Эдмунд Бентли - Последнее дело Трента

– Было ли у Мандерсона, – внезапно спросил Копплс, – какое-то особое отношение к религии? Марлоу подумал с секунду.

– Преклонение перед неясным божеством, молитва – все это было ему чуждо. Я никогда не слышал, чтобы он говорил о боге. Я сомневаюсь, понимал ли он вообще суть религии и знал ли ощущение бога в себе. Однако воспитан он был явно в религиозном духе, в строгой морали. Его частная жизнь, в обычном понимании, была безупречна, поведение почти аскетично, разве что он курил. В течение четырех лет, что я был с ним рядом, я не слышал, чтобы он прибегал к словесному обману, хотя в делах не останавливался ни перед чем. Можете ли вы понять душу человека, который никогда не колебался, замышляя обман, стоящий миллионы, кто пользовался любым рыночным фокусом, чтобы сбить конкурента с толку?.. Таким был Мандерсон, и он был не единственным. Можно сравнить его с солдатом, который может быть кристально чистым человеком, но не постоит ни перед чем, чтобы обмануть врага. Правила игры это позволяют, то же самое можно сказать об отношениях деловых людей. Только между ними – состояние войны, со всеми остальными – по-людски.

– Это грустный мир, – заметил мистер Копплс.

– Совершенно верно, – согласился Марлоу. – И только однажды я услышал от Мандерсона откровенную ложь – в ночь его смерти, и, думаю, только это спасло меня от петли по обвинению в убийстве.

– Прежде чем вы продолжите, – вмешался Трент, – ответьте точно: какие отношения были у вас с Мандерсоном за годы работы с ним?

– Мы были в очень хороших отношениях от начала до конца, – ответил Марлоу. – Ничего похожего на дружбу – он не был человеком, который шел навстречу дружбе, но это были надежные отношения между доверенным служащим и его шефом… Я поступил к нему на должность личного секретаря сразу после Оксфорда. Мне предстояло войти в дело отца, где работаю сейчас, но отец предложил «посмотреть мир». Должность секретаря у Мандерсона обещала мне разносторонний опыт, и год или два, которые я отводил для этого, перешли в четыре. Что же касается самого предложения, то здесь странным образом помогли мои свойства, которые меньше всего могут послужить основой для получения рекомендаций и оплачиваемой должности. То были шахматы.

– Как?! – воскликнул Трент, словно только этого признания Марлоу ему и не хватало. – Шахматы, – произнес Трент, подымаясь и подходя к Марлоу. – Знаете ли вы, на что я прежде всего обратил внимание при нашей первой встрече? Это был ваш взгляд, мистер Марлоу. Я не мог понять, что меня привлекает в нем, я столкнулся с загадкой, которую не мог объяснить. Теперь я знаю, где видел ваш взгляд прежде. Он принадлежал Николаю Корчагину, с которым я ехал однажды в одном купе. Мне казалось, я никогда не забуду необычного взгляда этого шахматиста и, как выяснилось, не забыл, просто немыслимо было сообразить, при чем здесь вы… Простите, – сказал он внезапно и занял свое прежнее место.

– В шахматы я играл с детства и с хорошими игроками, – продолжал Марлоу. Это наследственный дар, если можно так сказать о себе. В университете я был не лучше других, увлекался сценой – играл в драме, занимался конным спортом. Знаете, в Оксфорде сотни поводов для развлечений за счет основных занятий… И вот однажды, в конце последней четверти, меня вызвал к себе доктор Мунро. Ему сообщили, сказал он, что я отлично играю в шахматы, занимаюсь охотой… Я подтвердил. Тогда он спросил, на что я еще способен. Мне не понравился тон разговора, и я ответил, что это все. Старик свирепо улыбнулся и сообщил, что некий богатый американец ищет секретаря-англичанина. Имя американца Мандерсон. Доктор Мунро никогда не слышал о нем, что весьма вероятно, ибо старик не читал газет и в течение тридцати лет не покидал стен колледжа. Если я хочу, сказал доктор, то могу получить это место, так как игра в шахматы, умение обращаться с лошадьми и оксфордское образование – это все, что в данном случае требуется.

И вот я стал секретарем Мандерсона. Не скрою, меня устраивала должность, и довольно долгое время. К тому же я обрел независимость: у отца были серьезные финансовые затруднения, и я был рад, что мог обойтись без его помощи. К концу первого года Мандерсон удвоил мое жалованье. «Это большие деньги, – сказал он, – но думаю, что я не в проигрыше». Видите ли, к тому времени я не только сопровождал его в верховых прогулках по утрам и усаживался за шахматы по вечерам, – моей заботой стало содержание его домов, его фермы в Огайо, его тира в Майне, его лошадей, его автомобилей, яхты. Я стал ходячим расписанием движения кораблей, самолетов, поездов и экспертом по закупке сигар…

Иначе говоря, я был занят разнообразным делом, мне хватало времени и денег для развлечений. Жизнь омрачилась лишь однажды, когда я непродуманно попытался связать свою судьбу с человеком, которого плохо знал. Но эта беда открыла мне необычайную доброту и внимательность миссис Мандерсон. – Марлоу повернул голову в сторону мистера Копплса. – Возможно, она сама расскажет вам об этом. Что же касается Мандерсона, его отношение ко мне всегда оставалось ровным. Вплоть до той последней его ночи, когда внезапно раскрылась вся глубина его дикой ненависти ко мне.

Глаза Трента и мистера Копплса на секунду встретились.

– И вы ни разу прежде не ощущали его ненависти? – спросил Трент.

– Никогда. И не могу представить, когда она появилась, какими причинами вызвана… Заблуждение сумасшедшего – это единственное, что приходило мне в голову… Ответьте мне, в силах ли вы вообразить умственное состояние человека, который сознательно обрекает себя на смерть с единственным намерением – отдать в руки палача другого человека, ему ненавистного?

Резко скрипнул стул мистера Копплса, он пытался что-то сказать, но Трент остановил его мягким движением руки.

– Простите, мистер Копплс…

– Но Марлоу утверждает, что Мандерсон сам виновен в своей смерти.

– Да, именно так, – подтвердил Марлоу.

– В таком случае, – сказал Трент, чувствуя, с каким трудом ему достается хладнокровие, – тогда расскажите нам пообстоятельнее, если это возможно, о событиях той ночи – о действительных событиях, – подчеркнул Трент.

Марлоу вспыхнул, но речь его полилась с тем же спокойствием.

– Баннер и я ужинали в тот воскресный вечер с мистером Мандерсоном и его супругой. Ужин ничем не отличался от иных. И мрачность Мандерсона уже была привычной. Из-за стола мы поднялись… я думаю, около девяти. Миссис Мандерсон пошла в гостиную, Баннер – в отель к приятелю. Меня Мандерсон попросил выйти с ним в сад за домом. Мы прохаживались взад-вперед по сумрачным уже аллеям, и Мандерсон, дымя сигарой, говорил со мной на всевозможные темы, далекие от дела, что всегда ему плохо удавалось, и мне казалось, что он еще не был так расположен ко мне. Наконец он сообщил, что ждет от меня важной услуги. Поручение, сказал он, необычайно важное и, естественно, секретное. Баннер не в курсе дела совершенно. И я, по его словам, не должен ломать голову, чем это поручение вызвано.

Разговор, я бы сказал, совершенно обычный. Если Мандерсону было нужно, чтобы человек стал только орудием в его руках, он говорил об этом прямо. Так он пользовался моими услугами десятки раз, и в этот вечер я подтвердил свою готовность отправиться в путь в любую минуту. «И даже сию секунду?» Я согласился и на это. Он одобрительно кивнул. Дальнейшие его слова я помню буквально: «Хорошо, слушайте. В Англии сейчас находится человек, который в одном деле со мной. Он должен завтра уехать в Париж дневным пароходом, идущим из Саутгемптона на Гавр. Его имя – Джордж Харрис… во всяком случае, под таким именем он фигурирует. Вы запомнили имя?» «У меня хорошая память, сказал я. – Когда неделю назад я ездил в Лондон, вы велели мне забронировать каюту на имя этого человека именно на завтрашний рейс». «Я возвращаю вам этот билет, вот он», – Мандерсон опустил руку в карман.

Затем мистер Мандерсон, без конца стряхивая сигару, коснулся смысла задания: Джордж Харрис не должен уплыть завтра из Англии; он потребуется здесь, но кто-то из очень доверенных людей обязан выполнить миссию Харриса, то есть сесть на тот же пароход и отвезти кое-какие документы в Париж. А иначе все планы разлетятся в прах. Поеду ли я, спросил Мандерсон. Я снова ответил согласием. Он покусал сигару и сказал: «Хорошо, только учтите, это не распоряжение, такого распоряжения я бы не смог отдать в служебном порядке. Я бы назвал это личной просьбой в интересах общего дела. Никто не должен узнать вас и тем более не иметь представления, от имени кого вы действуете. Иначе вся игра проиграна». Мандерсон выбросил огрызок сигары и вопросительно на меня посмотрел.

Все это мне не очень нравилось, но я чувствовал, как велики надежды Мандерсона на эту поездку. Я даже признался ему, что владею премудростями грима, и он одобрительно кивнул. Он сказал: «Это хорошо. Я так и думал, что вы меня поддержите. Подходящего поезда сейчас нет. Возьмите машину, но вам придется ехать всю ночь, и в Саутгемптоне, не случись неожиданностей, вы окажетесь не раньше шести утра. Но как бы там ни было, направляйтесь прямо в отель „Бедфорд“ и спросите Джорджа Харриса. Если он там, скажите, что поедете в Париж вместо него, и попросите немедленно позвонить мне. Это очень важно. Если его там нет, значит, он получил телеграмму с распоряжением, которую я отправил ему сегодня. В этом случае о нем больше не беспокойтесь, просто ждите парохода. Автомобиль оставьте в гараже отеля. Не забудьте изменить свою внешность, на пароходе плывите под именем Джорджа Харриса. Когда вы прибудете в Париж, остановитесь в отеле „Санкт-Петербург“. Там вы получите записку, адресованную Джорджу Харрису, в ней будет написано, где взять портфель. Портфель, учтите, должен быть на замке, и, прошу вас, берегите его. Вам все ясно?»