Александр Чернобровкин - Наезд

Она улыбается во второй раз и смотрит на меня игриво, смело — мне даже показалось, что передо мной сидит другой человек.

— Земля тесная! — весело сообщает она.

— Мне кажется, что ты жутко честолюбива и жутко закомплексованна, — произношу я возникшую догадку. — Как эти противоречия уживаются в тебе?

Она покраснела так, словно я заглянул в ящик шкафа, где лежало ее старое нижнее белье.

Я остановил машину у недоделанной клумбы. Вырыли яму метровой глубины, окружили невысоким бортиком из дикого камня, но завезти чернозем и посадить цветы не успели, отложили до весны. Если бы не темный, ноздреватый снег на дне ямы, она бы напоминала могилу.

— Я по гороскопу Близнец, — ответила после паузы Вера и выбралась из автомобиля.

Разбудил меня звонок в дверь, довольно продолжительный, точно у кого-то приклеился палец к кнопке. Затем начали вышибать дверь. Грохот усиливался в пустых комнатах, казалось, что ломают весь дом. Я встал с матраца, надел спортивные штаны.

— Кто это? — спросила Вера, натягивая одеяло до подбородка. — Бандиты?

— Да, бандиты в форме — милиция.

— Что им надо?

— Денег. Одевайся быстрее, а то у них с хорошими манерами туговато.

Я подхожу к входной двери, спрашиваю:

— Кто там?

— Милиция! — орет кто-то, не участковый.

— Просуньте под дверь удостоверение и ордер на обыск, — тяну я время, понимая, что не увижу никаких документов, только разозлю мусоров еще больше.

— Я тебе сейчас просуну! — орет этот кто-то и приказывает кому-то из своих: — Вышибай!

— Я прокурору звоню, — предупреждаю я.

— Сейчас ты у меня дозвонишься! — слышится из-за двери.

Кто-то с разбегу врезается в дверь. Новый замок, поставленный мною вчера вечером вместо вышибленного мусорами в обед, с натугой отражает натиск. С косяка сыплется пыль и комки то ли паутины, то ли грязной ваты. Я быстро считаю до четырех, пытаясь утихомирить злость и затолкать поглубже человеческое достоинство: в общении со скотами оно будет мешать. Напомнив самому себе, в какой стране живу, открываю замок и быстро отступаю в сторону.

Первым влетает громадный сержант с черными от грязи или мазута руками, которые он выкидывает вперед, чтобы не врезаться мордой в стену. На поблекших от старости обоях остаются темные отпечатки его больших ладоней. Вторым вваливается подполковник — ушастый недомерок, страдающий, судя по походке, комплексом Наполеона. Уверен, что в детстве он болел энурезом и в пионерском лагере был посмешищем отряда. В милицию пошел, чтобы отомстить за те унижения.

— Кто такой? — наезжает на меня подполковник.

— Человек, который звучит гордо, — с издевкой отвечаю я.

— Сейчас ты у меня позвучишь! Почему дверь не открывал? Привлеку за сопротивление властям!

— Власти приходят с ордером прокурора.

— Молчать! Наручники надену! — брызгает слюной ушастый недомерок. — Страна, понимаешь, в опасности, а он!..

Хотел я ему кое-что сказать, но услышав про страну, заткнулся, задумался над вопросом: чем больше крыша съехала, тем выше звание, или сначала звание, а потом крыша?

Участковый проник в квартиру скромненько, я не сразу заметил его. На свое начальство он смотрел с такой же иронией, как и я.

— Кто еще здесь живет? — стараясь казаться грозным, спросил подполковник.

— Никого.

— Проверим.

Он ввалился в первую комнату, пустую, обошел ее по периметру. Во второй проделал то же самое. Войти в третью я ему не дал, стал перед дверью и произнес спокойно:

— Там женщина одевается.

— Проверим, — подполковник попытался отстранить меня.

Он оказался слабее, чем я ожидал. Да и зачем начальнику мышцы, ему нужна задница крепкая, чтобы высидел целый рабочий день в кабинете.

— Сержант, наручники! — взвизгнул райотделовский наполеон.

Сержант пожал широкими плечами и недоуменно посмотрел на участкового. Тот, наученный долгим общением со скандальными и сутяжными москвичами, на рожон лезть не стал, попросил громко:

— Дамочка, поторопитесь!

Вера постучала в дверь, давая понять, что одета. Я вошел первым и стал рядом с ней, потому что от «спасителя Отечества» можно было ожидать чего угодно. Вера была бледна, будто милиция застукала ее с поличным во время кражи. Мне захотелось защитить ее, спасти от мусоров и в то же время овладеть ею, страстно, напористо.

— Кто такая? — рявкнул ушастый недомерок.

— Гостья, — ответил я. — Прописана в Москве.

— Паспорт, — требует у нее подполковник.

— У меня нет с собой, — испуганно лепечет Вера. — Я же не знала. Он дома, можете проверить…

Подполковник замечает стоящий на полу у матраца черный телефонный аппарат образца шестидесятых годов, довольно хмыкает, берет трубку и набирает номер.

— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает он у Веры.

— Полетаева Вера Ефимовна.

— Адрес?

— Бориса Галушкина, девять, комната семнадцать-тринадцать.

— Общежитие?

— Да.

— Совпадает. Можешь идти. — Он поворачивается ко мне. — Давай паспорт.

Я даю документ и начинаю одеваться на выход. Вера отходит к окну, открывает косметичку и пытается привести лицо в порядок. Краем глаза слежу за ней. Макияж — дело интимное, наблюдать за процессом позволяют близкому мужчине или тому, кого мужчиной не считают. Мусора явно не относятся к близким…

— Ага, не москвич! — радостно орет райотделовский Наполеон. — Понаезжали тут! Страна гибнет, а они шляются туда-сюда!

Он отдает мой паспорт участковому, смотрит на Веру, подыскивая, наверное, к чему бы придраться. Не найдя, к чему, бросает мне:

— Быстрей одевайся и вниз, в машину!

Они втроем выходят, вскоре я слышу, как вышибают дверь в квартиру напротив.

Вера докрашивает ресницы, прячет косметичку в сумку. Прижавшись грудью к моему плечу, говорит шепотом:

— Я так испугалась.

— Напрасно. Обычный милицейский беспредел. В провинции еще и не такое вытворяют, московские скромнее.

— Боже, как я хочу уехать из этой проклятой страны! — произносит Вера так отчаянно, что мне становится страшно за нее.

— А мне здесь нравится: не соскучишься.

Возле дома стоял микроавтобус, переделанный в милицейскую машину, с «обезьянником» в задней части и решетками на окнах. Возле него восемь жильцов нашего дома ждали следующей команды. Театральная режиссерша, женщина за сорок, расхаживала по двору и курила. На ней был коричневый балдахон с разрезами, который развевался на ходу, и чудилось, что режиссерша машет крыльями: то двумя, то тремя, то сразу полудюжиной. Она была спокойна, видимо, потому, что вчера уже прошла через подобное унижение.

Из-за машины выскочил старший сержант с такими же ухоженными усами, как у лейтенанта, который наведывался к нам неделю назад. Такое впечатление, что в мусора они пошли, чтобы никакая работа не мешала отращивать усы.

— Куда?! — преградил он дорогу нам с Верой. — В машину!

— Она москвичка, — сказал я, — ее отпустили.

Поморщив лоб, он бросил взгляд на дверь в подъезд, ожидая увидеть там начальство и узнать, как действовать. Не увидев никого, расправил усы побоевитее и решился:

— Пусть идет. А ты вернись!

— Вернусь, не боись. Мой паспорт у вашего наполеона.

Старший сержант улыбнулся. Видимо, о мании величия начальника знали все подчиненные.

Мы прошли с Верой метров десять. Со мной редко бывает, чтобы влюбился так просто и так глубоко. И чтобы так сильно боялся потерять. Я не хотел отпускать ее, но и везти в мусорятник — тоже. Произошел редкий в моей жизни случай, когда не знал, что делать. Любовь наехала неожиданно, я не успел подготовиться к обороне, а теперь уже и не хотел защищаться.

— Тебя надолго заберут? — спросила Вера с сочувствием.

— Часа два подержат, соберут дань и отпустят.

— Значит, вечером будешь свободен?

— Не сразу. Надо будет шефа отвезти в ресторан, тот самый, где мы были вчера. В половине седьмого у него там встреча. Потом отвезу его домой. Часам к одиннадцати освобожусь.

— Поздно, я уже буду в церкви.

— В какой? Я встречу после службы.

— Еще не знаю. с подружками договорилась, что позвоню, вчера надо было… Давай завтра встретимся. Ты же выходной? — губы ее сложились в улыбку, но глаза прятала, потому что из них, как из мигающих прожекторов, выстреливались нехорошие, злые лучи: так относятся к липкому, нудному любовнику, которого не на кого променять и терпеть надоело.

— Да, — ответил я, тоже потупив глаза.

— Я позвоню, — она легонько губами коснулась моей щеки, кончиками пальцев как бы промокнула след от губной помады, резко развернулась и торопливо застучала каблучками вниз по переулку, ни разу не оглянувшись. Если бы оглянулась, то услышала бы номер моего телефона, который она не знает.