Виктор Пронин - В позе трупа

— Открой любую газету — объявления целыми страницами. И все касаются молодых состоятельных мужчин. Девушки даже не интересуются, пригожи ли они, молодые ли, об одном глазе или о двух… Главное, чтоб состоятельным был.

— Дорого, наверно? — засомневался Пафнутьев.

— Сто тысяч в час, — вставил и Амон словечко в разговор. — Если, конечно, что-то приличное…

— Да? — повернулся Колов, и Амон сразу смолк под его взглядом. — Ну хорошо, посмеялись и хватит. — Он одернул китель. — Дело у вас, я вижу, идет к завершению…

— А вы хотели именно в этом убедиться? — спросил Пафнутьев.

— Да нет, — смутился Колов. — Проезжал мимо, дай, думаю, зайду… А у вас тут спектакли на криминальные темы, мои друзья в наручниках… Кошмар. Хорошо, что хоть разобрались. Выйдешь — позвони, — сказал Колов, повернувшись к Амону. Но Пафнутьев понял — эти слова предназначаются именно ему. И только от него зависит, позвонит ли Амон. Сегодня пятница, конец недели… — Есть разговор.

— Понял, — кивнул Амон, не поднимая головы, но Пафнутьев поймал его торжествующий взгляд.

Начальство, потоптавшись, ушло. Худолей успел юркнуть в дверь еще раньше, и в кабинете сразу стало просторнее — остались Пафнутьев, Дубовик и Амон. Некоторое время все молчали.

— Ну что, начальник, — Амон поднял голову, в упор посмотрел на Пафнутьева. — Пора прощаться. Рад был познакомиться… При случае загляну как-нибудь.

— Загляни, — вздохнул Пафнутьев. — У тебя все в порядке? — спросил он у Худолея. — В случае чего есть все необходимое для жестких процессуальных действий?

— Да.

— Вы про меня не забыли? — напомнил о себе Амон.

— Только о тебе все наши мысли и чаяния, — искренне ответил Пафнутьев.

— Давай, начальник, отстегивай, — Амон протянул руки, схваченные наручниками.

— Придется отстегнуть, — согласился Пафнутьев, но почувствовал, как что-то тяжелое, несуразное заворочалось в нем. Отяжелели, как после укола, губы, руки налились тяжестью, словно какая-то сила придавила их к столу. Это случалось нечасто, но каждый раз неожиданно. Совершенно не думая, он поступал и принимал решения в доли секунды. Да, это были чреватые решения, но он о них не жалел, потому что в конце концов они были вызваны не расчетами и прикидками — за ними стояла праведная ярость.

А Амон, простоватое дитя гор, ничего не подозревал.

Он полагал, что все указания даны и никто не осмелится нарушить приказ большого начальника.

Он думал, что назад пути нет.

Он ошибался.

Анцыферов знал, Колов и Сысцов знали, что с Пафнутьевым расслабляться нельзя и уж ни в коем случае недопустимо позволять себе малейшее пренебрежение. Пафнутьев и сам не догадывался, каким дьявольским самолюбием наделила его природа. И если прикидывался дураком, простофилей, позволял себе быть сонным и непонятливым, то шло это от бесконечной самоуверенности — его не убудет.

— Не знаю даже, как нам теперь быть с машинами, — улыбнулся Амон в глаза Пафнутьеву. — Дороговаты они теперь, начальник… Долго копить деньги придется при твоей зарплате… Накопишь — скажешь… Помогу.

— Разберемся с машинами. — Пафнутьев все еще держал себя в руках, хотя где-то в нем уже прозвучала команда на полную свободу слов и действий.

— «Девятку», говоришь, хочешь? — издевался Амон. — Все хотят «девятку». Но и бензин дорогой… Кобыла дешевле обойдется, начальник…

— Да, кобыла дешевле, — уныло согласился Дубовик и, подойдя к Амону, снял с него наручники. Потом тяжело вздохнул, как может вздохнуть человек, который неожиданно и несправедливо лишился новенькой «девятки», сунул наручники в стол, сдвинул Амону протокол допроса: — Подпиши, дорогой… И катись на все четыре стороны.

— Тебя ведь генерал ждет, — добавил Пафнутьев. — Банька небось намечается?

— Может, банька, может, девочки… Тебе-то что? У вас вон сколько бумажек… Копайтесь! До утра хватит. — Амон усмехнулся, подписал протокол. Но после этого сдвинул листки от себя так резко и небрежно, что они вразлет свалились на пол. Пафнутьев, кряхтя, нагнулся, поднял несколько листков, за одним полез под стол, став на колени, потом шарил по полу в поисках затерявшейся скрепки. Амон и не подумал помочь ему, из чего Пафнутьев вполне обоснованно заключил, что тот сбросил листки сознательно. Наконец весь протокол был собран, разложен по страничкам, копии скреплены скрепками. Дубовик наблюдал за Пафнутьевым с недоумением, но молчал, ожидая, чем все это закончится. Амон тем временем рассовал свои вещи по карманам, не забыл и снимок — сунул его между страничками блокнота.

— Собрался? — спросил Пафнутьев.

— Все, начальник. Счастливо оставаться.

— Подожди, — остановил его Пафнутьев. — Пропуск подписать надо.

— Подпиши, — снисходительно обронил Амон. — Знаешь, начальник, есть такие стихи… Но он не знал в тот миг поганый, на что он руку поднимал! Слышал?

— Слышал. Только миг не поганый, а кровавый.

— Будет и кровавый.

— Не понял, — Пафнутьев опять с болезненной остротой ощутил громоздкое напряжение в груди.

— Поймешь. И помощник твой, который в ресторане был… Тоже все поймет. И красотка ваша лифтовая…

— Напрасно ты так, Амон, — усмехнулся Пафнутьев побелевшими губами. — Ох, напрасно! — Но пропуск подписал и вручил Амону. — Как бы не пожалеть.

— А шел бы ты, начальник, подальше! Видели мы вашего брата перевидели. И трахали, кого хотели, — за бутылку ситра, за гнилой банан, за кусок колбасы. Недорого берут ваши красотки. И будем трахать, кого захотим.

Пафнутьев неожиданно улыбнулся широко и почти радостно, с нескрываемым облегчением. Все его тягостные колебания кончились, кончилась невыносимая борьба с самим собой. Уже не имело значения ничего, кроме его собственного решения. Только он, только его противник, и больше нет никого на белом свете. Раз он пожелал перейти на личное, перейдем на личное. И Пафнутьев освобожденно перевел дух, и получилось у него это так естественно и неподдельно, что Амон даже удивился. Он хотел было выйти, но Пафнутьев опять остановил его.

— Подожди, — сказал он. — Торопишься, красавец… Я же печать не поставил на пропуск… Тебя не выпустят.

Пафнутьев вынул из стола печать, подышал на нее, не глядя, протянул руку за пропуском. И Амон, простодушное дитя гор, не заметив, что вся атмосфера в кабинете за последнюю минуту резко переменилась, отдал пропуск Пафнутьеву. Тот взял его, вчитался в мелкие строчки, потом сосредоточенно, не торопясь, разорвал сначала вдоль, потом поперек, а в заключение бросил клочки бумаги в мусорную корзину. Потом так же легко, сосредоточенно вынул из стола Дубовика наручники. Амон так и не успел сообразить, что происходит, а происходило в его понимании нечто невозможное, чудовищное, обратное. Это все равно что камень вдруг полетел бы к облакам, а не упал бы в ущелье, или горный ручей вдруг потек бы вверх по скалам, или яблоко, вынырнув из травы, взлетело бы к ветвям. Он только хлопал глазами, а наручники за эти недолгие секунды с сухим металлическим звуком защелкнулись на его запястьях.

— Не понял, начальник? — сипло проговорил Амон.

— Ну, Паша… Ты молодец, — Дубовик смотрел на Пафнутьева с нескрываемым восхищением. — Шуму будет много, но я с тобой.

— Ввиду вновь вскрывшихся обстоятельств, которые меняют все ранее известное, — занудливым голосом заговорил Пафнутьев, словно читая какое-то постановление, — учитывая нескрываемые угрозы задержанного в адрес работников правоохранительных органов… Пиши, Дубовик, — прервал Пафнутьев сам себя, — пиши, второй раз диктовать не буду. Так вот, учитывая угрозы кровавой расправы… Принято решение воздержаться от немедленного освобождения до выяснения обстоятельств, допроса свидетелей, подсчета суммы нанесенного ущерба… Ну и так далее, придумаешь, как закончить, — сказал Пафнутьев. — Поскольку сегодня пятница, на допрос будете вызваны в понедельник. Разумеется, если следователь, ведущий ваше дело… — Пафнутьев перешел на «вы», и Амон почувствовал в этом нескрываемую угрозу. — Так вот, если следователь, ведущий дело, будет к понедельнику готов разговаривать с вами.

Амон вскочил, отпрыгнул в угол, напрягся, как комок плоти и костей, пропитанный силой и злостью. И, не глядя ни на кого, бросился к двери. Но Пафнутьев знал, что с ним случаются подобные взрывы, и был готов к этому. Он вовремя оказался на пути Амона и сильным ударом кулака отбросил того от двери. Амон забился в каком-то зверином вое, начал изо всей силы колотить кулаками в пол, биться головой об угол стола, кататься по полу, опрокидывая стулья.

В дверях уже стояли вызванные Дубовиком конвоиры, с интересом наблюдая за странным человеком.

— Чего это он? — спросил рыжий парень, неотрывно глядя на бьющегося в истерике Амона.