Екатерина Лесина - Плеть темной богини

– Нет. Не могу. Зовет. Я пыталась. Я нашла с кем остановиться, думала – сумею. Думала, чтоб как все… приеду с мужем… он хороший человек, да только я не по зубам. Не по силе.

Слезы? Нет, не умеют стигийские псы плакать, воют только, и то от бессилия.

– Я думала, что люблю. Еще тогда думала. И он тоже. А не вышло… – сигарета падает на пол, и Ксюха наступает на нее, давит каблуком, зло, точно вымещая злость. – В общем, мамаша, дело такое…

Дело лежало в деревянном ящике, в газетах и тряпье, небрежно замотанное, раскрасневшееся от долгого плача и обессилевшее. У дела был выпуклый младенческий лобик, пухлые щеки с плотной коркой коросты, загноившиеся глаза и цепкие пальчики, побелевшие от холода.

– Эту Юлькой назвала, – бросила Ксюха, подвигая ящик ногой. – На. Я ж убью ее. Если раньше хоть как-то могла, то теперь… и ему она без надобности. Мешает. А мы не любим, когда что-то мешает.

Ксюха тоже знала про стигийцев, Данцель небось рассказал. И Ксюха боялась этого знания, только сейчас я поняла, что именно страх заставлял ее бежать, гнал из дому, требуя следовать Данцелевому правилу – своих не кусают.

Я была своя. И Юленька в ящике тоже.

– Ты ее не бросишь, – это был не вопрос, но утверждение, а я все равно ответила:

– Не брошу.

– Знаю. И не собакой вырасти, человеком пусть будет. Человеком жить проще.

И снова слабо взвизгнули петли, хлопнула дверь, зашоркали босые подошвы Саныча, который решился-таки выглянуть из укрытия, заскулил ребенок.

Это была наша последняя с Ксюхой встреча. Наверное, к счастью. А двумя годами позже я убила Саныча.

Магда пришла в себя сразу, словно и не было приступа. Она открыла глаза, поразившись тому, что потолок пожелтел и треснул возле люстры, что в углах пыль и паутина, что воздух странно пахнет и вообще место незнакомое.

Следом память, расслабленная, чужая пока еще, подсказала, что находится Магда не дома, а… где?

– Ну вот, очнулась. Давно с тобой такое? – холодная рука на лбу, и чужое дыхание в ухо. Дыхание, в отличие от руки, горячее, обжигающее, щекотное очень. – Почему не предупредила, а? Лежи, тебе нельзя нервничать. И прости, что заставил.

Хорошо. Просто хорошо вот так лежать и думать, что о тебе заботятся. И не думать о причинах этой заботы. И о том, что спровоцировало приступ. И о том, что если приступы участились, значит, она, Магда, все-таки сходит с ума.

От судьбы не убежишь. Кажется, это она произнесла вслух.

– Ты просто не пробовала по-настоящему, – сказал Звездочет-рыцарь, который ко всему и Лекарем оказался. Ценное знакомство, только вот не вписывающееся в старые, некогда разработанные и привычные ранги ценностей.

– Ты от людей бегала, а не от судьбы, а люди, они к судьбе отношения не имеют, – продолжал поучать Петр. И выходило у него просто и не обидно. И так, что Магда почти готова была согласиться и, если уж так надо, измениться.

Только бы руку не убирал.

– Уйдем отсюда, – попросила Магда, стыдясь просьбы.

– Нет.

– Почему?

– Потому что если ты уйдешь, то ничего не изменится. А тебе нужны перемены. По-настоящему нужны.

Кто бы спорил. Магда, собравшись с духом, убрала руку и, сев на кровати – на чужой, пыльной кровати, – закрыла лицо руками. Вдохнуть и выдохнуть. Спросить.

– Остальные где?

Главное, где Юля-Юленька. Бьется в истерике? Или рыдает? А какая разница-то, Магде от этого не станет ни лучше, ни хуже, скорее уж тьма внутри получит очередную порцию гадостей. Разрастется, а надо бы наоборот.

– Так где? – волосы бы расчесать, сбились колтунами. И косметика, верно, размазалась. И похожа теперь Магда на чудовище, вот только вряд ли ей грозит снова в красавицу обернуться. Кто согласиться поцеловать жабу?

Разве что наивный Рыцарь-звездочет, что смотрит с мягкой укоризной.

– Я попросил выйти, они внизу, ждут.

– А… спасибо… черт… – Магда вынула из волос белое куриное перо, а второе сняла с рукава. – Извини, но мне в ванную надо. А этим скажи, чтоб поднимались, нечего кота за хвост тянуть. Я… я выдержу, честное слово. Я злюсь, а значит, выдержу.

Он медлил с ответом, а в результате и вовсе ничего не сказал, точнее, Магда, страшась услышать нечто, способное изменить ее решимость, ретировалась в ванную, отгородилась дверью – тонкой, провисшей на петлях, застревающей в плотном ворсе старого ковра. Дверь еще и скрипела, скрежетала, а лампа в коконе из толстого стекла светила тускло, словно бы нехотя.

Пахло внутри отсыревшей штукатуркой, куски которой, обваливаясь, засыпали и коврик, и умывальник, и пожелтевшую ванну. Под ногами скрипело, в трубах – сипело, а вода из крана пошла ржавая.

– Ну да, чего уж тут… – Магда огляделась и, сняв полотенце – на ощупь влажную, липковатую тряпку, – провела по зеркалу. На беловатой, вымеленной поверхности осталась темная полоса. А тряпка, выскользнув из рук, шлепнулась на край умывальника, а после – на пол, застряв между стеной и посыпанной белым коробкой. Не такой и старой коробкой. Высокой, с полметра, и узкой, скорее уж похожей на футляр. И верно для пущего сходства перевязанной не скотчем или бечевой, но темно-синей нарядной лентой.

– Надо же, как мило, – Магда вдруг как-то сразу поняла, что там, внутри. И совсем не обрадовалась, а удивилась, потому что понимание должно было бы обрадовать, потому что цель, к которой она так стремилась, достигнута.

Странное место, чтобы что-то прятать. Хотя не более странное, чем вся эта история.

Присев на корточки, Магда выцарапала тряпку, попыталась стереть с коробки мел, но больше развезла седоватую грязь, ухватилась за края, вытащила сначала из того угла, в который коробку спрятали, а после и вовсе из ванной комнаты.

Не слишком-то тяжелой была находка, но нести пришлось на вытянутых руках, чтобы не измазать и без того уже не слишком чистый наряд.

– И снова здравствуйте, – пробормотала Магда, стараясь не смотреть ни на кого. Сердце вдруг заухало, заколотилось, а руки задрожали. – Ну что, продолжим прерванную беседу? На чем мы там остановились? Ах да, на заговоре, на том, что меня собираются в психушку сдать, а наследством воспользоваться.

Коробку Магда поставила на стол и, вытерев руки о скатерть – мел на коже смешался с пылью, – попыталась развязать бант.

– Вам помочь? – галантно предложил Баньшин, облизывая коробку взглядом.

– Благодарю, но я как-нибудь сама. А вы давайте-давайте, рассказывайте. То есть хотите сказать, что меня просто развели? Как идиотку?

Пожалуй, именно это и злило больше всего… нет, Магда не считала себя ни самой умной, ни уж тем более самой хитрой, но вот чтобы так… чтобы это ничтожество и…

Бант развязался, лента соскользнула, оставляя на картоне темные следы, и Магда, поддев пальцем крышку, стянула ее. Сунула руку внутрь – не без опасения, иррационального, но все же заставившего на долю мгновения промедлить.

– И дело не в Лешеньке, дело во мне… так? Я достаточно натворила, чтобы можно было выдать за одержимую…

Пальцы коснулись пыльного целлофана, в который было завернуто нечто твердое, продолговатой формы.

А ведь и вправду натворила… одни собачьи головы чего стоят! А страх перед тем, кто уже умер? Хождение сквозь стены? Интересно, как скоро бы она сошла с ума? Год-два? Быстрее? Быстрее, Лешик бы год не выдержал. А Плеть – как вещественное воплощение, доказательство ненормальности.

Верить, что в куске металла заключена сила древней богини… повелевать другими! Господи, ну и чушь!

Плеть и вправду лежала там, внутри, в пустой коробке неясного происхождения, завернутая в плотный полиэтиленовый пакет, перемотанный широким скотчем. Отдирали руками и ножницами, что беззубо елозили, не в силах перекусить ленту. Ноготь сломался. Жалко. Но вот Юленькины пальцы ловко подцепили скотч, растягивая; и старые, тупые ножницы все же сумели ухватиться, разодрать пакет.

Вместе? Как и подобает любящим сестрам? Глупость. Нет здесь любви и быть не может, разве что… случайно пойманный взгляд Звездочета, в котором видится одобрение.

– И что, вот это она? – Дашка разрушила равновесие момента, ввинтившись между Магдой и Юленькой, руки протянула, накрыла артефакт, провела, вытирая от пыли. – Та самая Плеть?

Вероятно, да, вероятно – та самая. Как старая карга говорила? Возьми покрепче да бей, чтоб боялись… Но как бить? Плеть-то и не плеть вовсе, скорее уж этакая престранная статуэтка, в форме плети исполненная. Старая очень, местами покрывшаяся патиной, местами – медно-красная, натертая до блеска.

– На змею похоже, – Дашка все же отступила, спряталась за плечо брата. Чувствует? По словам старухи, от Плети должна была сила исходить, такая, которую все чувствовали. Но… холод исходил, обыкновенный холод куска металла, что, вероятно, скоро нагреется, наберется тепла из человеческих ладоней, а потом так же безучастно, сам не меняясь, это тепло отдаст.