Борис Каспаров - Копия Дюрера

Легенда о Магнусе Абендроте Зихелю, по-видимому, не была известна. На древний тайник он наткнулся случайно, ища надежное место для укрытия награбленного. Конечно, Зихель не подозревал о существовании ключей к местонахождению ниши, иначе он либо подыскал бы для своих сокровищ другое место, либо попытался бы уничтожить копию Дюрера и обе вазы. Человеком, с которым он вел переговоры, по всей вероятности, был Коллинз. Для большего доверия к своему предложению Зихель мог сообщить последнему, что произведения искусства находятся в тайнике его дома. Все остальные сведения Коллинз получил от того же антиквара, у которого Абендрот приобрел вазы и копию Дюрера.

Коллинз был твердо уверен в незыблемости своих прав на дом Абендрота. Он никак не подозревал, что хозяйка дома могла остаться жива. Поэтому-то и не торопился начинать поиски до полной разгадки.

Если бы он знал, как сложатся события, то, несомненно, не только поторопился бы, но и сделал бы все возможное, чтобы уничтожить картины Абендрота.

Кроме этих картин, мы ничего не обнаружили в ящике, но и они заполнили оставшийся для нас пустым пробел в жизни Абендрота не хуже, чем любые записи.

На следующий день после завершения поисков, еще до того, как разгадана была тайна ниши, мы сидели в комнате, окруженные расставленными во всех удобных местах картинами, и с полным основанием думали о том, что никто еще не находился в такой странной картинной галерее.

Подавляющее количество картин являлось копиями произведений Гойи. Здесь были копии из серии знаменитых «Капричос» и других его произведений, близких им по трагическому колориту и отвечающих замыслам Абендрота и Вернера. «Повешенные» из серии «Бедствия войны», заросший гривой «Каторжанин», «Суд инквизиции», «Небылицы» и еще несколько копий менее известных картин.

Копии прекрасно передавали и контрасты света и тени, в которых Гойя подчас был достоин Рембрандта, и доведенные до крайности и реализм, и деформацию человеческих фигур и лиц. Перед нами предстал полный ужасов мир, порожденный пороками и жадностью, жестокостью и невежеством.

Но зачем создавали эти копии Абендрот и Вернер?

Помню, где-то я читал, что фантастические, искаженные дьявольскими гримасами образы Гойи пронизаны человечностью. Создатели копий придали этой человечности конкретные черты. Они достигли в зашифровке индивидуализации порока той же высоты, какой Гойя достиг в обобщении его.

Теперь нам становилась понятна причина общения Абендрота с нацистской верхушкой, несмотря на ненависть и презрение к ней.

Что можно сказать с первого раза о копии «Бедствия войны»? Здесь как будто все, как у Гойи. Уходящий вдаль ряд деревьев с повешенными, солдат, смотрящий на казненных. Но один поворот картины — и черты лица первого повешенного кажутся удивительно знакомыми. Да, наверное, именно так выглядел бы сам фюрер третьей Империи, если бы попал в петлю. Чем дальше всматриваешься в рисунок, тем сходство становится разительнее.

Достаточно прикрыть пальцами взлохмаченную гриву закованного в цепи каторжника, как с рисунка смотрят надменные глаза рейхсмаршала Геринга.

Но самой впечатляющей была картина из серии «Небылицы» — пляшущая колченогая образина, отдаленно похожая на человека и нагоняющая тоску на все окружающее. При пристальном рассмотрении на картине отчетливо возникало лицо Геббельса. И не только лицо, но и каждая линия его фигуры, а ко всему этому — с беспощадной точностью бьющая в цель надпись.

А вот картина «Суд инквизиции». Если обширные темные пятна подлинника кажутся полными устрашающих, омерзительных видений, то здесь эти видения совершенно реальны. Они то отчетливо появляются, то исчезают в причудливой игре световых оттенков, пробивающихся сквозь липкий мрак. Тупые лица судей, несомненно, тоже конкретны. Здесь целое сонмище больших и малых фюреров, многих из которых мы не могли узнать. Но Абендрот их знал. Не зря он не отказывался ни от одного заказа своих высокопоставленных клиентов.

Так вот почему гестапо интересовало наследство Абендрота.

Ну, а Коллинза? Что больше его привлекало — произведения искусства, замурованные в нише, или вот эти копии? Наверное, и то и другое, но скорее всего третье. Коллинз не все сказал Квесаде. Этим третьим была копия знаменитой картины Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», написанной им в трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие. Здесь эзоповский талант Абендрота и Вернера развернулся в полном блеске. Не меняя ни одной линии в положении фигур, расположенных за столом, они сумели придать картине совершенно противоположный смысл.

Один чуть заметный поворот ладони левой руки внутрь — и жест Христа при словах: «Один из вас предаст меня» меняет свое значение. Кажется, будто он приглашает присутствующих начать какой-то торг. И поднятые руки апостолов и положение их фигур выражают теперь, хотя все как будто остается на месте, не возмущение, не растерянность, не протест. Бурное движение приобретает совершенно другой смысл. Торг начался. Жадный, азартный торг вокруг чего-то, что, наверное, не уместится на этом столе, будь он даже в тысячу раз длиннее.

Христос ждет. Впрочем, пожалуй это не совсем тот Христос, которого создал да Винчи. Хотя обреченность и сохранена в его облике, это не та внутренняя обреченность и бестрепетная жертвенность, с такой силой запечатленная гениальной кистью Леонардо; это обреченность под действием каких-то внешних неумолимых сил, которые трагическими, тревожными тонами неотвратимо сгущаются под сводами трапезной.

И нет, не Иуда здесь будет предателем. Выражение лица Иуды ничем не отличается от остальных. Его тоже влечет к середине стола. Он уже не сжимает пальцами кошелек — награду за свое предательство, а, наоборот, готов его предложить, как цену за что-то, что в равной степени привлекает всех. В лицах апостолов почти ничего нет от подлинника Леонардо. Здесь не найти ни потрясенных, ни возмущенных, ни готового на предательство. Здесь нет ни мрачного Иуды, ни грустного Иоанна, ни мужественного Петра. Здесь все сообщники и все предатели. Лица апостолов с полной откровенностью говорят об этом.

И лица эти не только вполне современны, но и некоторые просто знакомы. После копий Гойи нас это уже не могло удивить. Два лица были известны нам по фотографиям, и мы их узнали сразу. Это были доктор Шахт, хозяин нацистской экономики, и Крупп, глава известного всему миру концерна и стальной король третьего рейха. В апостоле, сидящем в правом углу стола, мы без труда нашли уже знакомые черты рейхсмаршала Геринга. Но вот четвертое узнанное нами лицо поразило нас. Оно оказалось знакомым совсем не по портретам. Мы видели его совсем недавно, и видели не где-нибудь, а здесь, в доме Абендрота. Ни архаическая прическа, ни необычное одеяние не могли поколебать нашего убеждения — крупные квадратные черты лица этого человека достаточно хорошо запомнились каждому из нас. Это был Коллинз.

Да, это был Коллинз. В этом мы убедились с полной очевидностью несколько дней спустя в Берлине. Там же были установлены и личности еще трех «апостолов». Это были крупнейшие финансовые заправилы Старого и Нового света, президенты военных концернов, те, кто со времен плана Дауэрса непрестанно вливал кровь в жилы германского империализма. Абендрот зашифровал одну из кульминационных сцен встречи дирижеров и исполнителей. Смысл происходившего торга становился теперь предельно ясным. На одной стороне была людская кровь, на другой — золото.

Вот они, современные апостолы, которые пришли на смену библейским, вот те, кто взял на себя ответственность за судьбы христианской цивилизации. И лицо самого Христа, казалось, выражало не смысл всемирно известных, произнесенных им, по библейской легенде, в этот момент слов «один из вас предаст меня», а «все вы предали меня».

Было очевидно, что основой для создания этой копии Абендроту послужило какое-то секретное совещание. Войдя в доверие к нацистской верхушке, Абендрот сумел заглянуть в одну из наиболее тщательно охраняемых тайн фашистского режима и его покровителей. Это было тем более вероятно, что в углу копии отчетливо вырисовывалась надпись:

«5 июля 1936 г. Нюрнберг».

Спустя несколько дней здесь же, в доме Эриха Абендрота, с разрешения его хозяйки, была проведена пресс-конференция с участием журналистов из западных зон оккупации.

Заявления Анны Абендрот и Герхардта и многочисленные вопросы, заданные Квесаде и всем прочим, произвели довольно сильное впечатление на присутствующих. Версия о самоубийстве Витлинга была похоронена окончательно. Но наибольшее впечатление произвела, конечно, выставка копий Абендрота и Вернера, которую мы приберегли на заключительную часть пресс-конференции.

Журналисты всех континентов получили сенсационный материал. Но, кажется, мало кто им воспользовался в полной мере. Здравствующие ныне «апостолы» крепко держали в своих руках не только акции военных компаний, но и приводные ремни от большинства крупнейших газет. Однако назначение Коллинза экономическим советником со всеми вытекающими отсюда выгодами не состоялось. Его партнерам тоже временно пришлось уйти в тень. Слишком свежи еще были раны, причиненные народам, чтобы люди, подобные Коллинзу, могли игнорировать направленную против них волну возмущения. И самое знаменательное заключалось в том, что Коллинз при всей силе, которой он обладал, не решился инспирировать в печати кампанию с обвинениями кого-либо в подделке и клевете.