Андрей Мягков - Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

— Ну и прекрасно. Я тоже забыла. А велосипед этот злосчастный Никочка в ремонт отдала: он хоть и складной, а не раскладывался. И всё-таки, Игорёша, — давай чайку, а?

Мерин обнял тёщу за плечи.

— И ещё вот это письмо, — он протянул ей конверт, — отдайте сразу же, как вернётся.

— Сразу, сразу и отдам, как только увижу. Но поздороваться-то сперва можно?

— Поздороваться можно, — очень серьёзно ответил Мерин и стал пятиться к выходу.

— Ну а что же чаю? Неужели не выпьешь? Твой любимый.

— Я очень тороплюсь, Лидия Андреевна, извините. Выпью. Надеюсь, что выпью. Но не сейчас.

— Ну, как знаешь. Дай хоть я тебя поцелую, — она привстала на цыпочки, обняла его голову, чмокнула в щёку. — Эх вы, смотреть на вас совестно, честное слово. Имей в виду: приедет, я эту дуру из дома выгоню, жить ей будет негде, так и знай.

Сидя в кресле с заломленными за спину связанными руками, Сергей Бельман вдруг обнаружил, что начинает плохо понимать происходящее. Он видел шевелящиеся губы человека со шрамом на левой щеке, сжимаясь всем телом ещё чувствовал боль от беспрерывно наносимых ему ударов, но никак не мог вспомнить, что же от него хотят. Чей-то голос звучал приглушённо и, как ему казалось, без всякой логической связи: «Ну?! Зря тянешь время. Где?! Я спрашиваю, где?! Ну!!»

Что им нужно? Кто это? Что «где»? И почему от удара ботинком в лицо, ещё раз, и ещё раз он не почувствовал боли? Кто эти люди? Что им от него нужно?

И только когда широкоплечий парень подошёл к онемевшей от ужаса Миле и стал срывать с неё одежду, он вдруг всё вспомнил. Документы. Документы Хропцова. От него требуют те самые бумаги, которые он передал Мерину. Последним усилием воли он выбросил вверх связанные ноги, навзничь вместе с креслом упал на пол, перевернувшись, уткнул лицо в мелкие осколки стекла.

— Убери руки, сволочь! Убери руки!!

Человек со Шрамом присел на корточки, дулом пистолета повернул к себе его лицо.

— Где?!

— Убери его, — прохрипел Бельман.

Человек со Шрамом сделал знак парню. Тот слез с полуживой, распластанной на полу девушки.

— Где?!!

— У Мерина, — Сергей со стоном уронил голову на пол. Силы окончательно покинули его.

На стене разрушенного, нежилого дома висела ржавая металлическая табличка. При желании на ней можно было разобрать часть названия: Че — р-ний проезд, 17.

Две плохо различимые в это ночное время человеческие фигуры вытащили из подъехавшей машины длинный, похожий на свёрнутый ковёр предмет и, подхватив его с двух сторон, волоком потащили к дому.

Лестница была узкая, с высокими ступеньками.

Два человека тяжело дышали. Были слышны их приглушённые голоса.

— Подожди. Отпусти, я перехвачу. Какой этаж?

— Третий, кажется.

— Давай. Поехали. Тяжёлый, сука.

Открылась зловеще заскрипевшая дверь чердака. Пахнуло заплесневелой мочой. Кто-то чиркнул спичкой, нашарил рукой выключатель.

— Приехали, что ли? Давай его сюда. Хорошее кладбище. Зелени только мало.

Двое протащили предмет по полу, приподняли, раскачали, швырнули в угол.

— Фу-у-ух, б…, всю дыхалку сбил, ментюга ё й. Поехали.

В неподвижной, с раскинутыми в разные стороны руками, безжизненной фигуре узнать Мерина было невозможно.

С цветными кровоподтёками на лице, обмотанный бинтами Сергей Бельман сбежал по широкой муровской лестнице к проходной, сунул охраннику заверенный печатью пропуск, сорвал со стенда ключ от кабинета Мерина и, для пущей скорости отталкиваясь от ступенек руками, по-собачьи полез обратно наверх.

Саша Александров бросил телефонную трубку, выскочил в коридор.

— Нет?? — Бельман не сбавил скорости.

— Нет. Нигде.

Вдвоём они достигли меринского кабинета. Здесь их ждали Клеопатра Сильвестровна Сидорова, секретарша Шура, ещё несколько сотрудников.

Открыли дверь. Волна сквозняка оживила на столе стопку чистой бумаги.

Комната была пуста.

Машина, с визгом развернувшись через двойную осевую, устремилась к Цветному бульвару.

Сидевшая рядом с водителем Сидорова слегка повернула голову, спросила неестественно спокойно:

— Почему вчера не доложили?

Ей никто не ответил.

Пять сотрудников МУРа, включая водителя Пашу, выбежали из машины, скрылись в подъезде меринского дома.

Дверь взламывали, не как принято в таких случаях, без понятых.

Сидорова первой переступила порог.

В квартире не было ни души.

Сдвинутый к окну стол был завален всевозможными предметами. Здесь были коробки с дорогими импортными часами, несколько нераспечатанных пачек сторублёвых банкнот, пустые бланки международных авиабилетов и даже несколько пакетов импортных презервативов.

В углу на диване, отражая заоконный свет коричневым ворсом, ласкали взгляд две норковые шубы.

Со стены из деревянной рамки на ворвавшихся пришельцев глядела счастливая, улыбающаяся Вероника.

В зале прилёта аэропорта Шереметьево-2 было, как всегда, многолюдно.

Расталкивая пассажиров чемоданом, Сергей Бельман протискивался к выходу. За ним с трудом поспевали две всклокоченные женщины.

— Сергей, Серёжа, подожди, — взмолилась наконец, выбившись из сил, Вероника, — мама так не может.

— За мной, говорю, за мной!

Лидия Андреевна уцепилась за руку дочери.

— Беги, Никочка, беги, — она сунула ей в карман запечатанный конверт и газетный свёрток с документами Хропцова. — Это тебе от Игоря. Он сказал срочно.

Энергично работая локтями, Вероника догнала Бельмана уже на улице.

— Серёжа, надо дождаться маму, нехорошо так. Что случилось? Я даже не поздоровалась с мамой.

— Давай за мной. Потом поздороваешься. Всё потом. По дороге всё объясню.

Он схватил её за руку и потащил к машине.

На выезде с платной стоянки Вероника повернула голову, долго смотрела на Бельмана. Наконец сказала.

— Что с ним? — и, дожидаясь ответа, сжалась в комок.

— Игорь пропал.

Больше она ничего не спрашивала. Ни «как пропал?», ни «что значит пропал?»… Ничего.

До самой Москвы она смотрела перед собой в лобовое стекло, но там была только чёрная пустота. Потом она вскрыла конверт и перед глазами возникли расплывающиеся буквы, написанные рукой мужа: «Александров. Люблю. Игорь».

Александр Александров долго, не мигая, сцепив исцарапанные в кровь пальцы, смотрел на коллег.

Сергей Бельман, заложив правую руку в карман куртки и всем телом подавшись вперёд, обеими ногами обхватил ножки стула. Он походил на спринтера в низком старте, готового по первому же выстрелу сорваться с места.

Вероника сидела прямо, высоко запрокинув голову, не отрывая глаз от лица Александрова.

Даже негромкая ритмичная музыка, доносившаяся из магнитофона, не могла нарушить тягостного, томительного напряжения.

— Ребята, так не бывает, это надо доказывать. Где доказательства? — Александров хрипло нарушил молчание.

— Ещё слово… Ещё одно слово… Или ты делаешь, что тебе сказано, или я пристрелю тебя как бешеную собаку, и никто об этом не узнает. — Сергей сгрёб в кулак лежащую на столе скатерть, привстал. — Ну!!!

— Ты с ума сошёл. Где доказательства?

Вероника достала из сумки конверт.

— Доказательства здесь. Неопровержимые. Но мы пришли не за этим. — Она поставила на стол телефонный аппарат. — Звони!

— Повторяю, я не понимаю, что вы от меня хотите! Это ошибка. Я не знаю, где Мерин. Это шантаж!

— Пусть так, шантаж. Звони, у тебя нет времени. — Вероника сняла трубку, протянула её Александрову. — Звони!

— Куда звонить? Кому? Вы оба спятили. Вы не понимаете, что делаете! — Он с трудом расцепил посиневшие пальцы, смахнул с лица пот. — Меня кто-то оклеветал.

— Сволочь! — Сергей выхватил из кармана пистолет, рукояткой с размаху ударил его в лицо.

Александров упал под стол, зацепившись руками, потащил за собой скатерть. Вероника подобрала телефонный аппарат.

— Позвони, умоляю тебя.

Бельман щёлкнул предохранителем, направил на него оружие.

— Не стреляй! — Александров вытер залитое кровью лицо, взял из рук Вероники трубку. — Вы за это ответите.

Он набрал номер. Сказал, ни к кому не обращаясь:

— Это Александров. Мне нужен адрес. Документы? — он бросил взгляд на Веронику.

— У тебя, у тебя, — она прошептала беззвучно, одними губами.

— Документы у меня. Хорошо, — он отшвырнул трубку, ладонями сдавил виски, процедил сквозь зубы: — Через тридцать минут они должны быть на Казанском вокзале в сорок четвёртой камере. Шифр 11–44.

Зал камер хранения Казанского вокзала располагался в просторном полуподвале.

От мигающих ламп дневного света здесь было светлее, чем на улице в солнечную погоду.