Дик Фрэнсис - Осколки

— Ушам своим не верю, — беспомощно произнесла Памела Джейн.

Она не могла понять, почему я так легко сломался. Она не видела, что мера моего успеха равна глубине ее презрения к моей особе.

Роза глянула на свои часики, выяснила, что золота ждать придется в течение часа, и пришла к неверному выводу, будто может себе это позволить.

— Ладно, делай свой приз, — распорядилась она. — Когда привезут золото, по всей форме распишешься в получении, а не то мы медленно поджарим твоего Хикори.

Она велела Памеле Джейн сесть в кресло. Адам Форс приставил к ее шее страшную иглу, а Норман Оспрей тем временем обмотал ей лодыжки лентой.

Памела Джейн с ненавистью на меня посмотрела и заявила, что не станет мне помогать ни с лошадью, ни вообще. Роза одобрила ее решение, сказав, что я всегда был трусом.

Я вовсе не собирался работать над призовой фигуркой под присмотром Розы, размахивающей раскаленной понтией. Чтобы не допустить этого, я призвал на помощь телохранителей, но они сплоховали. Впрочем, столкновения с Розой так и так было не миновать, и, если эта минута настала, мне следовало быстрее шевелить мозгами. Я стоял неподвижно, опустив руки.

— А я-то думала, ты ловко работаешь со стеклом, — поддела меня Роза.

— Слишком много народу, — пожаловался я.

Она грубо приказала Норману Оспрею и Эдди Пейну пройти за перегородку в демонстрационный зал и более вежливо предложила Адаму Форсу последовать за ними. Все трое облокотились о перегородку, не спуская с нас глаз. Роза сунула еще одну понтию в плавильный тигель и извлекла вполне приличный забор.

— Начинай, — сказала она.

Держа понтию над головами Хикори и Памелы Джейн, Роза пригрозила оставить их без ушей при малейшем поводе с моей стороны. Я должен был загодя предупреждать ее о каждом своем движении — ничего внезапного или неожиданного.

Я сказал, что мне понадобится взять из чана четыре или пять заборов, и, пока Роза только что не тыкала гибельным комом стекла в ухо Памелы Джейн, набрал достаточно стекломассы.

Затем я объяснил Розе, что одному, без помощника, практически невозможно изготовить лошадь такого размера. Отчасти потому, что после отработки мышц шеи и передних ног предстоит добавить порции стекла на обе задние ноги и на хвост, а для этого туловище необходимо поддерживать в рабочем накале.

— Продолжай и не хнычь, — оборвала меня Роза с самодовольной ухмылкой.

В цирке жонглеры умудряются вращать на шестах одновременно с дюжину тарелок. Моя работа сейчас сильно напоминала этот номер: лепя голову, мне приходилось поддерживать жар в туловище и ногах. Получившаяся в результате фигурка ничего бы не выиграла даже на конкурсе для дошкольников.

Роза наслаждалась происходящим. Чем меньше я препирался и взбрыкивал, тем больше крепла ее уверенность, что я созрел и вот-вот капитулирую. Внезапно меня осенило, что для Розы полная победа над мужчиной предполагает физическое унижение противника. Победа над Джерардом Логаном удовлетворит ее только в том случае, если она своими руками нанесет ему несколько глубоких ожогов.

Одна мысль об этом могла вызвать у меня содрогание — у меня, но не у Розы. В попытке одолеть Розу я мог полагаться на физическую силу, но не стал бы прибегать к страшной и губительной субстанции — жидкому стеклу. Ни с ней, ни с кем бы то ни было. На такое зверство я не способен.

Равным образом я не мог бросить мою команду и сбежать.

С помощью щипцов я вытянул передние ноги лошади вверх, а задние вниз и подержал фигурку в печи на понтии — раскалить до такой температуры, чтобы можно было лепить дальше. На что-то я еще был способен, подумалось мне. Например, благородно уйти со сцены. Ну, скажем, более или менее благородно.

Каким-то чудом я ухитрился соединить ноги с туловищем. Уйти? Черта лысого! — подумал я. Уход ничего не решает. Капитуляция еще никого не доводила до добра.

С трудом манипулируя двумя понтиями, я переместил с одной на другую достаточно стекломассы, чтобы приделать и обработать гриву, но ей явно недоставало изысканности.

Уэрдингтон открыл дверь галереи и шагнул было внутрь, но одним взглядом оценил всю картину, развернулся на 180 градусов и припустил под гору, прежде чем Роза успела решить, что важнее — догонять Уэрдингтона или держать под надзором меня. Ей стало не до улыбки. Она набрала на понтию порцию добела раскаленной массы величиной с мячик для гольфа и поднесла к лицу Хикори.

Я как мог вылепил и приделал к моему ублюдочному творению хвост. Хвост и задние ноги служили опорой для поднявшегося на дыбы коня. Завершенная статуэтка была напрочь лишена грации.

При всех изъянах фигурка, похоже, произвела на Розу впечатление, однако недостаточно сильное, чтобы притупить ее бдительность или заставить отвести понтию от Хикори. Я посмотрел на часы. Минута — тик-так, тик-так — это очень долго.

— Золото пойдет на копыта, гриву и хвост, — сказал я.

Тик-так, тик-так.

Роза поднесла к голове Хикори свежий забор раскаленной стекломассы.

— Сколько еще ждать твоего золота? — спросила она.

Две минуты. Тик-так.

— Золото привезут в маленьких слитках, — ответил я. — Придется его расплавить.

Хикори рванулся вперед, пытаясь выбраться из кресла. Роза не успела вовремя отдернуть понтию, и ухо Хикори пришло в соприкосновение с раскаленным шариком стекломассы.

Оберточная лента заглушила вопль. Его тело выгнулось дугой. Роза отскочила, но ухо Хикори зашипело. Шрам останется с ним до самой смерти.

Три минуты. Целая вечность. Тик-так.

Все уставились на Хикори, который корчился от ужаса и нестерпимой боли. Розе следовало ему помочь, но она и не подумала. С того мига, как я поставил вздыбленную лошадь на катальную плиту, миновало три минуты и десять секунд. Ждать дольше было опасно.

Я схватил большие щипцы, которыми придавал форму гриве, и с их помощью содрал упаковочную ленту с лодыжек Памелы Джейн. Поднял ее за все еще перемотанные лентой запястья и страшным голосом проорал:

— Беги!

Но она не послушалась и топталась на месте, оглядываясь на Хикори.

Времени не оставалось. Я поднял ее и понес. Роза приказала опустить Памелу Джейн, но я вместо этого двинулся к демонстрационному залу, крикнув облокотившейся на перегородку троице, чтобы они пригнулись.

Роза кинулась следом за мной, размахивая понтией с раскаленным стеклом на конце и делая ею выпады, словно рапирой.

То ли краем глаза заметив Розу, то ли почувствовав угрозу ожога, я довольно неуклюже повернулся вокруг своей оси, уклонившись от понтии, как матадор — от рогов. Однако впавшая в бешенство Роза прожгла в моей белой майке длинную черную прореху.

Время истекло.

Я втащил Памелу Джейн за перегородку в демонстрационный зал, бросил на пол и упал сверху, чтобы не дать ей подняться.

Вздыбленная лошадь простояла без отжига целых три минуты сорок секунд — и взорвалась.

Лошадь разорвало на раскаленные осколки, которые разлетелись по мастерской и поверх перегородки — в демонстрационный зал.

Адам Форс не стал пригибаться, поскольку совет пригнуться исходил от меня, и в него дважды попало: в плечо и скулу. Второе ранение было похуже — осколок срезал кусок кожи под глазом. От шока доктор едва не потерял сознание и выронил шприц. Рукав у него окрасился кровью.

Лошадь-приз взорвалась от внутреннего напряжения, вызванного тем, что поверхность охлаждалась быстрее, чем раскаленная сердцевина. Разлетевшиеся осколки тоже оставались раскаленными.

Норман Оспрей, при всей своей неприязни к источнику дельного совета, упал на колени и поэтому не пострадал. Его била мелкая дрожь, однако он по-прежнему был полон решимости схватить меня. Поднявшись с колен, он загородил широкими, как у гориллы, плечами дверь на улицу, отрезав мне этот путь отступления.

Эдди, видимо, так и не понял, что случилось, и все еще стоял на коленях у перегородки.

Памела Джейн выбралась из-под моего тела и не могла решить, благодарить ли меня за спасение или осуждать за то, что я бросил Хикори на милость разлетевшихся в разные стороны острых, как бритва, осколков. Памела Джейн, конечно же, понимала физическую природу напряжений и нагрузок в раскаленном стекле и теперь-то должна была сообразить, что я сделал лошадь лишь для того, чтобы дать ей взорваться.

Я поднялся и заглянул в мастерскую посмотреть, в каком виде Роза и Хикори. У Розы по ноге текла кровь, но ее по-прежнему трясло от бешенства. Она сунула в чан новую понтию и вытащила другую, на конце которой горела ненавистью раскаленная капля. Хикори, которому в конце концов удалось выбраться из кресла, лежал лицом вниз и терся губами по ровному кирпичному полу, пытаясь содрать с них липкую ленту.