Клод Изнер - Маленький человек из Опера де Пари

Он склонился над дочерью. Какие мысли бродят в этой крошечной головке? Какие чувства таятся в сердечке? На кого она будет похожа, когда подрастет? Суждено ли ему быть рядом с ней, чтобы подмечать все изменения, происходящие в человечке в пору взросления?

На первый план вышли более прозаичные вопросы. Каким образом столь малому существу удается издавать столь пронзительный рев? Когда можно будет перестать объедаться снотворным на ночь, чтобы проспать несколько часов спокойно?..

Вдруг на плечо Виктора легла чья-то рука, а под нос ему сунули визитную карточку. Он машинально взял ее и прочел:

— Ломье?! Что это значит?.. — Виктор поднял голову: перед ним стоял старый знакомец в бархатном костюме и черной широкополой шляпе.

— Легри! Вот уж не ожидал вас встретить! Это чей карапуз, ваш? И твой? — последний вопрос Морис Ломье с улыбкой адресовал Таша, но та отвернулась с таким видом, будто они не знакомы.

— Неужто вы потеряли интерес к рыбацким лодкам и закатам на озере Бурже? — осведомился Виктор, еще раз поглядев на визитную карточку.

— Представьте себе, да. До смерти надоело малевать открытки и наблюдать, как Мими превращается в мещанку, которую интересуют только шляпки с перьями и покупка мебели в кредит у Дюфайеля. После эпических скандалов мы пришли к компромиссу: она перестает опустошать наш кошелек, а я берусь запечатлевать на холстах представителей рода людского.

— На мой взгляд, младенцы гораздо ближе к лягушкам, чем к Homo sapiens, — задумчиво сообщил Виктор.

— Пóлно вам! Младенец — это обещание стать человеком, в нем заключено столько задатков и возможностей!

— И еще это обещание выплатить ваши кредиты у Дюфайеля, — хмыкнул Виктор. — Такая возможность!

— Мой дорогой Легри, вы совсем не романтичны, зато честны. В любом случае моя идея заняться портретами новорожденных сулит неплохой доход, несмотря на конкуренцию со стороны фотографии. Раз уж вы стали отцом, мой талант в полном распоряжении…

— Моей дочери? Нет уж, благодарю вас. Не забывайте, что я фотограф-любитель, а Таша — не менее одаренный художник, чем вы.

— Полагаю, обращаться с тем же предложением к вашей сестрице, вон той чернокудрой Венере, нет смысла, — вздохнул Морис Ломье. — А ведь когда-то она поддалась моим чарам… Пойду-ка я, пожалуй, пока ее муженек, ваш доблестный напарник, не испепелил меня взглядом. Честь имею, Легри! — Живописец приподнял шляпу и направился к компании кумушек, ахавших от умиления вокруг пухленькой девчушки с белокурыми кудряшками.

Девчушка была полной противоположностью Дафнэ — та, стройненькая, с прямыми черными волосами, заплетенными в косичку, походила на маленького индейца. Сейчас она как раз затеяла исполнить боевой танец охотников за скальпами вокруг коляски спящего братика, и Эфросинья поспешно увела ее гулять по аллеям Люксембургского сада. Они похихикали над мальчишкой с огромным соломенным чубом — считалось, что такая прическа защищает детей от удара лбом при падении — и остановились у тележки мороженщика. Пока Дафнэ лакомилась лимонным шербетом, подставляя ветру игрушечную целлулоидную мельницу, бабушка разглядывала прохожих. Она даже подскочила, завидев красотку в капоре и платье из органди, украшенном букетиками фиалок. Красотка вышагивала под ручку с упитанным господином гораздо старше ее. Черный костюм, нарукавная повязка, антрацитовый цилиндр и галстук свидетельствовали о том, что господин носит траур.

— Ой батюшки, Иисус-Мария-Иосиф, это ж та бесстыдница, княгиня, понимаете ли, голышом перед всем честным народом выступавшая! Срам-то какой — подцепила благородного вдовца, подумать только, у него ведь жена заживо сгорела, не прошло и трех месяцев. Ох какой страшный пожар был на том Благотворительном базаре, а погибли-то в основном женщины — мужчины к выходу ломились не разбирая дороги, по головам шли, тростями размахивали, прокладывая путь, шкуру собственную спасая! — разворчалась Эфросинья, стараясь не замечать ироническую улыбку Эдокси Максимовой, которая конечно же тоже ее узнала.

— Баба Фосинья, ты со мной говолишь? — спросила Дафнэ.

— Нет-нет, золотко, это я сама с собой. Пойдем посмотрим на парусные лодочки.

Эдокси между тем сказала своему спутнику, Станиславу де Камбрези, что ненадолго отлучится, и величественно направилась к фонтану Медичи. Она только что установила местонахождение того, кого разыскивала взглядом с тех пор, как увидела старую ведьму, гуляющую с внучкой.

По счастью, Виктор, наблюдавший, как Таша заботливо протирает влажной салфеткой лоб и щечки ребенка, заметил княгиню Максимову до того, как на нее обратил внимание Кэндзи, и бросился на перехват.

— Какая приятная встреча! Как вы поживаете? Я слышал о безнравственном поступке Ольги Вологды, сбежавшей с этим англичанином, Алистером Пейлтоком. А что же месье Розель? Он оправился от такого удара?

Эдокси яростно взмахнула кружевным веером:

— Дорогуша, умоляю вас, давайте не будем о грустном. Амедэ обвинил меня в том, что я оказала дурное влияние на его дульсинею. Потом повестка в суд на слушание по делу Ламбера Паже его так взбесила, что он выставил меня на улицу. А ведь до этого все было так хорошо, у нас установилось полное взаимопонимание… Я уже собиралась вернуться к своему обожаемому князю в Санкт-Петербург, но мне предложили потрясающую роль в кабаре «Диван Жапонэ» на Монмартре. Премьера назначена на сентябрь. Представляете, я там даже буду петь:

Виктор захлопал в ладоши:

— Очаровательно! Уверен, вы покорите столицу в этой роли!

— Я уже хотела снять комнату в гостинице, — продолжила рассказ о своих злоключениях Эдокси, — но месье де Камбрези, чья супруга погибла при трагических обстоятельствах, так умолял меня поселиться у него на улице Боэти, что я не нашла в себе сил отказать. Он чувствовал себя таким одиноким, а я не могу спокойно смотреть на страдания ближнего, особенно если этот ближний — человек состоятельный… Постойте-ка, кто это там? Уж не Кэндзи ли Мори?

— Браво, у вас прекрасное зрение. Однако же давайте сделаем вид, что оно вам изменило и мой приемный отец в компании моей тещи — всего лишь мираж.

— О, понимаю — блюдете честь семьи и все такое прочее. Коварную соблазнительницу только что попросили удалиться. Что ж, я выполню вашу просьбу — вы всегда были мне симпатичны, Легри, и я хотела бы сохранить наши добрые отношения. Передайте Кэндзи, что я желаю ему всего хорошего. Больше я его не побеспокою.

Виктор некоторое время смотрел вслед Эдокси — она устремилась к скамейке, на которой ждал ее сомлевший от солнца Станислав де Камбрези, — а затем вернулся к своему плетеному стулу. К нему тотчас подошел Кэндзи, выразил благодарность незаметным для других представителей клана жестом и протянул небольшую серебряную коробочку:

— Виктор, у меня для вас подарок. Я заказал это через одного моего американского клиента.

— Спасибо, но… А что это?

— Изобретение мистера Гранта У. Смита, заслужившее особую благодарность Общества противников злоупотребления табаком. Смотрите, внутри портсигара два отделения: первое для сигарет, а во втором спрятан часовой механизм, позволяющий открывать первое только через определенные промежутки времени, не раньше.

— Кэндзи, очень мило с вашей стороны, но…

— Никаких «но»! Табачный дым вреден для ваших легких, для детей и для всех окружающих.

Неподалеку Жозеф жаловался Айрис на отсутствие вдохновения:

— Милая, я горжусь этим ребенком и страшно рад, что ты в добром здравии после родов. Но я чувствую себя бесполезным, никчемным, опустошенным, меня покинула муза. Я начал новый роман-фельетон, суливший мне успех и славу, а теперь — всё, застрял, ни единой мысли в голове. Меня постиг самый страшный кошмар писателей — творческий кризис!

Айрис могла бы похвастаться, что не только закончила сказку под названием «Полетта и часы» — ее, как и предыдущие, обещала проиллюстрировать Таша, — но и уже написала первую часть истории про гнома Мельхиседека, который живет в Парижских катакомбах и мечтает танцевать на сцене Опера. Могла бы, но гуманно промолчала.

Кэндзи счел уместным подбодрить зятя на свой манер:

— Возрадуйтесь, молодой человек, у вас вся жизнь впереди. Ничуть не сомневаюсь, что, если вы приложите определенные усилия, непременно станете настоящим писателем, способным родить нечто достойное называться литературным произведением. И сразу же вас увенчают лаврами признания и оросят золотым дождем, а ваши родные будут вам страшно благодарны за это. За золотой дождь, я имею в виду. Однако пока что удовольствуйтесь служением книгам за прилавком «Эльзевира». Вы подумали над моим предложением съездить в Японию на пару недель, дабы приобщиться к искусству подарочной упаковки, каковое достигает там невероятных высот? Таким образом вы сможете обрести совершенство хоть в одной области. Ибо, как гласит пословица моего сочинения — да-да, я тоже не чужд сочинительству, — прежде чем взойти на вершину, надобно преодолеть равнину.