Алессандро Периссинотто - Моему судье

Ну и ну, я пишу уже целый час, а успел рассказать только о том, как началось мое бегство. Может, лучше будет, если вы сделаете уступку своему профессиональному заболеванию и станете задавать мне вопросы, иначе мне не выбраться из отступлений.

Ваша очередь, господин судья.

Дата: Вторник 4 мая 19.40

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Вопросы

Ты считаешь, я чересчур разоткровенничалась? Возможно.

Возможно, моя откровенность, мое желание раскрыться — всего лишь, как ты говоришь, прием, уловка, чтобы завоевать твое доверие. Но тебе придется пойти на риск: откровенна ли я на самом деле, выяснится только в конце.

Ты хочешь, чтобы я задавала тебе вопросы, но я могу лишь повторить те вопросы, которые интересуют следствие. Могу спросить, где ты, где тебя можно арестовать, кого ты собираешься убить и почему. Но тебе-то хочется отвечать совсем на другие вопросы. Ты мог бы сразу объяснить, почему убил Джулиано Лаянку, но ты этого не сделал. Предпочел рассказывать о побеге и сболтнул лишнее. К примеру, мы не знали о мотоцикле, а теперь объявили в розыск BMW R-45, и у нас даже есть его номер, ведь он зарегистрирован на твое имя. Ты сам суешь голову в петлю, неужели непонятно? Наверное, понятно.

По этому поводу у меня есть одно соображение. Я называю это теорией воскресного утра. Такое случается весной, в воскресенье утром, часов в восемь. Наверняка у тебя так бывало, а у меня это вечная история. Соберешься с друзьями покататься на велосипеде или, может, пойти в горы, съездить на море, неважно, что именно. Заранее радуешься, знаешь, что будет здорово и ты отлично проведешь день. Договариваешься за неделю, но вечером в субботу ложишься поздно, очень поздно — сначала ужинаешь в ресторане, потом идешь еще куда-нибудь, там выпиваешь, сильно выпиваешь. И вот теперь лежишь в постели, будильник прозвонил, как и положено, ровно в восемь, а ты не знаешь, чего тебе хочется. Отчасти надеешься, что отворишь ставни — и в дом хлынет тот желтый свет, который предвещает погожий денек, а отчасти — что небо серое и с улицы доносится мокрый звук, с которым машины едут по залитому дождем асфальту, и тогда можно позвонить друзьям, сказать «Видали, что за погодка?» и лечь досыпать.

Ты сейчас в таком же положении. С одной стороны, ты уверен, что мы тебя никогда не поймаем, что ты убьешь еще раз и снова сбежишь, а с другой — тебе хочется, чтобы тебя остановили, чтобы я тебя нашла и арестовала, тогда совесть твоя будет спокойна и ты сможешь больше не убивать, потому что тяготишься убийством.

Вот два твоих «я», как в воскресенье утром, когда надеешься, что будет дождь, лишь бы не выбирать между поездкой и сном, потому что погода уже выбрала за тебя. Ты не пишешь, где ты, ведь написать — значит сделать выбор, зато подсказываешь, как тебя найти, и теперь уже твоя судьба зависит не от тебя, а от меня, или от стечения обстоятельств, или от моей интуиции: ты хочешь сделать меня deusexmachina в этой истории.

Я тебя понимаю. Принимаю твою игру, твою нерешительность. Увлекайся отступлениями и дальше, сколько угодно. Я стану сообщницей одного из твоих «я», и увидим, которое победит.

Дата: Среда 5 мая 19.31

От кого: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Я и мой мотоцикл

Мы с мотоциклом выехали из города и, сделав большой крюк, чтоб не показываться опять у Навильо-Гранде, выбрались на Виджеванезе. Я прикидывал, где меня возьмут. В Турине? В Казале? Наверняка раньше. Я бежал, но особой надежды уехать далеко у меня не было. Бежал, потому что так положено. Потому что какая-то часть меня возмущалась при мысли, что я кончу в тюрьме из-за типа вроде Джулиано Лаянки. Но инстинктивное бегство нечаянного убийцы длится недолго. По правде сказать, я даже не знал, куда податься, единственное, что пришло мне в голову, — бежать за границу. Ближе всего была Швейцария. Но там пограничники. Будь то Кьяссо или Аскона, Комо или Лаго-Маджоре — везде у меня потребуют документы. Им тут же сообщат, и меня задержат, это все равно что явка с повинной. Я твердил себе: сколько раз мне случалось ездить в Лугано без удостоверения личности и все обошлось, ни разу меня не проверяли. Я частенько забывал это самое удостоверение. Оставлял его дома, чтобы не потерять, а потом, когда оно могло понадобиться, его не было. И все же в тот вечер я решил не рисковать. Нет, только не Швейцария, — сказал я себе. И нацелился на Францию. Никакого тебе пограничного контроля, да здравствует Шенгенский договор, да здравствует объединенная Европа! А может, просто захотелось в последний раз увидеть Турин и долину Сузы. Интересно, на что похоже прощание? Уже давно я пробовал представить, что бы я сделал, узнай я, что неизлечимо болен и жить мне осталось всего два месяца. Наверное, сначала простился бы с друзьями — пригласил их на ужин и в конце, за десертом, взял бы слово, сказал бы им все и распрощался с ними. Потом я представлял себя в машине — наверху закреплены лыжи, это мой последний отпуск и я еду в горы, потому что, конечно, будет зима. Я говорил себе, что стал бы без конца спускаться по любимым трассам, самым трудным, самым живописным; катался бы с самого открытия до последнего мгновенья, когда сторож протягивает веревку и закрывает воротца, и у этой веревки стал бы упрашивать его, чтобы он позволил мне подняться на фуникулере последний раз, один-единственный, ну правда последний. Лыжи я, наверное, люблю больше всего на свете. А может, и нет, может, я так говорю для простоты. В своих бесконечных фантазиях я еще иногда представлял, что возьму двух проституток и попробую, как это заниматься любовью сразу с двумя женщинами. Но главное, думал, что растянул бы надолго вкус этого прощания, вкус, который, наверное, тот же, что и у жизни, только постепенно выдыхается и сходит на нет, как вкус жевательной резинки, когда жуешь ее слишком долго: слабее, еще слабее, а потом и вовсе исчезает, и тогда, значит, настает время уйти.

Вот видите, господин судья, какой у меня на редкость жизнерадостный нрав?

Об этом я думал, пока мы с мотоциклом путешествовали в сумраке Виджеванезе. Думал о прощании. Думал о Турине и о том, что больше, чем центра в стиле барокко, мне будет не хватать серых проспектов на небогатых окраинах, где я вырос. И потом мне недоставало бы гор, хотя горы есть повсюду. Я думал о прощании, словно Лючия[3] в лодке, чувствуя себя последним дураком.

На самом деле в тот вечер я думал и о многом другом. Знаете, господин судья, что езда на мотоцикле помогает думать? Ты как бы отделен от мира, особенно ночью. Вокруг тебя — ничего, только выхваченный фарами кусочек пространства, но если свет фар слабый, как у моего R-45, появляется чувство, что и под тобой тоже ничего нет, будто покачиваешься на черных волнах нефтяного моря. Внутри у тебя отдается вибрация мотора, вокруг шлема свистит воздух, и вот уже всякое лезет в голову.

Треццано, Виджевано, Мортара.

Я думал о том, как это я вдруг оказался здесь, на пути в Виджевано, убегаю в темноте, оставив позади себя труп, всего в нескольких десятках километров отсюда. Как случилось, что два года назад я был на самой вершине, а теперь качусь в пропасть?

Два года, господин судья. Два года назад, в апреле, как-то в пятницу, я впервые увидел Эннио Лаянку, отца Джулиано, в его офисе на улице Мандзони. И пока я ехал в темноте, перед глазами у меня стоял его кабинет, весь в коврах и картинах, а в ушах звучал наш разговор: я помнил каждое слово так ясно, будто только услышал, так же ясно, как помню сегодня.

О встрече мы договорились на предыдущей неделе. Он сам меня нашел.

«Мы не знакомы», — сказал он мне по телефону, после того как кто-то голосом порнозвезды объявил: «С вами хочет поговорить доктор Лаянка».

«Мы не знакомы, — начал он, — но вы наверняка слышали о моей фирме, «Мида Консалтинг», мы оказываем посреднические услуги. У меня есть к вам одно предложение».

Тон у него был ровный, без всяких модуляций, решительный, но мягкий, будто шлепок мокрым полотенцем.

В пятницу, как договорились, я в одиннадцать явился на улицу Мандзони. За это время я собрал информацию о «Мида Консалтинг», и все, кого я только ни спрашивал — консультант по финансовым вопросам, адвокат, поставщики, — сказали в один голос: в деловом мире это крупная величина.

«Доктор Лаянка примет вас немедленно».

Я тут же узнал голос порнозвезды, хотя серый костюм и низкие каблуки делали ее похожей на немку-гувернантку.

Мгновение спустя я был в кабинете Лаянки-старшего.

Не знаю почему, при виде его мне сразу вспомнился Микеле Синдона,[4] но потом я решил, что такие сравнения не к добру, и сосредоточился на беседе.

Он сразу перешел к сути, не то что я, вечно отклоняюсь от темы.