Олег Агранянц - Валютный извозчик

— Хотите еще кофе?

Я не хотел, но почему-то согласился.

Через десять минут мы уже были в машине. Белый «Мерседес» плавно отрулил от подъезда.

— В аэропорт. К центральному подъезду.

— Хорошо.

Я смотрел назад, по сторонам. По-прежнему никого. Электра взяла меня за руку:

— Постарайтесь сюда приехать еще раз до выборов. И дайте мне знать. А если на выборах победят правые… Нет, вам лучше приехать до выборов. А главное, чтобы все было хорошо у вас. Вы — большая страна, от того, что происходит в России, многое зависит в этом мире.

— У нас будут большие перемены.

— То, что у вас произошло, — это начало новой эры не только для русских. Да, это так. Тем, что мы живем хорошо, относительно хорошо, мы обязаны прежде всего вам. Если бы не вы, наши левые никогда не смогли бы вырвать у правых ни бесплатное образование, ни бесплатную медицину, ни пособия по безработице и по старости. У нас есть люди, которые, если их не остановить, готовы выжать соки из всех, кто подвернется. Но им всегда можно было сказать: «Молчите, вы, иначе с вами поступят, как там». И это действовало. Я прекрасно знала, что жизнь в вашей стране прескверная, и совершенно не хотела, чтобы у нас было так же, как у вас. Но когда я видела, что мои враги бесятся от злости, когда я им сую под нос ваш пример… И поэтому мне и моим друзьям нравилось, когда приезжающие из СССР говорили: «Мы счастливы, мы всем довольны, у нас нет страха за будущее. Мы вас все равно перегоним». Я этому не верила, но мне было это нужно. Ну, и то, что вас боялись американцы, это тоже было очень хорошо. Очень-очень хорошо. При Горбачеве все переменилось. Гласность, гласность… И теперь уже не мы показываем на СССР, как на пример, а с нами борются, показывая на вас. Теперь у правых прямая дорожка в правительство…

За окном машины замелькали аэродромные постройки, люди с тележками, вереница такси.

«Мерседес» остановился у большой стеклянной двери. Тростников и еще двое, по виду посольские, ждали у входа.

Я открыл дверцу.

— Вас проводить до самолета? — предложила Электра.

— Нет. Не надо.

Мы оба вышли из машины. Я подошел к Тростникову. Повернулся к Электре:

— Спасибо. За все спасибо. И желаю успехов в новой должности.

— До свидания. Приезжайте.

Она пошла к машине. Потом обернулась и помахала рукой. И в этот момент она сразу стала старой. И лицо, и походка. И только глаза, те глаза, которыми восхищалось не одно поколение мужчин, горели и оставались молодыми.

Дальнейшее развивалось как в видеомагнитофоне при убыстренном воспроизведении.

Тростников показал головой в сторону одного из сопровождающих, широкоплечего парня в очках:

— Он упакует.

Я отдал кейс.

— Самолет Аэрофлота. Пассажиров мало, мы распорядились, чтобы самолет взлетел на полчаса раньше, — говорил на ходу Тростников.

Кейс с печатями, запакованный согласно принятым для дипломатической почты стандартам, вернулся ко мне. Отныне я везу дипломатическую вализу, защищаемую законами всех цивилизованных государств. Подошел молодой парень.

— Третий секретарь, Бегунов, — представил его Тростников. — У него есть разрешение на выход к самолету.

— У кого еще есть?

— У меня.

Эту практику я хорошо знал. Местные власти дают посольствам два пропуска для прохода в самолет, формально для встречи и проводов диппочты — пропуска с фотографией, без права передачи другому лицу. А поскольку во всех посольствах — в советском тоже — послы отправляют владельцев этих пропусков встречать и провожать делегации, передавать что-либо транзитным пассажирам, (это незаконно, но местные власти закрывают глаза: в других странах их дипломаты делают так же), то дипломатам, имеющим пропуска, приходится таскаться в аэропорт раз в неделю, а то и чаще. Поэтому и существует очередь: два месяца в аэропорт едут одни, следующие два — другие.

Появился аэрофлотовец, вручил посадочный талон:

— Можно идти на посадку, поднимем на сорок минут раньше.

Я, Тростников, Бегунов и два парня поднялись на второй этаж. Здесь томился офицер безопасности Прутилов. Увидев процессию, он приосанился:

— Полный порядок?

Я кивнул головой. Прутилов толкнул в бок Бегунова:

— Если нападут, будешь обороняться? — и захохотал.

— Не нападут.

Бегунов, как и все кадровые дипломаты, был совершенно уверен, что никаких тайн на свете не существует и что кегебэшники играют в разведку так же, как они, дипломаты, играют в дипломатию, и что вся их работа предназначена только для ублажения начальства и для собственного безбедного времяпровождения. И сегодня он был убежден, что мои торжественные проводы — не что иное, как блажь пинкертонов: хотят с шиком, до трапа, проводить начальника. Что греха таить, такое бывало!

— Оружие взял? — не отставал от него Прутилов.

— Дали, — недовольно отмахнулся он.

Дальше нужно было идти втроем: я, Тростников и Бегунов.

Электронный контроль. Самое неприятное место.

— Диппочта, — я показал на кейс.

Чиновник долго рассматривал пластилиновые печати.

— Вы не будете возражать, если мы пропустим ваш чемодан через электронный контроль?

Я уловил в его голосе неуверенность и спокойно ответил:

— Это дипломатическая почта.

Чиновник вздохнул. Тростников мигнул мне, и я быстро обошел установку для контроля.

— Почта-то маленькая, — ворчал Бегунов, — чего вдвоем сопровождать!

— Видишь ли, — спокойно объяснял Тростников, — сегодня мы проносим не очень ценный груз, просто пустяшный, но делаем все по закону, так, чтобы у местных не закралось подозрение в следующий раз, когда мы будем проносить более важный груз. А пока неси этот чемодан.

И вручил Бегунову мой саквояж.

Аэрофлотовец ждал у посадочного отсека:

— Можно проходить в самолет. Пассажиры уже на борту.

На винтовой лестнице Тростников наклонился к мне.

— Досталось вам, Евгений Николаевич?

— Досталось.

— Выглядите вы бодро.

— Стараюсь.

Тростников обернулся: Бегунов плелся с саквояжем сзади.

— На орден натянули?

— Какой сейчас орден? — картинно вздохнул я. — Телеграмму в Москву послали?

— Да.

— Ответ есть?

— Куда там! Видели, как статую Дзержинского…

— Видел.

— Чуть в главное здание не ворвались.

Мы вошли в самолет. Стюардесса провела меня в первый класс и предложила место в первом ряду. Все по закону: дипкурьер должен занимать первый ряд. Бегунов поставил саквояж.

— Я могу идти вниз?

— Валяй, — махнул рукой Тростников.

И сел рядом со мной.

— Что интересно, Евгений Николаевич, циркулярки идут оттуда, как будто ничего не случилось. Все, как раньше.

— Еще не переориентировались.

Подошла стюардесса:

— Выпить хотите?

Я кивнул:

— Налейте нам виски.

И посмотрел на Тростникова:

— Будешь?

— Почему бы не выпить за хорошее дело?

Стюардесса принесла два фужера, налила сначала виски, хотела налить минеральной воды, но мы с Тростниковым замотали головами.

— Тяжелая у нас работа, — поднял фужер Тростников.

— У того, кто работает.

— Верно, — согласился я.

— Я хочу выпить за вас, Евгений Николаевич. Сейчас власть, судя по всему, сменится. О старой я не жалею. Обидно только, что Горбачев сухим из воды вышел. Но, что бы там ни было, такие специалисты, как вы, нужны любой власти. Потому что это специалисты. Я хочу выпить за вас.

Из кабины экипажа вышел аэрофлотовец:

— Сейчас взлетаем.

Тростников поднялся:

— Счастливого пути.

— Счастливого пути. И до встречи.

«Толковый парень, — подумал я, — сегодня сработал по самому высшему классу».

И сразу заревел мотор.

— Самолет Аэрофлота выполняет рейс Рим-Москва с посадкой в Будапеште… — начала стюардесса.

«До Будапешта часа два, — думал я. — Можно поспать». Я прислонился к подушке в верхней части кресла и сразу заснул.