Яна Розова - Сожжённые цветы

— Ирина… Чудесное имя! Решительное и мягкое, как вы. Правда, всё хотите знать?

— Конечно!

— Я в тюрьме сидел, — произнёс он с вызовом. — Испугались? Да, я — урка, самый настоящий. В тюрьме я заразился туберкулёзом, и там начал читать Библию.

Ира замерла на месте. За свои тридцать два года она ни разу не видела живого уголовника. Она понимала, что где-то кто-то ворует, убивает, насилует и совершает теракты, но все эти ужасы происходили на другой планете. Теперь перед ней сидел такой инопланетянин.

— Вы теперь уйдёте?

— Да я, вроде как, не могу…

Прислушавшись к себе, Ира услышала голос веры: это испытание!

— Если хотите, я всё расскажу.

— Что же, рассказывайте, а я займусь борщом.

«Господи, пусть он не будет убийцей или насильником!», — взмолилась она.

— Я, Ира, в тюрьму за кражу попал. Да, я был вором, квартирным вором. Это стыдное прошлое, мне и вспоминать-то тошно. Моя мамка — совсем простая тётка — полы в больнице мыла, выпивала по вечерам, папаш новых мне каждый день водила. Мы, уголовники, никогда не виноваты, — он хмыкнул. — Вы, Ира, нам не верьте! Слезу вышибать горазды! Вот и я всегда говорю, что у меня другого пути не было. Пацаны, у кого папки нормальные и мамаши не выпивали, со мной не водились — интересы у них другие! Секции там разные — футбол, лёгкая атлетика. А мне футбол этот по барабану был. Я с такими же дворовыми курил за забором стройки и девкам вслед свистел. Все мои интересы! Ну, анекдоты пошлые, ну, портвейн лет с четырнадцати. Потом картишки на бабки. А мне всегда везло в карты. Некоторые думали, что я мухлюю, только я не мухлевал. С одним кентом мы подрались за это. Я ему нос сломал, а его мамаша меня в колонию упекла на десять месяцев. Там я друганами обзавёлся — закачаешься! Из колонии вышел крутым, как варёные яйца! — Виталий горько рассмеялся: — Эти-то друганы и научили меня, как от мамаши не зависеть и рубли не клянчить. Сначала на стрёме стоял, а уже потом стали меня внутрь пускать. Только на девятой краже взяли.

— Гордитесь ловкостью?

— Горжусь в жизни только одним — что ума хватило завязать!

— И как же это случилось?

— Да как? Подумал я: вот откинусь, выйду, что дальше-то? Опять за старое? Потом — опять в тюрьму? Я видел там таких, они по десять ходок сделали. Старые хрычи, кому нужны? Кто их ждёт на воле? А мать уже хату свою пропила и померла. Мне вообще идти было некуда. Эта вот квартира от деда досталась. От деда жены.

Ира не сдержала разочарования:

— Ты женат?

— Был женат… Она умерла.

— Ох, прости моё любопытство!

— Ничего, — Виталий смотрел в окно, в темноту двора. — Я женился сдуру, сразу после второй отсидки. Семью мне хотелось! А жена моя, царство ей небесное, шалава была полная.

Шокированная в третий раз Ира покосилась на рассказчика.

— Она умерла, когда ребёнка рожала. Не моего. И ребёнок умер. Так что, когда я в третий раз тюрьму попал, у меня была жена, а когда вышел — уже не было. А чуть позже дед её помер, и так уж вышло, что кроме меня, наследников не нашлось. Вот.

— А почему Библию читать стал?

— Душа запросила. К нам туда священник ходил. Мы не слушали его, ржали над ним. Он такой благостный был, кругленький. Шуточки наши терпел. Его и за рясу в тёмных углах хватали, и мочой полили разок… Извините, — опомнился он. — Я забыл, что с вами говорю. Вроде как сам с собой! Да… А потом как-то мы с ним разговорились. Раз, другой, и стало мне что-то открываться особенное, настоящее… Я потом кентам сказал: кто тронет его — пасть порву!

Ира невольно рассмеялась, Виталий её поддержал.

— Кем ты был… Папаном?

Он расхохотался до слёз:

— Чего?.. Папаном? Пахан это называется!

— Да какая разница! — смеялась с ним Ира.

Успокоившись, Виталий продолжил:

— Нет, не был я паханом, конечно. Просто народ в тюрьме такой: если нет сопротивления — задолбят до смерти, а если силу показать — отстают постепенно.

— Борщ готов! — объявила Ира. — Мой руки и садись есть.

— Так быстро? Я думал, готовить — это долго!

— Ну, борщ-то постный! Лишь бы картошка сварилась. Бульон не готовится, капуста квашеная — поэтому быстро. А туберкулёз ты лечишь?

Вопрос был, как и все вопросы сегодня, бестактным.

— Я не лечусь… — помрачнел Виталий. — От болезни умереть — это не самоубийство.

— Виталий, что ты городишь? — Ира не заметила, что перешла на «ты». — С прошлым ты завязал, Бога в душу принял, живой, молодой, всё впереди! Зачем юродствовать? Всё будет хорошо! Чего тебе не хватает? Шику воровского?

— Да нет, глупости это всё… Всё так, как ты сказала. Только… Я один совсем! Прости, что напрямую говорю, вроде как жалости прошу, только это — правда! Теперь я на жизнь по-другому смотрю, всё мне кажется иным. Вот, когда про жену узнал, думал: хорошо, что сама сдохла, а то бы убил! Но сейчас — простил бы её, и даже ребёнку обрадовался бы. Вот у тебя, небось, семья, ты и не знаешь!..

— Ошибаешься. Я совсем одна. Хочу постриг принять.

Последнее Ира ещё никому, кроме отца Сергия, не доверяла. Виталий, перестав жевать, смотрел на Иру. Она читала в этом взгляде восхищение и нечто вроде зависти.

Ира налила борщ в тарелку, положила сметану: Виталию необходимо получать больше калорий, для борьбы с болезнью.

— Ладно, поздно уже, пойду я.

— Спасибо вам и за борщ, и за разговор.

Виталий предложил было проводить гостью, но она отказалась, снова сославшись на состояние его здоровья.

На прощание Виталий сказал:

— В следующее воскресенье встретимся в церкви, да?

— Да, у тебя телефон есть?

— Нет.

— Ладно, запиши мой номер, вдруг что-нибудь понадобится!

Ира вышла на улицу. Ну что же это такое пахнет вечерами весенними? Ещё ничего не цветёт, ещё только снег сошёл, а воздух — будто молодое вино!

На неделе Виталий не позвонил, но Ира и не ждала. Она действительно дала свой номер только на крайний случай. Если бы он всё-таки позвонил и стал болтать о ерунде, Иру это неприятно удивило бы.

В воскресенье утром снова похолодало и выпал снег. Несмотря на его пушистую трогательную белизну, он никого не обрадовал — всем хотелось тепла.

В церковь Ира прибежала замёрзшая, румяная и оживлённая. Виталий уже был там. Они сдержанно поздоровались и всю службу молча стояли рядом, но Ира постаралась держаться так, чтобы отец Сергий не догадался о её новом знакомстве.

Виталий снова выглядел нехорошо, и глаза его казались больными, но не кашлял, дышал ровно. Прислушиваясь к его дыханию, Ира пропустила всю службу.

После причастия, а это в православном каноне мероприятие не быстрое, усталые, они вышли на воздух.

— Хотите есть? — спросил Виталий. — Хочу угостить вас постной выпечкой. У нас на заводе в столовке одна повариха готовит булочки для постящихся. Вкусные!

— Булочки? Ужасно хочу!

К дому Виталия отправились пешком. Теперь они ощущали себя на порядок ближе друг к другу: в реке диалогов обнаружились холодные и тёплые течения, подводные камни, водовороты и водопады. Говорить хотелось бесконечно.

— Ира, а у тебя много друзей?

— Было много, — ей не хотелось вспоминать грустное. — Теперь почти не общаемся. А что?

— Нет, ничего. Только попросить хотел…

— Что?

— Не говори обо мне никому, ладно? У меня такое прошлое, что самому с собой общаться противно. Обещаешь?

Представить себе, с кем бы она могла обсудить свои отношения с бывшим вором и туберкулёзником, Ира не смогла. Даже отцу Сергию не доверилась бы — он решит, что она легкомысленная финтифлюшка, мающаяся дурью: в монастырь или на свидание?

— Хорошо, если так хочешь.

— Спасибо.

Они старались видеться как можно чаще. В понедельник вместе ужинали, снова у Виталия. Во вторник он взял отгул, а у Иры был всего один урок, и после него они поехали на кладбище. Ира проведала своих, а Виталий показал неухоженные могилы матери, жены и её ребёнка. Ира решила про себя, что как только потеплеет, она наведёт здесь порядок.

После кладбища зашли в церковь, поставили свечи, отстояли службу и снова ужинали у Виталия. После ужина Ира уехала домой, а Виталий её провожал.

В среду Ира задержалась на классном собрании. Вечером позвонил Виталий, и они говорили до тех пор, пока у него не кончились деньги на таксофон.

Всего за несколько дней жизнь Иры круто переменилась: у неё появился Виталий. За самое короткое время он сумел проникнуть в её мир настолько глубоко, что без него не мыслился ни один шаг. При этом их чувства ещё не переросли дружбу, о взаимном влечении они молчали.

В четверг вдруг резко потеплело, подул редкий для Гродина южный ветер и разогнал облака. После уроков Ира увидела Виталия на остановке: оказывается, он ждал её, чтобы пригласить погулять. Вечер был чудесный, и она, не скрывая радости, согласилась пройтись.