Сергей Алексеев - Удар Молнии

И все равно вид обозленного, неряшливого человека, только что влезшего в одежду с чуждого плеча.

Глеб зашел в ванную, размочил пересохший кусок мыла, кое-как взбил пену, и, намылив щетину, стал бриться. Хваленый разовый "жиллет", сохранившийся еще с последнего раза, когда был дома, скрипел и елозил по щекам, оставляя огрехи. Вплотную приблизившись к зеркалу, он рассмотрел две глубокие, напоминающие шрамы, складки, перечеркивающие щеки сверху вниз, их точно не было никогда. Ямка на подбородке тоже углубилась, и бритва не доставала дна...

Кое-как содрав с лица проволочную щетину, он умылся и еще раз полюбовался на себя в большое зеркало.

Было полное ощущение, что перед ним - чужой человек, чеченец, сбривший бороду - там, где не было волос, кожа отливала чернотой, вовсе не похожей на загар. А на переносье появились синеватые пятна-наколки, оставленные каменной крошкой в одной из перестрелок.

Стало еще хуже, чем раньше. Идти в таком виде к женщине может позволить себе разве что жлоб, вернувшийся с золотых приисков. А денег нет даже на цветы...

Тогда он снова переоделся в спортивный костюм, теперь свой старый, и неожиданно понял, что его стесняет, что больше всего заставляет искать себе какую-то приличную, нормальную форму. И хоть три часа вертись перед зеркалом, как барышня или обезьяна, - ничего не поможет.

Потому что идти просто стыдно. И рожа тут ни при чем.

Они, мирные обыватели, давно хлебают позор, и поди уже осатанели от него, от цинковых гробов, от иезуитства политиков - от всего, чего так хотел Миротворец.

Можно открыть дверь и услышать: "Что вы там наделали, подонки?.."

Много чего можно услышать.

Уходил героем - обыватели предчувствуют удачу, потому и обыватели вернулся побитым псом. И нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Глеб прошел на цыпочках в комнату, завалился на диван, заложив руки за голову: вообще-то приятно просто лежать, глядя в потолок. И мечтать, например, о том, как сейчас скрежетнет ключ в замке, послышатся легкие стремительные шаги и перед ним предстанет "кукла Барби". Или "мягкая игрушка" - все равно. Обе придут в недоумение, потом - в восторг, разом бросятся на шею, зацелуют, заласкают. Потом скинут красные шелковые халаты...

Мечтать на диване интереснее, чем горлопанить на площади.

Он, похоже, задремал, поскольку в первое мгновение не понял, звонит телефон или звонят в дверь.

Если учесть вековую пыль в квартире, то любой звонок сейчас - чудо.

Он сосредоточил внимание и понял, что звонит телефон, почему-то не отключенный, хотя не платили два года - совершенно невероятно для рыночных отношений.

Значит, чудо...

Он подкрался к книжной полке, где стоял аппарат, сдерживая трепещущее по-мальчишески внутреннее нетерпение, снял трубку, приставив к уху, сказал дурашливым, совсем не кстати, голосом:

- Вас слушают, мадам!

- Здорово, заяц, - буркнул дед Мазай. - Знаю, что появился... Слушай внимательно. Через полтора часа приеду. Не один. Есть серьезный базар О жратве и выпивке не суетись, привезем с собой. А пока отдыхай.

Он нарочито говорил вульгарно и грубо - играл под "крутого", скорее всего, из-за привычной конспирации И голос был старческий, непохожий...

- Мадам, вы ошиблись номером, - съерничал Глеб. - Здесь живет честный московский обломов.

- Приеду - еще и вздрючу, - пообещал генерал. - Чтоб жизнь медом не казалась.

- А базар по существу? Или так, ради базара?

- По жизни, заяц, по жизни...

- Отвали дед, а? Ты меня притомил.

- Брякать не буду, чтоб соседей не тревожить, - предупредил генерал. - Жди у двери, откроешь без звонка. Пока, сынок.

Дед Мазай положил трубку. Глеб с минуту сидел над телефоном, как над пойманным ежом, затем спохватился и заспешил к выходу. Ключ как всегда забыл, поэтому приотворил дверь и скачками устремился вниз.

И снова его смутила стальная преграда, установленная вместо обыкновенной двери с филенками из фанеры, некогда бывшей в Москве непреодолимой стеной. Постучал - звук оказался глуховатым, словно металл был заполнен песком, что, впрочем, не исключено.

Помнится, "мягкая игрушка" боялась оставаться в своей квартире только из-за ненадежной двери. Теперь же, за броней, ее голос звучал спокойно и даже дерзко.

- Кто там?

- Сосед сверху, - представился Глеб. - Представляете, над вами живет еще одна живая душа.

- Не представляю, - послышалось из-за двери вместе с щелканьем замка.

Перед Глебом стояла незнакомая женщина в легкомысленно коротком платье, с обильным макияжем на лице - весьма напоминающая "ночную бабочку" с Тверского. Эта не пришла с работы, а только собиралась на нее...

Наметанный глаз изучал клиента.

- Странно, - проговорил Головеров. - Раньше у меня была другая соседка... снизу.

- Я купила эту квартиру, - был несколько надменный ответ.

- Когда же?

- Летом девяносто четвертого. А что? Почему вас это интересует?

- Меня это совсем не интересует, - бросил он. - Куда же уехала прежняя хозяйка?

- Не знаю. Купила квартиру. - Она переступила изящными и, надо сказать, притягивающими взгляд ножками. - Что еще?

- Ничего, - сказал Глеб. - Желаю трудовых успехов.

Домой он вернулся обескураженным и подавленным, но поразмыслив схватил телефонную трубку. Один звонок дежурному, и можно установить, куда переехала "мягкая игрушка". Но вспомнил, что не знает ее фамилии. А также пароля, позволяющего брать в конторе справки по телефону.

До приезда деда Мазая была уйма времени, поэтому он снова лег на диван и натянул на ноги плед. Под головой оказался учебник голландского языка, который однажды он уже брался изучать. Глеб опустил его на пол и закрыл глаза - можно было бы поспать часок, пока в тесную квартиру не ввалится толпа во главе с генералом и не начнется "базар".

Однако перед глазами сразу же возникла белая чалма Диктатора, затем медленно проявилось лицо.

Он не стал дожидаться, когда привидение откроет рот - и открыл глаза.

Белый потолок, едва различимые отметины, оставленные пробками от шампанского - и здесь когда-то было весело и безмятежно...

Он повернул голову, уставился в окно и через минуту на фоне синеющего вечера за стеклом увидел полупрозрачную фигуру "куклы Барби" с затемненным, смутным лицом.

И вдруг почувствовал слезы, горячие капли стекали по носу и виску, накапливались в щетине усов и небритых щек.

Слезы были, но душа не плакала, оставаясь холодной и твердой, словно перед броском в огонь. Образ "куклы Барби" раздвоился и потерял очертания, превратившись в белесый столб.

Глеб усмехнулся, вытер лицо ладонью, и в тот же миг заметил на потолке стремительно растущее темно-синее пятно, напоминающее грозовую тучу в безоблачном небе.

Гром не прогремел, но капли горячего дождя, набирая темп, густо застучали по лицу и рукам. Еще через минуту туча заволокла потолок и начался ливень по всей комнате.

Надо было бы встать, пойти к верхним соседям или вызвать аварийную службу, но Глеб лежал, раскинув руки, и радовался, что наконец-то заплакал на самом деле, и настоящие слезы, омывая глаза, высвечивали почти угаснувший мир.