Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

XVIII

Человеком, который меня разыскивал, оказался Нино Сальво. У него с кузеном Иньяцио были в руках все лотерейные конторы на Сицилии. И связи на высоком уровне — депутаты в Риме и в Палермо, строительные подрядчики, промышленники. Большая сила.

Со Стефано их связывала дружба, основанная не только на общих деловых интересах. Я знаю, что они с Нино питали взаимное уважение и любили друг друга. Именно это и прозвучало в первых же словах, произнесенных Нино, когда мы с ним встретились:

— Без Стефано просто жизнь не в жизнь. Все полетело кувырком, Джованнино.

До того я ему позвонил и он сказал, чтобы я пришел к нему домой. Это была прекрасная квартира, полная дорогих вещей. Мы сидели на диване. Он поинтересовался, где я так долго скрывался, без всякой помощи, не подавая вестей и не зная, что творится вокруг.

— У меня был транзисторный приемничек, пока не сели батарейки…

— Ты слыхал про Тотуччо Индзерилло?

— Да, ваша милость.

Но расправились не только с ним. Не было больше на свете ни Тотуччо и Анджело Федерико, ни Джузеппе Ди Франко. Миммо Терези тоже погиб, а вскоре после него и Эмануэле Д’Агостино. Пытались убить Конторно, но хотя бы ему удалось спастись.

— А Козентино?

— Он в Уччардоне. Ему оттуда не выйти до конца своих дней.

— Но Семья-то еще существует? — спросил я.

Сальво как-то странно на меня посмотрел. И утвердительно кивнул головой.

— «Правителем» назначили Ло Яконо. Теперь командуют он и братья Пуллара…

Уцелели также Верненго, Сакконе и им подобные. Все, кто голосовал против Стефано на тех проклятых выборах. Остальные же или погибли, или скрываются. А эти живут себе поживают, тихо и спокойно, как ни в чем не бывало, будто ничего и не произошло. Ни у кого из них и волоса с головы не упало. Я поглядел на Сальво.

— Они его заложили?

— Да, конечно. А если хочешь знать, кто предал Индзерилло, спроси, кто теперь «правитель» в его Семье. Нынче таких иуд хватает. Только свистни, сразу найдутся.

Я спросил про Саро Получлена. Но он о таком даже не слыхал. Он велел принести кофе и принялся рассказывать. Только что отправили на тот свет их друга — инженера Ло Прести. Они с ним, если не ошибаюсь, были еще между собой и в родстве. Ло Прести был в Палермо действительно крупной шишкой — одним из тех, у кого сто рук и все они вовсю работают. Также и это убийство для того, кто хотел понять, что происходит, означало, что теперь уже со всеми, кто был на стороне Бонтате и Индзерилло, покончено. Возможно, братьям Сальво благодаря большим деньгам, которыми они ворочали, и политическим связям, которыми обладали, и не грозила прямая опасность. Но разве кто мог поручиться, береженого бог бережет…

Наконец он сказал прямо, без обиняков: ему нужен охранник, верный человек из нашей среды. А я вполне отвечаю таким требованиям. Я должен стать его секретарем с пистолетом наготове. Предложение было подходящее, но хотелось знать, что он может дать мне взамен. И дело было не в деньгах.

— Пока что ты должен держаться в сторонке, Джованнино. Занимайся, спокойно своими делами. А я тем временем пущу вокруг слух, что ты теперь со мной. И вот увидишь: кто из уважения, кто из выгоды — все тебя оставят в покое. Ведь личных счетов у тебя ни с кем нет, не так ли?

Я ответил, что нет, про себя надеясь, что поручение найти Тото Риину осталось нашим секретом с Козентино. Потому как если об этом полученном мною задании стало кому-то известно, то даже будь кузенов Сальво не два, а двенадцать, им все равно не суметь помешать этому типу меня достать.

— Зайди недельки через две… если мы к тому времени еще будем живы, — сказал он. И пять минут спустя я уже гулял руки в карманах по Палермо и голова у меня разрывалась от всяких мыслей.

И я был еще жив.

А теперь, прежде чем продолжать, я должен сказать об одной вещи. Я уже не раз упоминал о своей искренней привязанности к Стефано Бонтате, но мне не хватило бы и ста страниц, чтобы рассказать о том, что это был за человек. Когда я жил в Корлеоне, то несколько раз слыхал, как Доктор повторял, что поступать бескорыстно способны только святой, мать и человек чести. Мать так поступает всегда, но лишь ради собственных детей. Святой тоже так поступает всегда и ради всех, но лишь потому, что хочет стать святым и заслужить похвалу господа бога. Человек же чести поступает бескорыстно не всегда и не ради всех, но когда он это делает, то это доказательство дружбы, не требующей ничего взамен. Это как протянутая навстречу рука.

Таков человек чести, и Стефано был последним. После него — одни убийцы и торговцы наркотиками. Семья, которую он возглавлял, заботилась обо мне. Защищала меня, многому меня научила, обеспечивала надежное материальное положение. Отец научил меня, как заставить себя уважать, но без денег и силы уважению не на чем держаться. Самое большее — можно сохранять достоинство. Кавалер и другие хозяева, что у него были, его не уважали, но он перед ними не унижался. Паолино с братцем не выказали уважения к его старости и забили палками, но он умер как мужчина, не заявив в полицию.

Вот это и зовется достоинством, и сверх этого он не в силах был ничего сделать. Я же с пистолетом в одном кармане и с деньгами в другом мог заставить уважать себя любого. Умыть меня, если бы того захотел, мог только Стефано. Но он никогда этого не делал. А также и Козентино и никто другой из друзей нашей Семьи.

Вот о чем я хотел сказать.

Две недели я сидел тихо как мышь. Днем — в гостинице, каждый день в другой, или же в комнате у какой-нибудь проститутки, чтобы вознаградить себя за монашескую жизнь, что вел в Монделло. Ночью — бродя по берегу и дыша свежим морским воздухом.

Наконец Сальво меня заверил, что все в порядке, да и сам он выглядел поспокойнее.

— На следующей неделе поедем в Рим, Джованнино. По дороге немножко поговорим.

И началась новая жизнь.

Нино Сальво был не таким хозяином, как все остальные. Вернее, он вообще не был хозяином. Он не умел командовать, держался слишком доверительно, слишком часто просил совета. Он родился среди денег, и это было сразу видно. Он был большой барин, умел найти нужный тон с людьми своего круга — депутатами, красивыми дамами, промышленниками. Он всегда находил точные слова, всегда знал, как надо поступать. Он научил меня вести себя в обществе. Сказал, что ни к кому не следует обращаться «ваша милость». Только к нему, когда мы с ним вдвоем, если уж мне так охота. Это обращение вышло из моды и производит плохое впечатление. «Не стоит выдавать себя, Джованнино», — то и дело говорил он. «И хватит этих темных костюмов. Купи себе пиджак с брюками разного цвета, красивую куртку, кашемировый шарф на шею».

Я во всем этом ничего не смыслил, поэтому для начала он дал мне свои вещи, которых сам больше не носил. Дело не в том, что у меня не хватало денег: я просто не привык к таким покупкам и боялся купить что-нибудь не то. Он указал мне несколько магазинов, сказал, чтобы я обратился туда от его имени и не стеснялся спрашивать совета у хозяина или продавцов. Так я открыл для себя, что существуют ботинки ценой в пятьсот тысяч лир. Настоящее безумие! Даже Стефано, который был миллиардером, не пришло бы в голову тратить такие несусветные деньги на пару обуви, которая все равно загрязнится и сносится, как и всякая другая. Но он подарил мне две пары таких дорогих ботинок на Рождество, и, так как я, надевая их, ходил с такой осторожностью, словно по яйцам, он смеялся и говорил, чтобы я не боялся стоптать каблуки, не то никогда не привыкну. Да, дон Нино умел жить!

У него была и лодка. Во всяком случае, он называл ее лодкой или баркасом, но это было настоящее судно, очень изящная и комфортабельная яхта. Ведь до того я выходил в море только на рыбачьем баркасе, и она мне казалась поистине роскошной. И когда в один прекрасный день я отправился на этой яхте на морскую прогулку до Сан Вито Лo Капо и ветер играл моими волосами, а в руке у меня был стакан с ледяным питьем, я расчувствовался чуть не до слез. Мне уже стукнуло сорок шесть лет, и из них я уже двадцать два года прожил в Палермо, но в конечном счете я по-прежнему оставался нищим, полуграмотным крестьянином — одним из тех, кого на Сицилии называют «сапоги в земле». И вот, несмотря на это, такой важный господин, как дон Нино, берет меня под руку и спрашивает:

— Хочешь глоток виски, Джованнино? Давай, не стесняйся…

Он отвез меня на Виллу Иджеа,[58] где была маленькая гавань для таких яхт, как у него. Я раньше слыхал об этом месте, но не представлял себе, что тут так красиво: в самом деле, здесь останавливались принцы и короли со всего мира, а бар, где он угостил меня аперитивом, напоминал старинную церковь, с расписанными стенами и сводчатым каменным потолком. Вместо аперитива тут в пору было угощать освященной облаткой.