Александр Арсаньев - Казна Наполеона

Выходя из подъезда, я столкнулся с экипажем, который едва не сбил меня с ног, и это мне совсем не понравилось. Кажется, у меня постепенно начала развиваться мания преследования, что, впрочем, при моем образе жизни было не удивительно.

Имя Евгрфа Петровича Бибикова было мне хорошо известно, более того, я знал, что он тоже входит в одну из масонских лож. Уверен я не был, но предполагал, что в Общество «Ищущих манны», поэтому вполне серьезно расчитывал на его содействие, так как братья всегда помогали друг другу, камень за камнем воздвигая свой Божественный храм.

Я поймал извозчика и отправился в гости к генералу, который проживал недалеко от Бердова моста у речки Пряжки. При мне была орденская печать с эмблемой дикого камня, которую я собирался предъявить ему в доказательство моих слов.

У парадного входа меня встретил лакей в ливрее, поблескивая серебряными пряжками на туфлях, от чего я почувствовал себя едва ли не в восемнадцатом веке, не хватало только напудренного екатерининского парика.

Бибикова дома не оказалось, зато я мило побеседовал с его любезной супругой Дорофеей Владимировной, которая угощала меня сладким, крепко заваренным чаем. Я как раз раздумывал, каким бы образом мне переговорить с Харитой, как в отделанную в русском стиле столовую вошел только что вернувшийся генерал.

— Яков Андреевич! — он кивнул мне в знак приветствия. — Чем обязан?

— У меня к вам одно важное дело, — ответил я, извлекая из кармана печать. Дорофея Владимировна сослалась на хозяйственные дела и оставила нас одних.

Евграф Петрович внимательнейшим образом рассмотрел печать с символичнским изображением.

— Дикий камень, — произнес он задумчиво. — Душа человеческая, — генерал помолчал немного, а затем спросил:

— Так что же, mon cher, привело вас ко мне? Какое неотложное дело?

И тогда я рассказал Бибикову, чем занимаюсь. Он с пристальным вниманием выслушал мою историю и поинтересовался:

— А я-то чем помочь могу?

— Представьте меня гувернантке Харите, — попросил я. — Покойная Картышева, говорят, с ней близка была.

— Вы считаете, что она могла быть причастна к делу? -ужаснулся генерал. Я прочел в его узких серых глазах страх за детей.

Я поспешил его успокоить:

— Ничего определенного я пока сказать не могу — осторожничал я. — Но, думаю, — нет. Просто Харита Никифоровна могла бы пролить свет на некоторые неясные вопросы, — это я, конечно, слегка преувеличил, на данный момент практически все вопросы оставались неясными.

Евграф Петрович крикнул того же лакея из прошлого столетия, приказав ему отвести меня в детскую, где царствовала гувернантка.

Стены комнаты, обитые тонкой нежно-розовой материей, в солнечном свете, льющемся из раскрытого окна, отливали золотом. Над пустым камином, временно осиротевшим до грядущей зимы, величественно красовались два семейных портрета в массивных бронзовых рамах. С одного, насупив брови, нежно-голубыми глазами смотрел пожилой господин с напудренными волосами в темно-синем поколенном кюлоте. С другого улыбалась русоволосая красавица в муаровом платье с глубоким вырезом, отделанном мехом.

На низком овальном столике красного дерева стоял красивый бронзовый светильник, рядом лежали заточенные гусиные перья, стоял пюпитр.

У стены расположились две детские кровати, над которыми крепился полог. В центре полукругом стояли несколько кресел, обитых изурудно-зеленым штофом. Над столиком и по бокам от камина висели полки, до верху набитые книгами. В углу примостился комод того же красного дерева, на нем восседала фарфоровая златокудрая кукла с нарисованными глазами. По моим подозрениям, вместительные ящики его скрывали горы детских игрушек.

У трюмо прихорашивалась миловидная девушка в белом батистовом платье с античной камеей, приколотой на корсаже. Не успел я появиться в комнате, как ее живые, по-детски лучистые глаза остановились на моем отражении. Она резво обернулась, передернув хрупкими плечиками и отогнав от себя наваждение зазеркалья.

— Алина, — сказала она, тряхнув темно-русыми кудрями и рассыпав их по плечам.

Я поклонился.

— Яков Андреевич, — в ту же секунду открылась дверь и в детскую впорхнул белокурый глазастый ангел.

— Алина! — позвал он громким настойчивым голосом, сжимая в руках бильбоке, новомодную игрушку. Чашка на палочке буквально вибрировала и ходила ходуном, шарик то и дело взлетал к самому потолку, и девочка неприменно его ловила. Ловкости этой пятилетней шалунье было не занимать. Она подошла к сестре и ткнула в меня тоненьким пальцем:

— Это кто?

— Яков Андреевич, — посмеиваясь, повторила за мной Алина.

Секундой позже я смог поздороваться с Харитой Никифоровной, высокой и статной женщиной лет тридцати пяти в грезетовом бледно-зеленом платье и таких же, под цвет, перчатках с застежками. Лицо у нее было вытянутое, загорелое, бронзово-золотистое, с россыпью мелких морщин в углах умных усталых глаз.

— Девочки, тише, — мягко попросила она, и те, как ни странно, послушались. А я почему-то проникся к ней жалостью и сочувствием.

«Жарко, наверное, в шерстяном-то платье, — пронеслось у меня в голове. — Мода и красота жертв требуют!»

Лакей кивнул в мою сторону и сквозь зубы процедил:

— От Евграфа Петровича, для разговору.

— Мы собирались на прогулку, — произнесла гувернантка, словно угадав мои мысли, и взяла с консоли маленький воздушный зонтик от солнца.

Старичок-слуга нас покинул, и Харита Никифоровна отвела меня в библиотеку, велев девочкам дожидаться в детской. На прощание ангелочек чуть не угодил мне шариком в глаз.

— Прелестное дитя, — растерянно заметил я.

Невозмутимая Харита Никифоровна улыбнулась:

— Действительно прелестное, — затем она наморщила лоб и, словно вернувшись из запредельных сфер, неподвластных человеческому пониманию, любезно поинтересовалась:

— Так о чем же вы хотели спросить?

— О вашей воспитаннице Татьяне, — осторожно ответил я, сосредоточенно наблюдая за ее реакцией.

Гувернантка немного побледнела, и ее веселый деревенский загар, от которого не спасал и зонтик, померк, потускнел, будто ясное небо в туманные сумерки. Зрачки в огромных бледных глазах расширились, от чего они стремительно потемнели. Она сжала кулаки так, что даже захрустели костяшки пальцев. По тому, как Харита себя вела, я понял, что она наслышана о Татьяниной гибели.

— Вы хотите найти… — она замялась, подбирая подходящее слово, — это чудовище? Монстра, убившего мою девочку? — ее лицо исказила боль. — Я была к ней привязана, так привязана, — защебетала Харита скороговоркой, слезы сами собой побежали по впалым щекам, обтянутым кожей, напоминающей пергаментную бумагу. — Я любила Танюшу, как собственную дочь, — всхлипывала она.

Полный болезненного и щемящего сопереживания, я молча стоял, переминаясь с ноги на ногу и не смея прервать ее горестный монолог.

Наконец гувернантка, кажется, успокоилась, и я рискнул нарушить воцарившееся на несколько мгновений молчание.

— Вам есть что мне рассказать? — спросил я ее участливо.

— Да, — резко произнесла она, и я насторожился, приготовившись слушать Хариту Никифоровну с удвоенным вниманием. Я чувствовал, что темная завеса тайны приоткрывается, еще чуть-чуть, и я ухвачусь за нитку клубка, который и приведет меня к безжалостному убийце.

Однако Харита Никифировна не спешила давать мне в руки нить Ариадны.

— Вы были знакомы с Татьяной? — спросила она, разглядывая мое лицо и словно колеблясь, открыть или не открыть не внушаещему доверия незнакомцу то, что известно только ей одной.

— Нет, — я отрицательно качнул головой, которая у меня уже раскалывалась от того, что головоломка никак не хотела разгадываться. Впрочем, я вынужден был делать скидку и на последствия лейпцигского ранения, а потому и винить не только свой интерес.

— Я могу надеяться, что услышанное вы не предадите огласке? — поинтересовалась Харита, взволнованно теребя в руках свой зонтик, который почему-то прихватила с собой в генеральскую библиотеку. — Мне дорога ее репутация, пусть даже… — женщина запнулась. — Пусть даже, — выговорила она с трудом, — Таня и умерла.

Уж на что, на что, а на это она могла надеяться, или я не был бы Яковом Андреевичем Кольцовым.

— Разумеется, — уверил я Хариту Никифоровну.

— Хорошо, — решилась она, словно собираясь ринуться в бездну. — Таня в последнее время стала меня пугать, она изменилась, — гувернантка сделала паузу, чтобы проверить какое впечатление произвели на меня ее многозначительные слова. Она глубоко вдохнула и продолжила:

— Таня всегда была девочкой послушной, спокойной. Резкого слова не скажет, грубого жеста не сделает. Нежная такая, ласковая, — предприняла Харита Никифоровна экскурс в историю. — А незадолго до трагедии, — женщина снова всхлипнула и сглотнула застрявший в горле огромный ком, -Таня стала нервная, дерганая какая-то вся, будто в нее бес вселился, — Харита Никифоровна перекрестилась. — Нехорошо так про покойницу говорить, ну да ладно! — она махнула рукой. — Раздражалась по пустякам, с маменькой они то и дело слово за слово… Я ведь ушла из дома Картышевых где-то за полгода до того, как несчастье случилось. Таня и сюда ко мне забегала.