Алексей Пронин - Территория войны

– Интересно... Рассказали бы подробнее! – Шаров с легкостью переходил с «ты» на «вы» и обратно.

– Подождем отпечатков пальцев.

– Завтра может оказаться поздно. А то написали бы вы все, как было, подозреваемый, облегчили себе положение. Я всегда говорю, чистосердечное признание – оно ох как потом помогает.

– Завтра. Но если на этом ноже окажутся мои пальчики, значит, тот, кто убил второго, во второй раз меня подставляет, только поэтому ножик он оставил.

– Разберемся. Но знай, Соколов, единственное, почему я пришел к тебе один и оставляю ночевать дома, только потому, что в первый раз мы лажанулись перед тобой, и второй раз был бы перебор. Ладно, Соколов, жалко, чайку не попили. До завтра. Ровно в два часа чтобы был на заводе. Я вызываю тебя туда устной повесткой. Это серьезно. И без сюрпризов!

Я закрыл за следователем дверь и заварил себе крепкого чая. Уже поздно было пить такой крепкий, но он сейчас мне необходим. Вообще, лучше всего – не размышлять, не беспокоиться, не выдумывать, что еще может случиться завтра, а просто от всего отключиться. Но глаза сами вспоминали блеск японского ножа у моего горла в лифте и перекошенное лицо Стукалова. Ай да Стукалов! Теперь и соперника в любви убрал...

Выпив две чашки кирпичного чая, я вынул из ящика стола свою губную гармошку – интересно, в СИЗО ее можно будет с собою взять? – и приложил к губам. В ее выпуклом блестящем корпусе мелькнуло уродливо растянутое отражение моих глаз, и это живо напомнило фотографию Киселева с полуприкрытыми веками. Только тогда мне пришло в голову, что Алла, быть может, ничего еще не знает и ждет где-нибудь своего погибшего жениха или звонка от него. Я встал и подошел к телефону. Неприятно, но по-человечески необходимо позвонить ей. Я набрал номер коттеджа.

– Николай! Я все знаю! Мне позвонили девочки с завода. Какой ужас! Я ничего не могу делать, как узнала, как ватная сейчас... Я тебе признаюсь: мы любили друг друга, любили! По-настоящему... Ты такой внимательный, звонишь мне... спасибо. Пожалуйста, не стирай ту фотографию со своего мобильника, где он такой испуганный, оставь ее мне. Хорошо? Боже, я сама не знаю, что говорю...

Я с трудом подыскивал и придумывал слова, уместные для утешения, но все равно получалось сухо и казенно.

– Алла, прими мои... самые глубокие и искренние... соболезнования. Я действительно буду рядом с тобой в твоем горе...

– Спасибо, мой милый. Ты и себя побереги. Видишь, что вокруг делается...

– Алла, я могу надеяться... встретиться с тобой? Не сейчас, конечно, а позже, когда твое горе немного сойдет...

– Что? Встретиться? Нам? Ах нет, глупенький... Ты, наверное, подумал, что я за него собиралась замуж? Как я тебя запутала, вот какая я ветреная! Прости, милый, я выхожу замуж совсем за другого. И не спрашивай меня, за кого, я теперь всего боюсь, стала такой суеверной!

– За кого?

– Не спрашивай! Не спрашивай!

– Больше не буду, прости. – В голове у меня стоял сумбур, такого денька не было очень давно.

– Коленька, мне сказали, что его убили так же, как моего мужа... Ножом по горлу. Что это значит, Коленька? Они могут и меня так же или моего будущего мужа? Может, я одна во всем виновата?

– Не накручивай себя на ночь. Ты ни при чем и никогда не была. Танюша вернулась?

– Днем еще явилась. Даже не поздоровалась со мной, вообще не разговаривает. Господи, я так боюсь всего! Девочки, когда позвонили, сказали, что ножик был тот самый, что мы всем мужчинам нашим дарили в феврале. Точь-в-точь, сказали. Я, наверное, и в руках своих его держала! Ужас какой...

– Что дарили?

– Ножики эти. На День защитника Отечества в феврале. Мужчинам из руководства завода, всем одинаковые. У меня они сначала в столе лежали, в коробке. Я же секретаршей работала.

– Всем дарили? Сколько их было? Вспомни.

– Зачем тебе это? Ты меня опять пугаешь!

– Вспомни, Алла, пожалуйста, мне нужно.

– Ты такой странный... Сейчас сосчитаю. Пять или шесть, уже не помню.

– Все одинаковые?

– Да, чтобы никому не было обидно. И дорогие очень.

Сумбура в голове становилось все больше, но об одном я не мог умолчать.

– Алла, ключ от вашего сейфа у меня.

– У тебя? Слава Богу! Она его тебе подбросила, мерзавка?

– Отдала на ответственное хранение, скажем так.

– Когда ты его привезешь? Сегодня поздно. Завтра утром сможешь?

– Алла... мне доверили его сохранить. На день или два...

– Мы откроем этот сейф чуть раньше. Ничего в этом плохого нет. Если хочешь, вместе с тобой.

– Ты не понимаешь...

– Нет, я все прекрасно понимаю, Николай. Лучше, чем думаешь! Неужели ты не отдашь мне ключ от моего собственного сейфа?

– Я не могу, Алла... Я обещал. Это дело, так сказать... чести.

– Чести? Что это такое? Я думала, о ней забыли сто лет назад. Ты – негодяй! А еще хотел со мной увидеться!

– Алла, прекрати!

– Не звони мне больше! Никогда!

Утром я достал из шкафа старую спортивную сумку и начал собираться: домой я мог не вернуться. Зубная щетка, бритва, старый тренировочный костюм, губная гармошка... Последними в сумку легли первый том «Войны и мира», который давно хотел перечесть, и переводной детективчик.

Спустился к мотоциклу и отсоединил клеммы аккумулятора, накинул поверх верного коняги капроновую попонку от московской пыли. Еще достал из банки и принес обратно в квартиру ключи от чужого сейфа. Положил их на самом видном месте, на обеденном столе в кухне: если вернусь, сам уберу их обратно, а если придут с обыском, найдут и вернут кому следует.

У станции метро позвонил в дирекцию завода. Секретарша Галя была на своем месте, и я осторожно спросил про Глотова. Его не было, но он уже звонил и сказал, что чувствует себя лучше, обязательно приедет. Я заказал себе пропуск и спустился в душное метро.

У заводской проходной все было опять мирно. У искореженных ворот потрескивала и искрила электросварка ремонтников. В проходной снова сидела в фанерной будке мирная вахтерша. За турникетом маячил всего один охранник: позавчерашний, хорошо мне знакомый. Я предъявил пропуск вахтерше, потом охраннику. Тот улыбался, и я ему приветливо кивнул.

Секретарша Галя была сегодня бледная и какая-то уставшая.

– Здрасте. Еще не приехал. Можете тут подождать.

Я вынул из сумки детективчик и сел в мягкое кресло.

Директор приехал через час. Галя сразу встрепенулась:

– Как ваше сердце, Леонид Кузьмич? Зачем вы приехали!

– Неважно, Галочка, мое сердце, всю ночь таблетки глотал.

– Вам в больницу надо, а не на работу! Совсем себя не жалеете!

– Из больницы вернешься – не только завод, а и землю под ним не найдешь. Верно, Соколов? Ты ко мне?

– На пять минут. Попрощаться.

Кабинет еще хранил следы вчерашнего побоища. Директорский стол был сдвинут, стулья – вразнобой по всему кабинету, на полу – рассыпанные из папок бумаги.

– Как после мамаева нашествия. Садись где-нибудь. Все у нас закончил, орел?

– Все, раз вы опять в своем кресле.

– Как тебе удалось? Не поделишься?

– Долго рассказывать. Главное – победа за вами, как вы рабочим и пообещали.

– Обещал и выполнил. Теперь все?

Я хотел ему сказать: пока кто-нибудь и вам горло не перережет, но не решился, он мог не понять шутки. Поэтому просто кивнул и предупредил:

– Они снова выйдут на вас, ждите. Но цивилизованно.

– То есть?

– Есть неопределенность с пакетом акций покойного Софронова. В чьих пакет окажется руках, я имею в виду наследников, тот и посадит в кресло своего директора.

– Завещания нет.

– С завещанием или без – неважно. Кому-нибудь эти акции по закону перейдут, какой-нибудь да наследник отыщется, на заводе акции не останутся. Но еще не скоро. Полгода сидите в этом кресле спокойно. И берегите сердце.

– Успокоил, называется. Ты, однако, молоток, Соколов. Держи краба, как говорят у нас в морском десанте. – Он встал и протянул мне руку. Я тоже встал и пожал ее. – Ладно, Соколов, спасибо тебе. Телефон есть, если что – позвоню. – Глотов вышел из-за стола, провожал меня к двери.

Я устроился в конференц-зале у окна и стал читать «Войну и мир». Через полчаса настолько погрузился в мир Наташи Ростовой и Андрея Болконского, что, когда дверь открылась и в ней показалась голова молодого Софронова, я не сразу сообразил, где нахожусь.

– Книжку читаете? Добрый день. Мне Галя сказала, что вы тут...

Софронов дергающейся походкой прошел через зал и остановился передо мной. Я кивнул ему и махнул рукой на ближайший стул. Он сел и сразу спросил:

– Хотел узнать... Я не понял, что вчера случилось?

– Про убийство спрашиваете?

– Нет, нет... Я про захват.

– Они передумали его покупать.

– Нет, я серьезно.