Наталья Андреева - Правая рука смерти

И Софья Львовна кинулась бежать. Она неслась по коридору к себе в комнату, еще не зная, что конкретно предпринять, главное, немедленно, сейчас же. Ей вслед летел звонкий смех ослепительной Магдалены.

По-прежнему пахло фиалками и тонкими французскими специями, пела скрипка, кто-то наслаждался жизнью, но для Софьи Львовны это лишь усугубляло ситуацию. Она была чужой на этом празднике жизни, что вызвало сначала жгучую обиду, а потом защитные механизмы психики рухнули, и Софью Львовну с головы до ног затопила боль.

Она почти уже ничего не соображала. Ей было так больно, что она даже не пыталась определить то место, где именно болит. Казалось, болит везде. И единственной ее мыслью было поскорее прекратить эту невыносимую боль. Софья Львовна знала, что не помогут никакие лекарства, надо устранить саму причину боли. То есть себя. Свое тело, а главное, свои мысли. Остановить их любым способом, а значит, отключить голову. Надо каким-то образом перетянуть шею, чтобы от головы отхлынула кровь и в ней не осталось бы вообще никаких мыслей. Легкая пустая голова. Вот что надо сделать!

Софья Львовна машинально стала рвать на куски вечернее платье. То самое, цвета пьяной вишни. Ткань поддавалась с трудом, поэтому она нашла ножницы. Странно, они лежали на самом виду, словно их нарочно положили рядом с кроватью на тумбочку. А еще пузырек со снотворным. И нож.

«Нож? Зачем здесь нож?» Софья Львовна не понимала, зачем в ее комнате так много предметов, с помощью которых можно уничтожить мысли в голове. Словно нарочно. Словно так и было задумано. Она машинально резала на куски вечернее платье и скручивала эти куски в жгуты, которые потом связывала друг с другом. Пару раз она серьезно порезалась, но на кровь не обратила никакого внимания. Напротив, ей стало значительно легче, когда из нее начала вытекать кровь. Она обрадовалась.

«Как это, оказывается, легко!» Еще три раза она нарочно уколола себя ножницами, чтобы убедиться: да, так легче. Голова и в самом деле сделалась ясной. Софья Львовна обрадовалась: выход есть! И он такой простой!

И опять-таки, словно нарочно, в ее комнате под самым потолком, но так, что она могла до него достать, придвинув стул, висел удобный крюк. Здесь было столько подсказок, что ей даже не пришлось напрягаться. Главное, ни о чем не думать. Не вспоминать. Зажженные свечи, вино в бокалах, смеющуюся Магдалену в алом платье… Не вспоминать… А чтобы уж наверняка, чтобы эти воспоминания никогда больше не тревожили, устранить предмет, за них отвечающий. Свое сознание.

Перед тем как залезть на стул, она выпила весь пузырек снотворного и еще раз уколола себя ножницами. Ее ослабевшие ноги не в силах были свалить стул после того, как на шее Софьи Львовны затянулась шелковая петля. Она стучала по нему пятками, но как-то вяло, почти уже засыпая, а на пол так же вяло, застывая, капала ее кровь…

– Ты уверен? – спросила Магдалена, когда они остались одни. – Ничего не хочешь изменить?

– Не надо ее сегодня беспокоить, – серьезно сказал Быль. – Как тебе ужин?

– Мне все нравится, – она улыбнулась.

– Я рад. Ну что, пойдем?

Она кивнула и встала. В то время как Софья Львовна резала на куски платье, эти двое жарко целовались в соседних апартаментах. А в тот момент, как она пристраивала петлю на крюк, Быль почувствовал сильнейшее возбуждение. Он бурно кончал, когда Софья Львовна вяло била пятками стул, который так и не упал. Поэтому резкий звук никого не вспугнул. В обеих комнатах повисла тишина. В одной мертвая, в другой живая.

– Я и не знал, что может быть так хорошо! – он сладко потянулся. – А я был прав. Мои враги умирают, и их кровь меня воскрешает. Я становлюсь очень сильным!

И он опять потянулся к лежащей рядом женщине…

…Всю ночь Татьяна мучилась жаждой. Она уже поняла, что объелась селедки, и теперь живот похож на бурдюк, раздувшийся от наполняющей его жидкости. Сколько бы она ни пила, хотелось еще и еще. А вот в уборную не хотелось.

«Куда же это все девается-то?! – в ужасе думала она. Заныла поясница. Татьяна не догадывалась, что у нее отказывают почки. А на завтра опять запланирована куча дел. Ей велели выбить ковер. Но сначала приготовить завтрак на десять человек. Татьяна беспокойно ворочалась с боку на бок. «Когда ж я все успею-то?»

Она не понимала всей серьезности своего положения. В ее семье к здоровью вообще относились беспечно: поболит и пройдет. Детей никогда не кутали, по лужам и под дождем носиться не запрещали, тем не менее они редко простужались, в отличие от неженок, с которых заботливые родители сдували пылинки. В доме же Кабановых из лекарств был один аспирин, да еще водка, которая считалась универсальным средством. Мужики лечились только ею, снохи не лечились вообще, надо сказать, что они и не болели. Татьяна и сама была здоровой женщиной, но роды троих детей ее подкосили. А еще непомерный аппетит. Вот и сейчас она, что называется, дорвалась.

Это была уже вторая бутылка воды за ночь. А сколько она выпила днем, Татьяна и не помнила. Утром она еле встала. Ноги были похожи на бревна. Она долго пыталась надеть тапки. Ступни чудовищно распухли и не лезли в них.

«Расхожусь», – решила Кабанова.

Она кое-как приготовила завтрак. Жажда не унималась. Может быть, потому, что Татьяна, не удержавшись, съела еще кусочек селедки? Такой маленький, такой аппетитный. Селедка, словно нарочно, лежала на самом видном месте, утром приехал водитель, который привез новую посылку из Астрахани и свежие молочные продукты с фермы. А еще бочковые огурцы с рынка и соленые помидоры, огромные, с кулак, облепленные мелко нарезанной зеленью, сочащиеся ядреным янтарным рассолом. Черемшу привез, маринованный чеснок… Все это горой лежало на столе, и по кухне плыл восхитительный аромат солений. И, разумеется, Татьяна не удержалась.

В одиннадцать она пошла выбивать ковер. На распухших ногах не сходились голенища, поэтому Татьяна так и вышла на улицу в расстегнутых сапогах. Задыхаясь, она стащила с крыльца ковер. Она даже успела расстелить его и закидать узор снегом. И занесла руку, в которой держала выбивалку.

Она сделала всего один удар, после чего рухнула лицом на ковер и больше уже не вставала.

– Одной «Скорую», другой полицию, – подвел итог Быль. – А здоровая баба Танька Кабанова, – не удержался он. – Надо же, не померла! Моя мама всегда говорила, что Танька – лошадь. И бабушка так говорила. Ох, как же она их не любила, этих Кабановых! Саранчой называла. Я был совсем маленьким, но помню эти скандалы, как будто вчера все случилось. – Его лицо стало серьезным. – Долго же мне пришлось ждать, пока восстановится справедливость.

– У нее, похоже, инсульт, – серьезно сказала Магдалена. – Она без сознания.

– Вот пусть и не торопятся. Авось умрет, пока до больницы довезут. А не умрет, так поможем, – Быль рассмеялся. – Проследи за этим, Лена. Родственники должны как следует с ней помучиться. Я не случайно из всего огромного семейства Кабановых выбрал Татьяну. На ней все держалось. Они еще сами этого не понимают, но теперь к их жилищным и материальным проблемам добавятся такие, что небо с овчинку покажется. Я выдернул из этой карусели главную ось, теперь она абсолютно неуправляема. Понесется с бешеной скоростью, а там все с нее попадают. Они скоро все переругаются, а потом передерутся. Танька если не помрет, то останется инвалидом. Я ей недаром пять кило деликатесной селедки скормил. Не поленился в Астрахань за ней послать. Лучших кулинаров подключил, чтобы уж точно не удержалась. Пусть ее паралич разобьет! За бабушку, за маму.

– А что делать с Софьей? – тихо спросила Магдалена.

– Местная полиция у меня прикормлена. Я знаю, кому позвонить. Придраться не к чему: она все сделала сама.

– А… если они поднимутся наверх?

– Они не поднимутся, – твердо сказал Быль. – На всякий случай докторшу и Влада накорми снотворным. А Марк будет сидеть тихо. Он у меня на коротком поводке, его сын серьезно влюбился в Асю, а Ася – это мое сокровище, умная девушка, понимающая. Осталось совсем немного, неделя, не больше. Я дал себе срок: месяц. И, как видишь, уложился. Мою мать они убивали дольше. Но теперь все идет к развязке. Последний мой визит будет к Юрию Павловичу Самсонову. И я должен к этому подготовиться.

Когда «Скорая» увозила впавшую в кому Татьяну, Влад и Тамара Валентиновна сладко спали в своих комнатах на втором этаже.

В воротах машина «Скорой» с трудом разъехалась с полицией. Выпрыгнувший у самого крыльца нахальный краснолицый опер развязно спросил:

– Что у вас, Серафим Кузьмич, массовый падеж прислуги?

– Кухарка приболела, – усмехнулся стоящий на крыльце Быль. Он с наслаждением вдыхал морозный воздух, кажется, впервые почувствовав, как распрямляются легкие и сердце бьется энергично и сильно. – Селедки объелась, а у нее почки больные.

– Оно понятно! – краснолицый заржал. – До-рвалась тетка до хозяйского добра! А с трупом что?