Геннадий Прашкевич - Подножье тьмы

Роальд покачал головой:

– Я не знаю, как это происходит. Наверное, она идет по улицам, присматривается к детям. Наверное, внешне она ничем не отличается от других прохожих. Но сама-то она помнит! – у нее есть сын! наверное, он где-то здесь! Она жадно ищет его глазами и вдруг… натыкается на него. Конечно, это не ее ребенок. Но он напоминает ей сына и она идет за ребенком, привлекшим ее внимание. Ежов дважды шел по ее следам. Он утверждает, что ни один психолог не сумел бы понять, что у нее на уме. Элегантная привлекательная женщина, она никогда не торопится, не делает нервных движений, она идет по следам показавшегося ей ребенка, терпеливо ожидая, когда он останется один. А такое случается довольно часто. В магазинах, на детских площадках, просто в парках. Вот тогда вступает в силу что-то. Сама болезнь, видимо, придает Абалаковой странное обаяние. Ей ничего не стоит увлечь за собой ребенка. Некий жест, некие слова, и ребенок послушно и с интересом идет за ней. Он идет, подпрыгивая и веселясь, Ежов это сам видел. Она не внушает ребенку никакой тревоги, рядом с нею ребенок чувствует себя так же свободно, как рядом с матерью. Понимаешь теперь, что имел в виду Врач, утверждая, что мы имеем дело с преступлением, но не с преступником?

– Какого черта? Она покушается на не принадлежащее ей!

– На это толкает ее болезнь. После приступа она ничего не помнит. Ее даже совесть не может мучить. Она не отдает отчета в своих поступках. Ее приступы тянутся от нескольких часов до двух суток – по крайней мере, именно такие цифры зафиксированы в милицейских отчетах. А потом ее или спугивают, как случилось сегодня, или она приходит в себя. Вот только что она улыбалась ребенку, что-то рассказывала ему, целиком владела его вниманием, и вдруг все – мир перед нею переворачивается. Она на скамье, рядом чужой ребенок. Что она здесь делает? Она встает и уходит. Даже оклик оставляемого ребенка не может ее остановить. Она же не знает уже этого ребенка, она никогда раньше его не видела! Поэтому так трудно было ее засечь. Ни одна обыкновенная преступница не может сыграть для ребенка настоящую мать.

Он вздохнул:

– Приступ кончается и Абалакова возвращается в мир, где у нее нет ни мужа, ни сына. Только запущенная квартира, набитая игрушками. Вот только что она была счастлива. Она нашла, нашла! Ее сын был с нею! Рядом с чужим ребенком Абалакова смотрелась, как его собственная мать. Она выглядела убедительнее настоящей матери, потому что она нашла! И нашла своего ребенка! Никто не сомневался, видя Абалакову рядом с ребенком, что это ее сын. Она ведь счастлива! Она дарит найденному сыну все, что он пожелает!..

Роальд на все сто процентов воспользовался консультациями Врача. Он даже говорил чуть ли не его словами.

– Отсюда и шоколад, отсюда и райское наслаждение, – сказал он. – Но вдруг переключатель в ее мозгу срабатывает и праздник кончается. Она одна. Она видит реальный мир. Она в ужасе бежит от чужого ребенка, почти сразу забывая случившееся. Дома или у друзей она появляется уже обычной, привычной всем женщиной. Она в реальном мире, она не питает никаких особых иллюзий. Правда, в обычной жизни она, наверное, несколько задумчива. Мир как мир. Жизнь как жизнь. Только где-то в подсознании тлеет неопределенная надежа. Не может не тлеть… Ведь дома есть фотографии… И она бежит из дома… У друзей легче… Тем более, что никто и не подозревает о ее тайной жизни… Собственно, и она сама о своей тайной жизни не подозревает. Ведь если человек не помнит своих поступков, он не может их осмыслить.

– Глубокая мысль, – пробормотал Шурик.

– Глубже, чем ты думаешь, – отрезал Роальд.

И добавил негромко:

– Теперь у нас есть ее фотографии. Теперь у нас есть фотографии ее погибшего мужа и потерявшегося сына. Мы знаем ее квартиру, знаем номер ее телефона. Но, понимаешь, ее необходимо взять с поличным. Город должен знать, что он обезопасен… Ты понимаешь?

Шурик кивнул:

– Что тут не понимать?

– Вот фотографии, – сказал Роальд. – Присмотрись. Может, ты сам видел эту женщину…

Он даже хмыкнул при этом.

И протянул Шурику две фотографии.

Прежде чем на них взглянуть, Шурик спросил:

– А ее муж… Этот шофер-спортсмен… Я помню вырезку из газеты… Там что-то упоминалось о его связях с криминальными структурами… Чем он занимался?

– Торговал глобусами Кемеровской области. Не все теперь равно? – хмыкнул Роальд

Верхняя фотография была явно любительской, но четкой, хорошо пропечатанной. На коленях крепкого человека, одетого в кожаную куртку, сидел парнишка лет трех. Он смеялся, открывая щербатые зубы. Он заразительно и уверенно смеялся. Он ведь знал: отец никогда не выпустит его из рук! Он вон какой крепкий – его отец! Если даже он и впрямь торгует глобусами Кемеровской области – это неважно! Сына-то он не даст в обиду!

На другой фотографии была мать.

Она тоже смеялась. Такая веселая оказалась семья.

Но улыбка матери была еще шире, еще увереннее. Потому что она-то уж совсем точно знала – у кого, у кого, а у нее впереди вечность! И она проживет эту вечность рядом с надежным мужем и рядом с сыном. Муж потихоньку будет стареть, сын потихоньку будет взрослеть, но главное – они всегда будут вместе!

Черт побери! Хорошо надеяться на мужские руки! Вот они рядом – муж и сын. Есть на кого положиться.

Счастливое, полное жизни и света лицо.

Такие лица не забываются.

Шурик полностью протрезвел

С фотографии, смеясь, смотрела на него Сима.

– Погоди, – сказал Шурик. Его пробило потом. – Я что-то не понимаю. Ты не перепутал фотографии?

– Не перепутал, – грубо отрезал Роальд. – Не строй иллюзий. Абалакова не Иваньков. Ради ее фантазий никто двойника не наймет.

– Погоди. Ведь у Симы муж. Меня всегда это злило. Она приходит, когда муж в отъезде. И сын. Почему-то он всегда берет сына с собой. А Сима приходит, когда он в отъезде. Он часто уезжает. Сима так говорит. А тут…

Роальд нехотя глянул в мелко исписанный листок, лежащий перед ним на столе:

– Последний раз он уезжал… Черт! Последний раз это было четвертого и семнадцатого?

Шурик кивнул.

Действительно, он хорошо помнил: с четвертого по шестое Сима безотлучно была у него. Три хороших, долгих, никак не кончающихся дня… И семнадцатого она была у него, но вечером. И они поссорились. Она никуда не хотела идти. Он взял билеты на какое-то шоу, а она отказалась. Она просто лежала на диване и не отвечала ни на какие вопросы. А утром ушла. Надолго. До последнего появления.

– Видишь, – удовлетворенно кивнул Роальд, – даты сходятся.

– У меня тут много чего выписано, – сказал он, показывая листки. Каждая дата выверена. Ежов, сам знаешь, горяч, но если берется за дело, штопает самую крошечную дырку. Ты на него не злись. Ему хотелось сделать работу с блеском. И он сделал. И себя не кори. Готов спорить, что дни, которые… ну, эта… Сима… проводила у тебя, оказывались для города самыми спокойными.

– Погоди.

Фотография убивала Шурика – он никогда не видел Симу такой счастливой.

При этом сердце его разрывалось от жалости, потому что, даже еще ничего не поняв, он все равно уже чувствовал гибельный холодок чего-то неотвратимого, чего-то такого, после чего жизнь уже никогда не будет прежней. Какой угодно, только не прежней. Что-то рухнуло в один миг, в одно ничтожное мгновение и ничего сделать с этим было нельзя.

Совсем нельзя.

– Погоди, – повторил он. – При чем тут Сима? Ты же про Абалакову…

Он ухватился, наконец, за какую-то зацепку и не собирался ее терять.

– В этой выписке речь о какой-то Абалаковой… Ну да, о Вере Ивановне Абалаковой… Не о Серафиме…

– Брось, – грубо сказал Роальд. – При чем тут это? Зачем тебе лишние объяснения. Разве ты смотрел у Симы паспорт?

– Нет.

– Знал ее полное имя?

– Нет.

– Знал имя ее мужа и сына?

– Нет.

– Ну вот. Это и есть реальность. Она назвалась Симой, тебе этого хватило. Бывает.

– Погоди, – отмахнулся Шурик. Он вел свое. – Зачем ей было врать? Если у нее нет мужа, нет сына, зачем ей было врать? Всегда проще говорить правду… Почему она выбрала вранье? Тут что-то не так, Роальд.

– Она не совсем обычный человек, Шурик, – осторожно заметил Роальд.

– Хочешь сказать, сумасшедшая?

– Тебе видней, – разозлился Роальд. – Ты, а не я, вляпался в эту историю. Имей мужество на все смотреть трезво. И помоги нам. Я намерен нырнуть сразу до дна, меня это профессионально заедает.

Шурик мрачно поднял глаза.

– Врач сказал – нет преступника… Он ведь так сказал?

– Именно так, но – нам, и – Врач! – грубо отрезал Роальд. – Хотел бы я видеть, как то же самое скажешь ты. И не нам, а тем мамашам, которые сутки, а то и двое бегали по загаженным пустырям, задыхаясь, заглядывали в каждый канализационный колодец, лезли на самые темные чердаки и спускались в самые дерьмовые подвалы… Хотел бы я видеть, как то же самое скажешь ты, но, опять же, не нам, а тем мамашам, что схватили инфаркт, потеряв своих детей или найдя их. – Роальд хлопнул ладонью по столу. – Может, ты знаешь почему один из этих мальчишек попал под машину?! Может, ты знаешь, где находится тот, второй, которого так и не смогли отыскать?! И не говори мне, что эти случаи могут не иметь отношения к Абалаковой! Могут!