Данилова Анна - Из жизни жен и любовниц

Глава 27

Анатолий Блохин

— Сережа, проходи, рассказывай!

Лиза и Глафира усадили Мирошкина за стол. Глафира принялась ухаживать за ним, налила ему чаю, поставила на стол корзинку с печеньем.

— Что Блохин? Признался?

— Глаша, ты хорошо, конечно, придумала — связаться с этим Кондратьевым, и то, что он сделал для нас, — просто неоценимая услуга! Но вот бы мне все это знать перед допросом Блохина!

— Неужели он ни в чем не признался? Даже в том, что был здесь, в городе?

— Представьте себе, нет! Вероятно, он думал, что ни одна душа не узнает об этом. У него же вроде алиби имеется, притом железное! Он был в Крыму — и все!

— Но ты же предъявил ему доказательства, результаты экспертизы…

— Честно говоря, когда он разговаривал со мной, у меня создалось такое впечатление, словно он немного не в себе. У него все лицо опухло от слез. Он не из тех мужчин, кто умеет владеть своими чувствами. Он просто убивался по своей дочери! Странная картина вырисовывается. С одной стороны, мы как бы знаем, что он был в городе, имеются свидетели, а теперь и доказательства — я имею в виду его полет вместе с Юрием Заточным на самолете из Евпатории в Саратов. С другой стороны — я видел перед собой убитого горем отца! Нет, конечно, чувствовалось, что он что-то скрывает, но что именно? Может, это Юрий Заточный убил Полину?

— Не знаю, он ли убил или нет, — сказала Глафира, — но когда я позвонила ему (а номера его телефонов я узнала от того же Кондратьева), выяснилось, что он дома, в Москве, готовится к какой-то очень важной встрече. Однако на мою просьбу поговорить с ним по скайпу он согласился с легкостью, с готовностью, я бы даже сказала. Я представилась ему помощником адвоката, занимающегося защитой интересов семьи Блохиных. Сказала, что погибла дочь Анатолия Блохина. Он ответил, что в курсе, Толя звонил, очень он переживает, и все в таком духе. Просто я хочу сказать, что он вел себя совершенно естественно для человека, у приятеля которого убили дочь. Он согласился поговорить с нами, ответить на вопросы, что тоже вызвало к нему симпатию.

— Уверена: после беседы с нами он первым делом связался с Анатолием, хотел условиться, о чем ему можно говорить, а о чем — нет, — сказала Лиза. — То есть какие тайны приоткрывать, а где держать рот на замке. Все-таки этот «волшебный» полет на частном самолете был не случаен. Это дорогая поездка, и чтобы все это устроить, заказать и осуществить, нужна была веская причина. Повод. Мотив! Зачем они прилетали сюда? По чьей инициативе?

— Я запланировала разговор на одиннадцать. Сейчас без пяти минут. Давайте сядем поудобнее… — сказала Глафира.

Но не успела она договорить, как зазвенел звонок в дверь. Глафира открыла и впустила в квартиру человека, которого они меньше всего ожидали увидеть: Анатолия Блохина.

Высокий, нескладный, с помятым лицом, в черном костюме, он выглядел совсем больным. Было очевидно, что человек этот всю ночь не спал, переживал.

— Привет всем, — сказал он, оглядывая присутствующих. — Я знаю про одиннадцать часов. Заточный звонил мне. И я пришел сюда, чтобы этого разговора — между вами и Юрой — не произошло! У него сегодня тяжелый день, поверьте мне. Он подписывает судьбоносный для него договор. И он тут вообще ни при чем! Я сам вам обо всем расскажу. Хотя и рассказывать-то нечего! Но моя жена ничего не должна знать. Ей сейчас и так нелегко, а тут еще я со своими признаниями…

У меня есть женщина. Любовница. Понимаю, что никакого впечатления этим признанием я на вас не произвел. Но я люблю эту женщину. Очень. И как раз двадцать второго она родила мне сына. Я рассказал об этом Юре, и мы решили вдвоем отправиться в Саратов, в роддом, чтобы поздравить ее, поддержать. Может, женщины поймут меня… — Он посмотрел на Лизу и Глафиру, слушавших его с явным интересом. — Лиля рожала, зная, что я с женой в Крыму. Уверен, она сильно переживала. Она все эти годы ждала, что я обо всем расскажу жене, мы разведемся и я женюсь на ней. Но время шло, а ничего не менялось. Я не мог сказать своей жене, которая, я знаю, очень меня любит, что у меня есть другая женщина, к тому же еще и ожидающая от меня ребенка. Марина не заслужила такого отношения. Но Лиля — реальная женщина, это не фантазия, понимаете? И я, получается, люблю их обеих! Но только по-разному.

— Да уж, неожиданно, весьма… — пробормотал Мирошкин. — Не понимаю, что мешало вам признаться в этом вчера вечером? Вы же меня совершенно вымотали! И если бы не трагедия, то есть, я хочу сказать, не переживания, читавшиеся на вашем лице, я бы запросто арестовал вас — из-за огромного количества улик и свидетельских показаний!

— Вы что, действительно предполагали, что я убил собственную дочь?!

— Назовите фамилию вашей Лили, — сказала Лиза. Никто не мог знать, что после этого признания она почему-то представила себе своего собственного мужа, осыпавшего цветами какую-то чужую, придуманную ею женщину-роженицу, любовницу Дмитрия. И ей вдруг стало так больно!

— Хорошо, назову. Но, пожалуйста, поберегите психику моей жены Марины, ничего ей не рассказывайте! Фамилия Лили — Черненко. Вы можете проверить роддом, он на Бахметьевской, двадцать второго октября Лиля родила там сына.

— Итак. Вы прилетаете в Саратов, берете такси и едете в роддом?

— Да. Вернее, нет. Понимаете, я должен был привести себя в порядок. Я знал, что Полина в школе, она не должна была меня увидеть. Так вот. Я приехал домой, принял душ, выпил кофе, покурил, взял ключи от гаража и на своей машине поехал в роддом. Я что тогда думал? Ну, если и увидят меня знакомые в городе, скажу, что они все перепутали, меня там не было, и все. Короче, я поехал в роддом, а меня к Лилечке не пустили. Она же только родила. Но я передал ей цветы, деньги, написал записку, что все будет хорошо, мы будем вместе… Я должен был поддержать ее.

— В свой приезд вы видели Полину?

— Видел. Мельком. Она шла из школы, а я как раз проезжал мимо. Я не должен был светиться перед ней, не должен, понимаете?! Начались бы расспросы. И что бы я ей ответил?

— Но есть свидетельница, и она утверждает, что видела вас в вашей машине поздно вечером, как раз когда вы обычно забираете Полину из клуба.

— Глупости! Мы весь оставшийся день потом бухали с Заточным в одном заведении. Хозяин — мой друг. Мы сидели в отдельном кабинете и просто тупо пили, отмечали рождение моего сына.

— А где был Юрий Заточный, пока вы ездили в роддом?

— Он спал в гостинице. Я понимаю, вам нужно на кого-то повесить убийство Поли, но это не Юра. Гостиница «Нива», тихая, скромная, спросите на рецепшене, вам скажут, что Юра Заточный постоянно находился там. Я даже знаю, что он заказал в свой номер: минеральную воду и лимон. Он с глубокого похмелья всегда заказывает только это.

— Это мы проверим, — сказал Мирошкин. — Но почему, почему вы не пожелали встретиться с вашей дочерью?! Могли бы придумать причину, по которой вы вернулись из Крыма. Сказали бы, что у вас важная встреча, судьбоносный, как вы говорите, контракт…

— Да, мог бы, но не сделал этого… Не хотел впутывать ее в это дело, не хотел, чтобы она потом врала своей матери. Она догадалась бы, что дело нечисто… Теперь представьте себе мое состояние, мои чувства! Получается, что я и только я виновен в том, что с ней случилось! Если бы я встретился с ней, если бы Поля знала, что я здесь, она, быть может, не отправилась бы в этот злосчастный клуб и ее никто не подкараулил бы, не встретил… Она была бы жива. И как мне теперь с этим жить?!

— Скажите, Анатолий, у вас есть еще родственники, помимо ваших братьев — Антона, Бориса и Виталия, — которые могли бы оказаться в вашей квартире, в вашей машине? — спросила Глафира.

— Родственники? Конечно нет. Да я и с братьями-то не встречаюсь, мы даже и не перезваниваемся почти. И дело тут не только в расстоянии. Просто они поступили со мной как скоты. Когда умерли наши родители, они состряпали фальшивую бумагу, вроде только они втроем — наследники, и разделили дом и землю между собой. А я им, получается, как бы и не родственник! Отрезанный ломоть. Они знали, что я не стану с ними судиться, поэтому так и поступили. Они решили, что я и так богат, у меня все есть, я не стану претендовать на свою долю. А я вам скажу: я и без этого не претендовал бы ни на что, раздал бы все братьям, знаю, как им кусок хлеба достается, но чтобы вот так взять — и кинуть меня… Говорю же — свиньи! Завистливые свиньи. И вообще, я давно заметил, что кровь, я имею в виду, родная кровь, не играет никакой роли в людских отношениях. Чужой человек, к примеру мой друг или даже просто сосед, может быть мне куда ближе и роднее, чем тот же брат. А почему вы спросили о братьях?

— Кто из них может быть на вас настолько похож, чтобы вас спутали? — спросил Мирошкин.

— Виталий — однозначно.

— Расскажите о нем, — попросила Лиза. — Что он за человек? Мог бы он вот так запросто приехать к вам? Он знает, где вы живете?