Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

— Дон Нино, — сказал я, — я никогда не стрелял в судей. Кроме того, это такая работа, которую не делают в одиночку. Нужно подходящее оружие и подходящие ребята, а пока что это все имеется только у Корлеонцев…

Я хотел добавить, что при всем моем к нему уважении я, однако, не собираюсь участвовать в подобном деле. С ним я мог себе позволить так разговаривать. Но он расхохотался и не дал мне закончить.

— Да я, Джованнино, не это хотел сказать. Ты что, принимаешь меня за Аль-Капоне?

Больше мы к этому не возвращались. Дело было в первых числах июня. Несколько дней спустя убили капитана Д’Алео. Теперь офицеры карабинеров превратились в мишень для упражнений в стрельбе: Руссо, Базиле, Д’Алео, не говоря уже о генерале. Теперь уже никто не удивлялся. Началась настоящая бойня.

Я тоже уже не удивлялся. Я и сам не знал, суждено ли мне уцелеть, и не строил никаких планов на будущее. Жил сегодняшним днем, но глаза всегда держал открытыми. Когда я был вместе с доном Нино, то чувствовал себя в безопасности, но стоило остаться одному, предпринимал все меры предосторожности, какие только возможно. Всматривался в лица всех встречных и то и дело оглядывался, чтобы убедиться, что за мной никто не следит.

В середине июля дон Нино сказал, что я могу взять несколько дней отпуска и поехать к себе в селение. Я-то, сказать по правде, предполагал побыть немножко на море, поваляться на пляже у Мыса Дзафферано. Но ему обязательно хотелось отправить меня в селение, и я подумал, что это подходящий случай поглядеть, как там идут дела, и немножко подремонтировать дом. Я заметил на потолке пятна сырости и хотел позаботиться о ремонте до наступления осени.

Из осторожности я поехал не по автостраде, которая иногда может стать капканом, из которого не выберешься. Немного не доезжая до Санта Катерины Виллармозы, я увидел стоящую на дороге «126», а рядом женщину, пытавшуюся сменить спустившее колесо. Она жестом попросила меня остановиться. Других машин не было видно, вокруг простиралось открытое поле. Я спросил, что случилось.

— Мне никак не сменить колесо, и я поранила руку…

Рана у нее была глубокая — от середины ладони до запястья. Я перевязал ей руку своим платком, болтая о том о сем, чтобы отвлечь ее. Она была школьной учительницей, одной из тех веселых и неунывающих старых дев, которые привыкли прекрасно обходиться, без мужа.

На вид ей было примерно лет сорок пяти. С рукой в таком состоянии она не могла вести машину, и я отвез ее домой на своей. Она жила одна на верхнем этаже старого дома, соседей у нее не было.

Она угостила меня кофе и рассказала, что родом из Рандаццо, сирота, а ее сестра, единственная родственница, директор школы не то в Риме, не то возле Рима. Если бы не нос, она, бедняжка, была бы даже совсем недурна.

— Если вам ничего больше не нужно, я, пожалуй, поеду, — сказал я после того, как мы с ней поговорили, и так как она настаивала, чтобы я еще немножко посидел, то ляпнул первую пришедшую мне в голову глупость.

— Если я у вас засижусь, то бог знает что подумают люди…

— А что они могут подумать? Тут, кроме мышек, никого и нет. А потом ведь я не из этого городка, пусть болтают, что хотят, тем хуже для них.

И засмеялась. А я не смеялся. Я глядел на нее и размышлял. Может, меня вновь ждет такое времечко, когда понадобится тихая «норка». А лучше этой разве я могу где сыскать?

— Меня зовут Джованни…

Я провел у нее два дня. Больше оставаться не мог. У синьорины Маргериты аппетит был, как у молоденькой девчонки, хотя она далеко уже не была девчонкой. Она заставила меня клясться всеми святыми, и, так как я сказал, что женат и отец четверых детей, она не спросила у меня ни адреса, ни телефона.

— Когда буду возвращаться в Палермо, я опять заеду.

— А когда это будет?

— В начале августа, — сказал я, просто чтобы что-то ответить. И в самом деле, так оно и получилось. Несколько дней спустя после этого в Палермо сыграл в ящик тот судья, который хотел засадить дона Нино.[60] Поэтому я подумал, что он, наверно, уже вернулся в свой кабинет с кондиционером и ему не терпится меня увидеть.

И тотчас пустился в обратный путь.

Мне не хочется рассказывать о последних месяцах своей жизни в Палермо. Я чувствовал, что вот-вот что-то должно произойти, и жил в постоянном ожидании. Я шел к дону Нино, сидел и ждал. Теперь я уже не беспокоился о том, что должен охранять его жизнь. Я понял, что — пока — его не хотят убивать.

— День прошел — и слава богу, Джованнино, — нередко повторял он.

Я глядел на него и размышлял. Все-таки наивный он был человек, этот дон Нино. Он привык к легкой жизни, к тому, что впереди его никогда не ожидают никакие трудности, — всегда шагал, словно под горку, а при первом же подъеме уставал и падал духом. И когда начинал нервничать, становился многословным, говорил без конца, чтобы отвести душу. Я уж позабыл все то, что он мне выкладывал и что я слышал, когда он беседовал по телефону. Беспокоясь за свое будущее, он теперь непрерывно жаловался и перечислял всех тех, кто получал в свое время от него и его друзей деньги и разные милости, — послушать его, таких было чуть ли не пол-Сицилии.

Когда в начале октября посыпались ордера на арест и начался большой процесс, мне вспомнились его рассказы. Я читал списки обвиняемых и лиц, разыскиваемых полицией: дон Нино называл имена депутатов, чиновников областных органов власти Сицилии, промышленников, мэров, а также и нескольких судейских и полицейских чинов. Но почти все они сумели остаться чистенькими.

Что касается меня, то я-то водился с людьми попроще — с тюремными надзирателями, почтовыми служащими, курьерами, таможенниками.

Но никого из них и из тех, кого называл дон Нино, в клетке[61] на судебном процессе пока что я не обнаружил. Одни лишь «люди действия» да несколько наполовину выживших из ума стариков и множество несчастных, которые были совершенно ни при чем. За решетку попали сотня или две пистолетов. Так, по крайней мере, они хоть не будут больше стрелять. Но вместо каждого пистолета, который выбывает из обращения, сразу приходят на смену десять других. И всякий раз стоит осудить на пожизненное заключение какого-нибудь босса — как их называют журналисты, — так начинают скакать от радости те, кто мечтал занять его место.

В День поминовения мертвых я поехал в селение положить цветы на могилу отца и матери. Так как родственники не заботились менять лампадки и хоть изредка обметать надгробия, я платил сторожу и он ухаживал за могилами. Пользуясь случаем, мой двоюродный брат поинтересовался, каковы мои планы насчет аренды земельного участка, так как вскоре истекал срок договора.

— Ну как, возобновим?

— Не знаю, мне надо подумать, — отвечал я. Я хотел было уже сказать ему «да», но меня удержало какое-то предчувствие.

И в самом деле, не успел я вернуться в Палермо, как арестовали кузенов Сальво. Сообщение об их аресте произвело в Палермо впечатление разорвавшейся бомбы. Об этом сказали даже в «Последних известиях» по телевидению. Люди не могли поверить собственным ушам, и я уверен, что многие из тех, кто принадлежит к «высшему свету», наделали в штаны и бросились звонить своим адвокатам: «Что мне ответить, если спросят, был ли я с ними знаком? Может, сказать, что я их не знаю?» Не теряя времени, я тотчас отправился в банк, указанный мне доном Нино. Директор встретил меня свежий как роза. Он не знал, кого ему ждать первым, да, по-моему, это его и не слишком интересовало. Приеду я, он отдаст мне содержимое сейфа, — и дело с концом. А примчатся карабинеры — отдаст им — и тоже дело с концом.

Я засунул бумаги в большой пластикатовый пакет из супермаркета, вскочил в машину, и только меня и видели. Своего дома у меня уже не было. Жил я в шикарной однокомнатной квартире, которую дон Нино иногда использовал для своих дел. Понятное дело, там оставалось кое-что из моих личных вещей. Все за исключением денег, документов и пистолета. Но на все остальное мне было ровным счетом наплевать, начиная с ботинок за полмиллиона лир, которые вздумалось подарить мне дону Нино.

На сей раз я поехал по автостраде. Я не мог рисковать нарваться на контрольный пост с этими документами, что я вез. Чтобы протянуть время, я ехал не спеша и около полудня остановился у бензоколонки, чтобы налить полный бак и съесть булочку. Погода стояла прекрасная, было довольно тепло.

В Санта Катерину я приехал, когда занятия в школе уже кончились и все жители сидели за обедом. Я не знал, дома ли Маргерита и нет ли у нее кого. На всякий случай у меня была в запасе другая «нора», где я мог спокойно пересидеть в тепле, пока все не успокоится. Но в запасном варианте не оказалось необходимости. Эта несчастная дурочка даже разревелась от радости, когда меня увидела. Я ей наплел, что наделал ужасных глупостей: поколотил жену, разнес в щепы мебель, а за этим последовали увольнение и привлечение к суду…