Гаснет луч пурпурного заката - Олег Агранянц

— Сегодня меня не будет. Появлюсь только завтра.

Счастливая супружеская жизнь Бориса продолжалась недолго. Всего один день.

Рыжая дама, с которой Борис познакомился в бассейне, появилась на следующий день утром.

— Не ждал?

— Не ждал. Как ты меня нашла?

— Мне донесли, что ты живешь в квартире Вильмы. А этот адресок мне известен. Посещала.

— Рад тебя видеть. После нашего знакомства в бассейне…

— Я приходила в бассейн на следующий день. Потом мне сказали, что ты осел на вилле у вдовы художника. А там прочно обосновалась Вильма. Всё — поняла, — место занято, эта удержит всеми частями тела. Но теперь она сочеталась браком. А я про тебя не забыла. Как я в одетом виде?

Её полупрозрачная телесного цвета блузка и мало чем отличающиеся от плавок штанишки представляли собой следующий этап от купального костюма к повседневной одежде.

— Впечатляюще.

— Я обрадовалась, что тебя не посадили.

— Сижу под подпиской о невыезде.

— Когда я узнала, что ты эту свинью шпагой…

— Не я.

— А кто? Ты актер. Шпагой владеешь. Ты играл д’Артаньяна?

— Нет.

— Жалко. Это так романтично. Шпагой. Я себе представляю, ты — д’Артаньян, а я эта, как её…

— Констанция Бонасье.

— Правильно. В кино ее играла простушка с вихляющим задом.

— Перетт Прадье! — удивился Борис, но потом решил, что Перетт Прадье далеко, а рыжая дама — в переделах досягаемости, посему защищать французскую актрису не стал.

— Твоя правда.

Миранда вынула из сумки пакет:

— Что они там искали, эти мушкетёры? Вроде бы подвески королевы?

— Было такое.

— Так вот я достала кое-что поважнее подвесок. По крайней мере для тебя.

— Заинтриговала.

— Не разочарую. Но сначала так. Вас учили целовать дам по-мушкетерски?

— Нет, но я попробую.

— Попробуй. А я решу отдавать тебе подвески или нет.

И в этот неподходящей момент раздался звонок.

— Сегодня с гостями перебор, — Борис сосредоточился на поцелуе и открывать дверь не пошел.

Миранда поцелуй оценила.

— Констанция осталось бы довольна. Бери пакет и удивляйся.

Всё мог предположить Борис, но то, что он достал из пакета… Там были его документы. Те, что украли. Все. Паспорт, диплом, военный билет.

— Спасибо! Но как ты их достала?

— А вот это спрашивать не надо. Нашла у мужа в столе.

— Не знаю, как тебя благодарить.

— Догадайся. У тебя здесь очень жарко. В этой квартире почему-то всегда было жарко. Вильма вообще голой ходила. Если бы рядом был д’Артаньян, то эта Констанция… Помоги расстегнуть блузку.

Борис шустро исполнил просьбу и потом, не теряя темпа, блузку снял:

— У тебя красивый бюстгальтер.

Бюстгальтер был обыкновенный, но Борис по опыту знал, что подобные комплименты не остаются незамеченными:

— В Сан-Тропе на пляже дамы ходят без бюстгальтеров.

— Убедил.

И сняла бюстгальтер.

— И даже «нон-слип», — продолжал Борис.

— Опять убедил.

Она быстро сняла ненужное, продефилировала к окну, положила руку на подоконник:

— Оцени.

Но оценить Борис не успел. Дверь на кухню неожиданно распахнулась и пред изумленным взором Бориса и Миранды предстала… Лимона:

— Я принесла обед.

Миранда замерла как в финальной сцене «Ревизора», только в отличие от героев Гоголя, она была, как бы сказал великий русский поэт, «в убогой наготе»:

— Борис, кто это?

— Это Лимона.

— Как она сюда попала!

Борис повернулся к Лимоне:

— И действительно, как ты сюда попала?

— Так через окно?

— А почему не через дверь? Обычно люди заходят через дверь.

— Я звонила, а вы не открываете. А у меня котлеты с макаронами остыть могут. Я помню, вы, Борис, не любите остывших котлет.

Миранда стояла как статуя в парке и хлопала глазами:

— Ну ты как ведьма! Тебе бы еще метлу.

— Почему как ведьма. Я по пожарной лесенке. Еще есть карниз, а внизу ступенька. Мадам Ада сказала, что вам, Борис, для здоровья обязательно нужно есть морковку.

— Нужно, — согласился Борис — И где она, эта морковка?

— Так за дверью. Сейчас принесу.

Она вышла на лестничную клетку, вернулась с двумя пакетами:

— Тут еще кисель. И хлеб.

Миранда, одевшись, пришла в себя:

— Многих дур видала, но такую, как ты…

— Да ты не волнуйся. Я никому не скажу.

— А тебе никто не поверит.

Она заспешила к двери.

— Остаться, — начал её уговаривать Борис.

— Нет, уж хватит. Впечатления у меня на целый год хватит. Внукам расскажу.

И она ушла.

* * *

— Ну я пойду — заторопилась Лимона. — Мне еще в гастроном.

— Ты и в прошлый раз по лестнице?

— По лестнице.

— И пошла в трусах по улице?

— А что делать!

— Тузуз-Лотрек! И как прохожие?

— Никто не обращал на меня внимания. Даже обиделась.

— Просто дни сейчас такие. А ты ловко по лестнице лазаешь.

— У меня был второй разряд по гимнастике. И третий по легкой атлетике, по копью.

— А разряда по шахматам у тебя не было?

— Не было, а играть я умею. Но плохо. Я заберу свою юбку.

— Можешь прохватить еще, что хочешь.

— Прихвачу.

Лимона ушла. Борис еще раз проверил документы. Все на месте. Теперь можно уезжать. Только куда? Он вспомнил номер телефона своей партнерши по театру Юли Недобитовой и набрал междугороднюю.

Через час раздался звонок. Он снял трубку и услышал знакомый веселый голос:

— Слушаю вас.

— Здравствуй, Юленька! Это я, Борис.

— Борис! Живой!

— Живой. Как у вас дела?

— У нас? У нас всё как обычно. Худрук болеет. Сам понимаешь, что за болезнь.

— Понимаю. Кто у руля?

— Никто. «Три сестры» вчера играли без Тузенбаха?

— Совсем без Тузенбаха?

— Совсем.

— Ну ладно без одной сестры, тут бы и никто и не заметил, а то без Тузенбаха.

— Тут у нас такое творится! Приезжай.

— Я бы приехал. Но после того, что было…

— А ничего не было. То, что мы с тобой делали, теперь очень даже в почете. Смольников — в Москве. Поставил «Кармен». Так там в последнем акте Тореадор душит Кармен. Я была на спектакле. Очень впечатляет. Прямо мороз по коже. Спрашивает: «Молилась ли ты на ночь, Кармен?» и душит. Газеты писали, что это его очередной шедевр после «Ромео и Джульетты».

— Это после наших «Ромео и Джульетты»?

— После наших. А ты боишься приезжать. Теперь такой прогресс в искусстве, страшно подумать. Его «Кармен» признан лучшим спектаклем года.

— Я рад за него.

— Теперь он в Большом «Онегина» ставит. Представляешь, у него Ленский убивает Онегина.

— Очень