Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова

— Ты как генерал на военном параде! Уж очень внешность твоя заметная. — И, угадывая мысли сыщика, произнес: — Да, слетелась под мое крыло голь перекатная, беднота вопиющая. Коли нет сытости и богатства, так хоть души спасать станем. А Господу всякие нужны: и беленькие, и темненькие, и даже в полоску. — Вдруг Андрюшенька, забыв про свое убожество, проворно встрепенулся, ткнул рукой вперед: — Эй, Божьи люди, зрите, вон хоромы стоят, печами дымят. Пойдем, именем Христовым подкормимся. Может, и копеечкой побалуют?

...Так и тащилась эта братия, простаивая и перед богатым крыльцом, и перед почерневшей развалюхой. Старательно тянули «лазаря», пуская в голос жалобную слезу.

На отшибе богатого села на порог вышла пышная, как пудовый пирог, молодайка, в яркой новой одежде. Долго и откровенно пялила глаза на Соколова. Потом кивнула ему:

— Заходи, королевич, поснедай свежих щей!

Андрюшенька тоже было двинулся за графом, но молодайка бюстом загородила проход.

— Тебя не звали! Вот вам, выпейте в трактире! — дала монету и закрыла дверь изнутри на тяжело стукнувший засов.

...Через час Соколов нашел своих бродников в трактире.

Андрюшенька, человек бывалый, прищурил хитрый глаз:

— Дала чего? Имею в виду — денежного?

Братия раскатилась смехом.

Соколов улыбнулся и показал золотой гульден.

Андрюшенька состроил укоризненную мину:

— Ой, срам бесстыдный! Стяжать надо Дух Божий, а не блага мирские. — Протянул руку: — Отдай мне!

Вскоре Соколов понял, что столь удачно странническая жизнь складывается редко. Чаще нищенскую братию пинали и срамили, потешались и травили. Мальчишки швыряли в них грязью и каменьями, полицейские глядели с нескрываемой злобой.

Даже погода словно осерчала: сверху то сыпал снег, то лил холодный дождь.

Андрюшенька кряхтел:

— Страннический подвиг для тела истязателен, зато для души радостен. Эх, скорей бы до России добрести. Народ там шире душой, тороватей.

...Добрые люди все же и тут встречались: пускали на ночлег и кормили чем Бог послал.

Все ближе была милая сердцу Россия.

Нагрудный карман сыщика приятно согревал список большевистских агентов. И это придавало сил. Соколов понимал: дорог каждый час, иначе, предупрежденные большевистским вождем, заговорщики разбегутся как блохи по старой перине.

Соколов уже стал удивляться самому себе: «Столько времени иду, и, слава Богу, никаких приключений! Может, так и доберусь до России благополучно?»

Ан нет! Не довелось...

Не доходя верст двадцать до Львова, странники зашли в богатое село. Постучались в высокие тесовые ворота. Не ведали, что здесь обитает комиссар местной полиции.

В калитку выскочила толстая баба в новом цветастом переднике и с перекошенным от злобы лицом. Это была жена полицейского комиссара-австрийца. Едва завидев нищих, заорала:

— Воры, русские разбойники! Ату, ату!

Она спустила на странников громадного пса. Тот со злобным рычанием, оскалив клыки, бросился на странников. Каждый, кто как мог — кто костылем, кто прутом, — отмахивался от злого зверя.

Комиссарова жена, подперев руки в боки, покатывалась со смеху. Вдруг пес повернулся к Андрюшеньке, прыгнул на юродивого, повалил в сырой снег, слюнявой мордой отыскивая шею жертвы, чтобы перегрызть ее.

Андрюшенька хрипел, отбивался руками, исцарапанными собачьими когтями. Запах и вкус крови еще более распалял пса, да и силы были не равны. Мгновение — и пес разорвал бы убогого.

Соколов кинулся на помощь. Он схватил за задние ноги пса, оторвал от жертвы и с размаху с жуткой силой стукнул о забор. Зверь враз обмяк, затрясся в предсмертной судороге. Соколов швырнул его к ногам злющей бабы.

Та зашлась проклятиями, призывая на головы несчастных все болезни и беды мира.

— Чтоб все вы, русские, передохли! Сейчас мужу скажу. Он вам задаст! — и, подхватившись, понеслась к кирпичному казенному зданию, стоявшему напротив.

Странники далеко уйти не сумели.

Конный разъезд — двое австрийских верховых — нагнал их в полверсте от села. Верховые загородили дорогу.

Мордатый полицейский с шашкой в ножнах и арапником в руке, видимо, старший, угадав в Соколове обидчика Комиссаровой жены, лягнул его ногой в грудь и обратился к своему товарищу:

— Посмотри, Иоганн, какой здоровый русский мужик! Мне бы такого батрака — лучше коня пахал бы...

Иоганн, у которого за плечом висело ружье, рассмеялся:

— Твою Лотти пахал бы он! А этот, босой, — настоящий дурак. На шнапс надо с них содрать.

— Конечно! — сказал тот, кто мечтал Соколова иметь батраком. И на ломаном русском строго произнес: — Давай мне деньги! Нет — аллее в тюрьма. Ферштеен?

Странники, привыкшие к подобным грабежам, повздыхали, поскребли в тряпочках, завязанных узлом, повытягивали из разных потайных мест. Ссыпали медные гроши в заскорузлую ладонь юродивого Андрюшеньки. Юродивый подошел к мордатому полицейскому, протянул монетки:

— Возьми!

Тот с презрением посмотрел на жалкую добычу и ударил ногой по раскрытой ладони. Медяки разлетелись в стороны.

Соколов за поводья потянул на себя коня, резанул стальным взглядом мордатого:

— Собери монеты!

— Он говорит по-немецки? — изумился мордатый и стал наезжать на графа. Конь скалил желтые зубы возле лица графа.

— Может, это тот самый шпион, которого вся австрийская полиция разыскивает? — злорадно ощерился Иоганн. — Давай-ка его арестуем, нам будет награда.

— Приметы схожи! Для начала я разделаю его как свинью на колбасной фабрике. — В воздухе свистнула плетка.

Удар пришелся по плечу Соколова.

Давно сдерживавшийся гнев прорвался. Соколов медвежьей хваткой вцепился в мордатого и с такой силой швырнул на землю, что тот вскрикнул и недвижимо распластался на снегу.

Соколов наклонился, поднял выпавшую у полицейского Плетку и с маху хлестанул ею по лицу Иоганна.

Тот заорал ругательства, злобно выкрикнул:

— Застрелю! — Он сорвал с плеча винтовку, наставил на русского богатыря.

Грохнул выстрел. Пуля просвистела мимо. Это Андрюшенька успел толкнуть коня в бок.

Соколов рванул винтовку из рук полицейского, да так, что тот полетел кубарем с лошади. Затем сыщик, ухватившись за ствол, приклад обрушил на голову обидчика. Тот беззвучно ткнулся лицом в грязный снег.

Сыщик порывисто обнял юродивого:

— Прощай, Андрюшенька! Разбегайтесь кто куда. Я уже вам не защитник. Важнейшее дело на мне.

— Бог тебя будет хранить! — перекрестил юродивый Соколова.

Сыщик вскочил на коня, ударил пятками в бока:

— Пош-шел!

Из-под копыт комьями полетел снег. Через минуту Соколов скрылся за лесочком. В полнеба разлился кровавый тревожный закат.

За беглецом снаряжалась погоня.

Ближе к обеду, когда из печных труб столбами подымались веселые дымы, а на больших часах ратуши гулко пробило двенадцать раз, в столицу Галиции, старинный город Львов, со стороны памятника феодальной культуры — Кафедрального собора XV века с победительным видом въехал на караковом жеребце мужчина атлетического сложения.

Это был собственной персоной знаменитый Соколов. Хотя граф ощущал всеми порами гигантского тела погоню, чувство собственного достоинства заставляло его двигаться по узким улочкам с невозмутимым спокойствием.

Всадник миновал громадный городской рынок с крытыми темной черепицей лабазами, набитыми товарами и копошащейся в них разномастной публикой, с бойкой торговлей мукой, шерстью и скотом, азартными криками и шумными разговорами на еврейском, польском, украинском языках.

Наконец, Соколов остановился возле цирка шапито.

Ему бросилась в глаза громадная афиша, висевшая возле кассы. На афише были изображены два полуголых мужика звероподобного вида с кровожадными лицами и в боксерских перчатках.

Надпись звучала грозно, как объявление войны:

Единственный гастроль!

Чемпион мира по английскому боксу

ЕЖИ ШТАММ — БЕСПОЩАДНЫЙ!

Смертельный бой с чемпионом России

ФЕДОРОМ ГАРНИЧ-ГАРНИЦКИМ — НЕУСТРАШИМЫМ!

Небывалый приз — 1000 рублей!

Кроме того, вызывают на бой любого!

Тому, кто устоит на ногах более одного раунда — приз 100 рублей!

А также:

рвут цепи,

гнут железные прутья,

ударом кулака ломают толстые доски

и еще глотают огонь.

За вход с человека 20 копеек.