Олег Агранянц - Валютный извозчик

— Рад, что вас слышу.

Я узнал голос Тростникова. И понял, что тот узнал мой тоже:

— Как дома дела?

Тростников немного помолчал, наверняка соображал, что отвечать. Потом неуверенно протянул:

— Хорошо. Может быть, заглянете ко мне? Поедем куда-нибудь пообедаем, я знаю ресторан, где готовят отличную семгу с вишневым соусом…

«Ага, проверяет, звоню под нажимом или свободно, — хмыкнул я. — Пинкертон!»

— В прошлый раз ты говорил, с малиновым.

— Да, да, с малиновым, — в голоске Володи появились веселые нотки. — Так как? Заедете?

— Нет, не могу. Я завтра должен лететь в Москву. Мне нужно одно место в первом классе на завтрашний рейс.

— Я это сделаю.

— Встретишь меня у главного входа в аэропорт в десять ноль-ноль.

— Встречу.

— Проведешь в самолет.

— Будет сделано.

— И еще… Со мной будет Олечка.

— Будет Олечка… — соображал Тростников.

— Или Верочка. Забыл, как зовут. Петина племянница.

Тростников должен понять: «олечка» и «верочка» — это жаргонное название разных типов дипломатической почты. Я забыл, какой из них наиболее секретный.

— Та сестра, которая постарше.

— Я вас понял. Очень хорошо понял. Петина племянница.

Молодец. И это понял. Петя — это Петр Афанасьевич, начальник референтуры, который комплектует диппочту.

— До встречи.

— До встречи.

— Не исключаются всякие неожиданности.

— Понял.

Я повесил трубку.

В это время открылась дверь и на пороге появилась Электра. Она смотрела прямо перед собой, вроде бы не замечая меня. Я хотел встать, но она остановила меня рукой:

— Я задержалась… Сегодня нас долго не отпускали.

Она подошла к телефону, сняла трубку, набрала две цифры:

— Ко мне никого не пропускайте. Я очень устала.

Потом вернулась к двери и два раза повернула ключ:

— Чем я могу помочь вам?

— Мне нужно где-то пробыть одну ночь.

— Мы поедем ко мне.

Она подошла к зеркалу, посмотрела на себя:

— Я плохо выгляжу.

— Вы самая прелестная «ночная фея», которую я когда-либо видел!

Она подошла к стенному шкафу, вынула голубой шелковый халат, короткий, как туника. Я не знал, отвернуться мне или нет. Она сняла с себя накидку. Полупрозрачный кружевной хитон, тоже короткий, выше колен, плотно облегал тело. Она надела халат, подошла к трюмо:

— Мне нужно снять грим. Это недолго. У вас неприятности?

— Если вы меня приютите на одну ночь и завтра поможете доехать до аэропорта, то все обойдется.

— Все обойдется. Я сейчас переоденусь, и мы поедем ко мне.

Она сняла грим, снова посмотрела на себя в зеркало, опять осталась недовольна, потом встала, подошла к шкафу, вынула вешалку с платьем, приготовилась расстегивать пуговицы на хитоне.

Мне захотелось сказать комплимент:

— Вы прекрасны…

— И именно поэтому вы не отворачиваетесь, когда я переодеваюсь?

Это было слишком. Я вскочил, разом оказался около нее, обнял ее, хотел поцеловать.

Она отвела голову:

— Я правда очень устала. Три часа на сцене. В последнем акте одна… — И заметив, что я приготовился расстегивать ей хитон, добавила: — Но устала не настолько, что не в состоянии расстегнуть пуговицы.

Теперь меня остановить было уже невозможно. Я расстегнул одну пуговицу, другую. Пальцы плохо слушались. Она смотрела мне в глаза и улыбалась:

— Таким я вас вижу впервые.

— Я веду себя как мальчишка?

— Это неплохо.

— Я вас всегда боялся.

— Я это знала.

— Я ловил себя на желании обнять вас и всегда говорил себе: вы не обыкновенная женщина, вы актриса, которую знает весь мир, вы великая актриса. А теперь еще — министр.

Хитон упал на пол, потом такой же голубой и кружевной бюстгальтер…

— Министр, — повторял я, гладя ее плечи.

У меня было странное чувство. Молодые здоровые девки вызывали у меня моментальное желание приступить к основному, здесь же я — действительно как мальчишка — хотел прикоснуться, потрогать, поцеловать грудь, бедра.

— Министр… — она улыбалась. — Но ведь вы сейчас обнимаете не министра и не актрису, которой сегодня много-много аплодировали, а женщину, просто женщину.

— Просто женщину, — согласился я.

Взяв меня за ладони, она начала медленно отступать к кушетке.

— И вам сейчас все равно, кто я: министр, гулящая девка, пришелица с другой планеты. Вы видите только женщину, просто женщину.

— Я вижу гордую стать министра, горячее тело гулящей девки и слышу голос пришелицы из другого мира, мира, который по непонятному везению открылся мне на мгновение. И боюсь пропустить это мгновение.

И я не лукавил, я на самом деле все это видел и слышал, и при этом говорил себе: «Она действительно великая актриса».

— Но вы больше меня не боитесь?

— Не боюсь.

— И это прекрасно.

Театр опустел.

Мы спустились к охраннику. На этот раз тот был вежлив и предупредителен. Вскочил, открыл дверь, пожелал спокойной ночи.

Рядом с моей «Альфа-Ромео» теперь стоял белый «Мерседес» Электры. Увидав Электру, шофер, пожилой мужчина с большими седыми усами, вышел из машины, открыл дверку. Мы сели на заднее сиденье.

— Эта? — спросила Электра, показывая на «Альфа-Ромео».

— Да.

— Дайте мне ключи и документы.

Я вынул из кармана ключи и документы от «Альфа-Ромео», протянул Электре, та передала их шоферу:

— Сдадите эту машину в Авис. В багажнике — чемодан. Его надо привезти ко мне.

«Мерседес» обогнул площадь, выехал на бульвар.

Я посматривал по сторонам. Никто следом не ехал.

Позже, у нее дома, я несколько раз подходил к окну.

Пустая улица. Ни людей, ни машин.

«Странно, — думал я. — Неужели отстали? Странно».

Завтракали на террасе. Электра, в строгом темном костюме, гладко причесана — уже министр — нервно массировала ладони.

— Никак не могу согреть, все время холодные. От старости.

Я улыбнулся.

— Вы…

Она остановила меня:

— Вам понравилась история про сны?

И снова не дала ответить.

— Вы сегодня уже будете в Москве?

— Да.

— Вы видели, как вчера снесли памятник Дзержинскому?

Я кивнул.

— И что теперь будет?

— Свобода.

— Будем надеяться.

Она взяла нож, начала мазать тосты вареньем.

Я никак не мог решиться перейти к неприятной теме. Я уже два раза пытался, но оба раза замечал, что она меня не слушает. «Пожалуй, сейчас подходящий момент», — решил я.

— Вы были связаны с нами…

— С вами, — строго поправила она. — И ничего больше. Понимаете, ничего больше.

Она улыбнулась:

— Для ревнителей нравственности это, наверное, недопустимо. И в мои-то годы! Но что делать: слабый пол!

«Умница», — подумал я, взял ее руку, легонько пожал, потом поднес к губам.

— Спасибо.

— В Москве сейчас холодно?

— Идет дождь.

— Дождь… Дождь — это вечность. Мне понравилась история про сны. Не потому, что поверила. Просто приятно сознавать, что и в вечности могут существовать категории добра и зла. Хотите еще кофе?

— Да.

— Вечность, — повторила она. — Знаете, почему я согласилась стать министром? Занятие не из самых приятных: музеи, выставки национальной культуры, фольклорные коллективы. Фондов мало. Проектов много. Но я чувствую, что наша партия следующие выборы проиграет, и поэтому надо что-то срочно предпринимать. У правых найдется на культуру больше денег, чем у нас, и они многое сдвинут с мертвой точки. Но ради чего?! Не ради самой культуры, а ради национальной идеи. Это большая разница. Если национальная культура развивается только для того, чтобы доказать превосходство какого-либо народа, только ради национального чванства, то это уже не культура, а политика. Если спортсмен побеждает только для того, чтобы его флаг развивался на флагштоке, а, стало быть, чтобы другие флаги были повержены, унижены, это уже не спорт, а политика.

— Разрешите, синьора?

В дверях стоял шофер с моим чемоданом в руках.

— Я сделал все, что вы приказали, синьора.

— Машину синьора советника сдали?

— Да, синьора.

— Были какие-нибудь сложности?

— Нет, синьора.

— Чемодан, — она показала на мой видавший виды саквояж, — положите в багажник.

— Сколько с меня? — я полез в карман.

Электра остановила меня.

— Когда надо выезжать?

— Через десять минут.

Она повернулась с шоферу.

— Будьте готовы через десять минут.

— Хорошо, синьора.

Она повернулась ко мне.

— Хотите еще кофе?

Я не хотел, но почему-то согласился.