когда я расправлюсь с несколькими страницами, приходит священник и переворачивает все с ног на голову. Его преподобие Тобиас Гереле из тех особенно фанатичных католиков, для которых любое изменение равносильно богохульству. – Кайзер закатил глаза. – Почти пять тысяч строф! Господи, и зачем я только связался с этой постановкой… Это все больше походит на мое собственное мученичество!

Симон усмехнулся. Кайзер уже писал ему, что он взялся выправить текст очередной инсценировки Страстей Христовых и помочь священнику в постановке. Около полувека назад Обераммергау поразила чума, едва ли не в каждой семье кто-нибудь умер. В тот трудный час местные жители поклялись каждые десять лет воссоздавать на сцене последние дни жизни Иисуса, если Господь избавит их от эпидемии. Чума действительно отступила, и с тех пор мистерию разыграли уже четыре раза. Зрители стекались со всей округи, сейчас о ней заговаривали даже в Шонгау.

– Все равно не понимаю, почему вы хотите разыграть инсценировку уже в эту Троицу, а не через четыре года, как того требует обычай. – Симон нахмурил лоб, изучая листки на столе. – Это наверняка вызвало недовольство.

– Кому ты говоришь об этом! – Кайзер вздохнул. – Но Конрад Файстенмантель никого не желает слушать. Он самый могущественный человек в общине, да к тому же возглавляет Совет. Его слово – закон. – Он пожал плечами: – Файстенмантель далеко не молод и этой постановкой, видимо, хочет воздвигнуть себе памятник. Но теперь он войдет в историю деревни скорее уж трагичным персонажем, – мрачно добавил учитель.

– Что же тут такое произошло? – спросил Симон. – Я повсюду заметил на дверях пучки зверобоя, люди выглядят подавленными, будто их что-то гнетет… Даже священник был бледный, как мертвец.

– И не без оснований, – снова вздохнул Кайзер. – Многие убеждены, что с прошлой ночи в Обераммергау завелся дьявол… – Он подался вперед и понизил голос: – На рассвете священник обнаружил нашего актера, исполнявшего роль Иисуса, мертвым, на кладбище.

– Убийство? – осведомился Симон.

– Следует полагать. Вряд ли несчастный сам смог бы привязать себя к кресту.

– Господи! – выдохнул Симон. – Неужели кто-то… распял его?

– Да, как бы ужасно это ни звучало. – Взгляд у Кайзера омрачился. – Да еще на том самом кресте, который изготовили к представлению. Убийца привязал беднягу к кресту и поднял. Что ж, по крайней мере, Доминик Файстенмантель имел счастье умереть смертью нашего Спасителя.

– Доминик Файстенмантель? – озадаченно переспросил Симон. – Это не…

– Младший сын могущественного Конрада Файстенмантеля, совершенно верно, – закончил Кайзер. – Конечно же, многие считают, что это кара Божья за то, что Файстенмантель хочет устроить представление раньше срока. Он, кстати, по-прежнему упрямится и не желает ничего отменять. Они с сыном в последнее время часто ссорились, отношения между ними были, мягко сказать, неважные. Уже сегодня Файстенмантель и священник поручили мне найти нового Иисуса. Теперь им будет Ганс Гёбль, прежде наш апостол Иоанн. – Он показал в сторону двери. – Думаю, ты его уже видел, когда пришел, мы как раз заканчивали обсуждать детали. Через три дня мы должны продолжить репетиции.

– Подожди, – перебил его Симон. – Кто-то умирает, распятый, а его собственный отец в тот же день подыскивает ему преемника для представления и велит продолжать репетиции? Как можно быть таким бессердечным?

Кайзер пожал плечами:

– Таков он, этот Файстенмантель. Зато нажил себе значительное состояние. – Он показал сквозь покрытое копотью окно на темную уже улицу: – Бедняга, кстати, лежит в часовне Святой Анны на кладбище. Судья Аммергау желает еще взглянуть на него. Хоть он ни черта не понимает в медицине.

Кайзер закашлялся и сплюнул в миску, стоявшую под столом.

– Прошу прощения, – прохрипел он. – Никак не избавлюсь от проклятой простуды. С февраля уже мучает меня! А наш старый цирюльник, помилуй Господи его душу, еще две недели назад умер от оспы. Было бы неплохо, если б он взглянул на убитого…