Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

Нино научил меня также и путешествовать. Месяца через три я уже так хорошо все знал о предварительных заказах билетов и гостиничных номеров, о порядке регистрации, тарифах, такси и иностранной валюте, что мог открыть бюро путешествий. Однажды, подшучивая надо мной, он сказал, что я похож на английского баронета — из тех, что охотятся на лис. Я расхохотался.

— Какой там английский баронет! Достаточно мне рот открыть, как все понимают, что я сицилиец.

— А разве это не лучше? — сказал Нино. Он казался всерьез рассерженным. — Может, по-твоему, надо стыдиться того, что мы — сицилийцы?

— Этого еще не хватало!

— В таком случае, и пусть все это понимают. Худо будет, если нас перестанут принимать за сицилийцев.

Конечно, Нино не был человеком чести в том смысле, как я это понимаю. Но каждый учит тому, чему может научить, и от него за то короткое время, что мы были вместе, я многому научился.

И он не был смельчаком. Он боялся своего кузена, финансовых органов, Корлеонцев. Может, опасался и меня. Он не чувствовал почвы под ногами, часто испытывал неуверенность. Утром и вечером часами говорил по телефону. И непрерывно встречался с нужными ему людьми — коммерсантами, адвокатами, своими компаньонами. То и дело ему казалось, что на улице за ним кто-то следит, и я должен был проверять, чтобы его успокоить. В таких случаях он потом делал мне какой-нибудь подарок и на какое-то время успокаивался.

Но это были поистине тяжелые времена. Каждый день кто-нибудь погибал или исчезал. И дон Нино всякий раз очень болезненно переживал, если речь шла о ком-то, кого он лично знал. После Лo Прести расправились с Франческо Ди Ното, потом с доном Калоджеро Пиццуто, — тем самым, который помог пристроить мой капитал в банк в Агридженто. Дон Нино тоже был с ним знаком. В тот день, когда он узнал об этом, он выглядел совсем больным, даже посерел лицом. Всю жизнь у него было полно друзей и союзников, которые его защищали. Теперь друзья были напуганы еще больше его самого, а союзников почти всех перебили. И защищать его остался я один.

На Рождество, то ли накануне, я уж точно не помню, наши попытались убрать некоего Скарппуцедду — это прозвище с диалекта можно перевести «Сапожок». Но Скарппуцедда не получил даже царапины. А затем сразу же последовала месть: трое убитых. Дон Нино, которого тогда не было в Палермо, вернулся через несколько дней. Он уже знал о случившемся. Взяв меня под руку, он сказал:

— Вот видишь, Джованнино: люди гибнут только с одной стороны. Видно, господь бог твердо выбрал, на чью сторону ему встать…

Как раз в те дни на улице Дука делла Вердура я повстречал Саро Получлена. Я его еле узнал: он страшно исхудал и отрастил усы. Мы обнялись, как братья. Он, бедняга, от радости даже не мог говорить. Саро рассказал, что, когда убили шофера Стефано, ему чудом удалось избежать смерти. Потом он прятался у другого своего кузена, но тот содрал с него огромные деньги, говоря, что, пряча его, рискует собственной жизнью. Когда же деньги кончились, братец сказал, чтобы он уматывал и больше не показывался.

— И ты не заткнул ему глотку пулей? — спросил я с самым серьезным видом. Саро скорчил свою обычную гримасу.

— Да разве этот мерзавец стоил того, чтобы я оказывал ему такую честь?

Я был рад его видеть. Хоть я уже и привык к одиночеству, но иногда приятно отвести душу с другом. О чем только мы с ним не толковали! Он рассказал о погибших друзьях. На его глазах убили Мариано, а тело увезли на машине — светлом БМВ. На земле остались лишь почти не заметные следы крови, и об убийстве не сообщила даже газета «Ора», которая следит за такими делами внимательнее, чем «Сицилия».

Саро был напуган и растерян. Я дал ему немного денег, но он больше нуждался в надежном убежище. К тому времени, уже все наши «норы» засветились. Но оставались еще несколько достаточно верных людей. Я отвез его к одному лавочнику на улицу Айроне. Это был бездетный вдовец, живший один в большой квартире над своей лавкой. Он не очень-то обрадовался нашему приходу. Теперь, когда в Виллаграции семью Бонтате истребили и командовали те, кто его предал, все жили в страхе. И это было вполне понятно. Но наконец мне все же удалось его уговорить: на три месяца Саро был пристроен.

— Да вознаградит тебя Господь, — сказал он, когда мы прощались.

Я просил его быть осторожным, ни в коем случае не выходить одному из дому. В первый же свободный вечер я собирался повести его куда-нибудь поужинать. Но, обнимая его на прощанье, чтобы подбодрить, я не знал, что Саро уже конченый человек. Больше я его никогда не видел.

Когда через несколько дней я вновь туда приехал и попросил лавочника сказать моему другу, что я его жду, тот поглядел на меня с ошарашенным видом. От страха он не мог вымолвить ни слова. Потом сказал, что с тех пор, как я за ним присылал, Саро сюда больше не возвращался.

— Кто за ним присылал? — переспросил я, схватив его за горло. Но я уже понял, как было дело. Приехали двое, оба молодые, на черном БМВ. Они явились от моего имени и сказали, что он мне срочно нужен. И Саро, бедняжка, не кончив бриться, помчался по моему зову. И у лавочника также не возникло никаких подозрений. Ведь только я один знал, что мой друг у него, и только я один мог за ним туда послать.

Нельзя было полностью исключать, что предатель сам этот лавочник, что он продался. Но я его знал: предать он был способен из страха, но ради денег — нет. Значит, было две возможности: либо нас с Саро случайно увидели вместе, а потом начали поиски в этом районе, либо за мной велось наблюдение, и, следя за мной, выследили его. А он не пользовался защитой дона Нино: он был легкой добычей, мой Саро Получлен. Ведь никто не обидится, если его отправят на тот свет…

Я так никогда ничего вполне определенного и не узнал о его гибели. Но через пять-шесть месяцев после того я повстречал одного парня из Семьи с Проспекта деи Милле. По секрету он мне сообщил, что хотя лично в этом деле не участвовал, но знает, что Саро на машине отвезли с завязанными глазами в одно место, и назвал его как-то на диалекте, однако я не разобрал. Впоследствии, спустя много времени, я прочел в газете — там была даже фотография — о том, о чем он говорил. Это была камера смерти в Порто Сант-Эразмо, за Виллой Джулия. На молу, в заброшенном доме, Филиппо Маркезе и его ребята растворяли людей в металлических бочках, наполненных кислотой. От жертв ничего не оставалось: только часы да золотые зубы, у кого они были[59].

Не знаю, почему уж им понадобилось так поступить с Саро. Может, чтобы оказать любезность Корлеонцам, желавшим отправить на кладбище всю нашу Семью целиком. Или, может, Саро по наивности сунулся к этим ребятам с Проспекта деи Милле в надежде у них пристроиться. Они его и пристроили — нашли для него местечко в бочке с кислотой.

В мае 1982 года в Палермо прибыл генерал Далла Кьеза. Дон Нино воспринял это назначение в высшей степени болезненно. Мало было ему финансовой гвардии и Корлеонцев. Мало было мучившего его с недавних пор страха, что он серьезно болен. Но я заметил, что больше всего опасался он генерала.

— Рано или поздно этот меня доконает, — говорил он. — Генерал берется за дело всерьез. Если он за кого принялся, то не отстанет, пока не узнает всю подноготную: даже какой марки лезвиями человек бреется… Вот уж настоящий пьемонтский карабинер…

Дон Нино ждал, что его с минуты на минуту арестуют, но никому об этом не говорил ни слова, потому что в Палермо все его уважали не меньше, чем министра финансов. Его кузен Иньяцио, насколько я мог понять, чувствовал себя увереннее. Но дон Нино был встревожен. Настолько, что однажды выкинул одну штуку, которой я никак не ожидал. Он взял меня с собой в один банк (какой именно, я сказать не могу), где у него был свой сейф, — из тех, что самые большие. Он дал мне подписать какие-то бумаги и сказал, что теперь я вместе с ним владелец этого сейфа.

— Надеюсь, что он битком набит деньгами, — пошутил я, когда мы спускались в подвалы банка. Но у него не было никакого желания шутить. Едва мы остались одни, он открыл сейф. Он был набит документами — наверно, килограммов пять бумаги. Планы земельных участков, квитанции, фотокопии векселей, банковских чеков, списки фамилий. Он объяснил, что ожидает обыска и эти бумаги не может держать ни дома, ни у себя в конторе.

— Ключ пусть будет у тебя. Если со мной что-нибудь случится, немедленно приезжай сюда с большой сумкой, свали в нее все, что есть в сейфе, и уничтожь. Сожги, чтоб не осталось и следа. Ты понял?

Понять-то я понял, но, однако, дело это мне не нравилось. Всегда существовала опасность, что расследование доберется до этого банка, а потом и до пустого сейфа. Чтобы спуститься в подвал, нужно было оставить свою подпись. Что я потом скажу судьям, если меня спросят, что я там делал?