Олег Агранянц - Валютный извозчик

— Послушайте, — она уже сняла очки и держала их в руке. — Давайте договоримся. Скажите точно, что вам от меня нужно. Я только на первый взгляд кажусь строгой и несговорчивой. — Она попыталась улыбнуться. — На самом деле я очень уступчивая и компанейская.

Это другой разговор.

Я продолжал вертеть ремень:

— Тогда почему ты мне не отвечаешь на вопросы?

— Мой бог! — взмолилась Сосулька. — Да вы мне ни одного вопроса не задали!

«И верно», — подумал я.

— Сейчас начну задавать. И ты будешь отвечать.

— Буду, — она надела очки.

— Где ты работаешь?

— У меня маленький книжный магазин.

«Сволочь Крокодил, — подумал я, — и здесь провел!»

— Я продаю книги по философии, социологии. — Она помолчала, потом укоризненно покачала головой. — А вы хотели меня выпороть!

Действительно. Выпороть специалистку по философии и социологии!

— Какие сведения ты передавала своему русскому другу?

— Он действительно шпион?

— Еще какой!

— Но вы тоже не местный.

— Не твое дело.

— Верно, не мое, — поспешно согласилась Сосулька.

— Ты знала, что он русский?

— Он говорил, что русский, но жил в Бразилии, и его усыновил какой-то швейцарец.

«Этот мерзавец еще и легенду переврал!»

— Никаких сведений я ему не передавала. Мне казалось, — она неуверенно развела руками, — его заинтересованность мною носила другую направленность. Кроме того, какими сведениями я располагала? Никакими!

— Кто тебя с ним познакомил?

— Один общий знакомый. Поклонник моего отца.

«И здесь мерзавец провел. Не Крокодил, а барон Мюнхгаузен».

— Что это за человек?

— Тоже скульптор. Но любитель.

И тут забрезжил свет.

— Скульптор, говоришь? Любитель? А кто он такой, этот любитель?

— Он держит небольшую типографию. Но не у нас. Сейчас он живет во Франции.

— В каком городе, помнишь?

— Нет. Но где-то на севере. Он не любит жару.

Горячо!

— А откуда ты знаешь, что он скульптор?

— Я видела его работы.

— Где?

— У нас.

— Где у вас?

— В саду. Там мастерская моего отца. Отец ее очень любил и там работал.

— И этот хозяин типографии тоже там работал?

— Когда он жил здесь, то работал. И когда приезжал погостить.

— Когда он был у вас в последний раз?

— В апреле.

Совсем горячо.

— Работал?

— Да.

— И его работы в мастерской твоего отца?

— Конечно.

— Я хочу посмотреть.

— Сейчас уже темно. При электрическом свете вы не получите полного впечатления.

Я успокоил:

— Не волнуйся, получу.

— Вы хотите их посмотреть именно сейчас? — удивилась Сосулька.

— Прямо сейчас.

— Вы так интересуетесь искусством?

— Искусство занимает важное место в моей жизни.

— Тогда идемте, — она решительно направилась к двери.

Мы вышли в коридор, кончавшийся двумя лестницами: одна вела вверх, другая — вниз.

— Куда ведет лестница вверх?

Сосулька томно опустила глаза:

— В мою спальню. Спальню одинокой женщины, которую все норовят обидеть.

Я не отреагировал.

— А лестница вниз?

— В сад, куда мы идем.

— Это работы моего отца.

Она с гордостью указала на громадные бесформенные изделия, назвать скульптурами которые я бы не решился.

— Чувствую себя как на острове Пасхи, — признался я.

— Вы были там?! — обрадовалась Сосулька. И не дав ответить, проверещала: — Это, должно быть, исключительно впечатляюще.

— А это что такое? — я ткнул пальцем в бесформенную скульптуру с огромными грудями.

— Эта работа называется «Женщина». Она олицетворяет сконцентрированное раздумье об эвентуальном предназначении женщины, — начала Сосулька нудным голосом профессионального экскурсовода.

Я разозлился: подобного рода эссе всегда приводили меня в ярость.

— Эвентуальное, говоришь? Что касается меня, то я предпочитаю сначала анальную тектонику, а уже потом сконцентрированное раздумье.

Что такое «тектоника», я не знал и про себя хмыкнул: «Это тебе за “эвентуальное предназначение”».

Сосулька зажмурилась, замотала головой и сокрушенно хрюкнула:

— Какая пошлость!

«Воображение у нее развито хорошо», — отметил я и успокоил:

— Работы твоего отца прекрасны. Но меня интересуют работы твоего французского друга.

— Их немного.

— Тем большую ценность они для меня представляют.

— Вот эти три.

Она показала на скульптуры в самом углу двора, у деревянного павильона. По сравнению с творениями ее отца фигуры Типографа выглядели привлекательнее.

— Какая работа последняя?

— Трудно сказать. Он постоянно что-то доделывал.

— Лом у тебя есть?

Сосулька не поняла.

— Лом, я спрашиваю, есть?

И, не дожидаясь ответа, направился к павильону. Дверь оказалась открытой, я вошел внутрь и быстро отыскал нечто похожее на лом.

Сосулька ждала, прохаживаясь возле одного из творений Типографа.

— Посторонись.

Я приблизился к скульптуре и с ходу маханул по ней ломом.

— Что вы делаете?! — взвыла Сосулька. — Это же «Идол плодородия». Его лучшая работа.

— Обойдемся без плодородия.

Я осатанело размахивал ломом, и идол разлетался на мелкие части.

— Вы с ума сошли! Немедленно прекратите!

После первого натиска я устал. Вытер пот со лба.

— Вы и остальные тоже сломаете?

— Да.

— Зачем?

— Я очень ревную тебя к нему. Я не хочу, чтобы у тебя оставались его работы.

— Их можно продать.

Я с остервенением бросился на вторую скульптуру.

И там нашел, что искал.

Атташе-кейс. Коричневый атташе-кейс с двенадцатью замками.

Сосулька стояла с открытым ртом.

— Закрой рот.

— Но я ничего не знала про этот кейс.

Она испугано трясла руками. Потом сняла очки и протерла их.

— Ничего не знала.

Она подошла вплотную к мне:

— Все это так неожиданно и так ужасно…

Она прижалась к мне:

— Что вы теперь со мной сделаете?

— Со шпионами спишь, кейсы прячешь. Сама посуди. Я качал головой и думал, как выйти из дома, чтобы она не увидела номерных знаков на моей машине.

Теперь ее губы оказались около моего подбородка, колени касались моих колен и дрожали.

— Вы правда не садист?

— Нет.

— И пороть меня не будете?

Я посмотрел на нее так, чтобы во взгляде можно было прочесть заинтересованность.

— Как будешь себя вести. Раздевайся.

— Здесь не надо… В мастерской есть диван.

— Я хочу на фоне разбитых скульптур.

— Вы эстет, но…

— Раздевайся, я сказал.

Она скинула кофту, потом юбку, потом рубашку.

А я смотрел и думал: «И что в ней нравилось Крокодилу?!»

— Теперь идем наверх.

Она облегченно вздохнула и пошла впереди, не пытаясь прикрыть что-либо руками.

Мы вернулись в салон.

— Ложись на диван.

Она легла на спину.

Я нашел телефон, вынул телефонный провод из розетки и сломал фишку.

— А теперь ложись на живот и раздвинь ноги.

— Я не знаю, что такое тектоника, — взмолилась Сосулька.

— Я тебе сказал: ложись на живот, закрой глаза и считай до ста. Считай медленно. Потом повернись на спину, подними ноги и, не открывая глаз, три раза скажи: «Ласковый ветер прогонит черные облака». Поняла?

— Поняла.

— Повтори.

— Ласковый ветер прогонит черные облака.

— Переворачивайся, закрывай глаза и начинай считать.

Она покорно перевернулась, закрыла глаза и перед тем, как начать считать, пропищала:

— Я правда не знаю, что такое тектоника.

Я тихо вышел и направился к двери. По крайней мере, минут десять у меня есть. Позвонить кому-нибудь она сможет нескоро.

Я медленно крутил руль и думал, куда теперь ехать. В отель или в посольство?

И в этот момент я заметил, что за мной появился хвост.

Я повернул налево и нажал на газ. Машина, которую я счел хвостом, синяя «Альфа-Ромео», повернула туда же.

Итак, хвост. Первая реакция хорошо отработана: надо делать вид, будто не замечаешь. И все обдумать.

Сначала надо определить, едет ли за мной только одна машина или я взят в полное наблюдение. Для этого сначала лучше всего просто поездить по городу и последить.

Синяя «Альфа-Ромео» повернула налево.

«Теперь посмотрим, — подумал я, — возьмет ли меня кто-то другой».

Другая «Альфа-Ромео», только черная, ехавшая впереди, сбавила скорость и дала возможность себя обогнать. Двое мужчин на переднем сиденье оживленно разговаривали и всем своим видом показывали, что окружающее их совершенно не интересует.