Анна Малышева - Суфлер

В коридоре стоял Эрдель.

Исхудавший, измученный, без кровинки в лице, с запавшими глазами, он впрямь походил на тень. В его реальности женщина удостоверилась, только когда Эрдель, придерживая заботливо подставленный локоть своего спутника, переступил порог комнаты.

Петр, онемевший на мгновение, очнулся. Переводя взгляд с брата на гостя, он пробормотал:

– Что это? Очередная шуточка? Так он жив… Вы живы?!

– А тебя, вижу, это не радует.

Вопрос, заданный Эрделем, прозвучал как утверждение.

Мужчина внезапно покачнулся, ослабевшие ноги с трудом держали его. Александра, опомнившись от оцепенения, спохватилась и подскочила, успев поддержать Эрделя. Усадив его на край кушетки, она срывающимся голосом торопливо задавала вопросы:

– Вы живы? Ох, что я говорю! Сбежали из больницы? Как вас отпустили? Но почему мне сказали, что…

– Я велел жене позвонить Маякиной и сказать, что я умер, – глухо ответил мужчина. Видно было, что предпринятые усилия измотали его окончательно. – Нужно было, чтобы Вера зашевелилась.

– Остроумно! – Бледный, под стать «воскресшему из мертвых» гостю, Петр яростно ломал пальцы сцепленных рук. Резкий хруст костяшек звучал, как щелканье старых счет, подводящих неутешительный итог. – В высшей степени! Характеризует вас как порядочного человека! Эта новость отправила мать в больницу!

– Ей там помогут, – хладнокровно ответил Эрдель. – Все равно лучше, чем здесь, среди такой родни.

– Вам, я вижу, помогли? – Петр дрожал от ненависти, которую даже не пытался скрыть.

– Мне помогло, главным образом, мое слабое здоровье. – На губах Эрделя мелькнула тень улыбки. Лишь тень – но, увидев ее, Александра вдруг поверила, что выздоровление этого полуживого человека возможно. – Я слишком часто простужался. Я не такой здоровяк, каким был бедняга Степан. Смерть один раз взмахнула над ним косой, и он упал. А я как полегшая трава, поддеть меня оказалось труднее. Твоя мать тоже болела последнее время, поэтому и жива до сих пор, потому есть надежда.

– Что за бред?! – воскликнул Петр.

– Такую версию высказал врач, который сегодня под подписку отпустил меня погулять. Оказывается, у часто болеющих простудой, кроме общего ослабления организма, наблюдается еще и выработка иммунитета к некоторым вирусам и бактериям. А может… – Эрдель не сводил с противника пристального, горящего от лихорадки взгляда. – …ваш драгоценный «суфлер» стал нашептывать свои реплики слишком тихо… Он уже не молод, в конце концов. Как и я.

– Но Воронов умер!

– Он никогда ничем не болел. Так же, как и две молодые женщины, которые погибли много лет назад. Саша, я виноват перед вами!

Горячие пальцы слабо пожали руку Александры. Та покачала головой:

– Вы должны были мне все рассказать. Все! Еще тогда, когда начали вспоминать старую историю…

– Я не смог признаться в том, какую глупость совершил на старости лет, – покаянно произнес антиквар. – Поддался любопытству… А ведь мне, в мои-то годы, пора помнить, что такие эксперименты с картинами ради забавы не ставятся. Всегда преследуется выгода, а кто выступит против, тот должен уйти… И потом, я до последнего, пока Елене и мне не стало совсем худо, надеялся, что это просто банальный грипп. Ведь человек всегда надеется на лучшее! О том, что вас собираются втянуть в эту цепочку, я узнал по телефону от Елены в то утро, когда мне стало совсем плохо… Она до последнего скрывала это от меня. Позвонить вам я уже не мог… Нацарапал записку… Не помню даже, как писал ее. Я думал, что умру в тот же день. Нечем было дышать. Легкие были, будто мокрые губки – тяжелые, неподвижные… Я не мог набрать в грудь воздуха…

Эрдель вдруг умолк. Он остановил взгляд на двух картинах, лежащих на столе. Его бледные губы заметно дрожали.

– Ты знаешь, что нужно сделать, – ледяным тоном произнес он, не уточняя, к кому из присутствующих обращается.

Валерий направился к столу. Петр преградил ему дорогу:

– В чем дело?!

– Пусти, я забираю картины.

– С какой стати? – Лицо младшего брата окаменело. – Они не твои!

– Но и не твои, – возразил Валерий. – Ты сам знаешь, что у них есть законные хозяева.

– И кому же ты собираешься их отдать? – оскалился Петр, удивительно напоминая в этот миг затравленного волка. – Дядюшке?! Маякиной? Наследникам Воронова?!

– Никому. Я собираюсь сварить из них отличный суп, чтобы и следа этой проклятой аферы не осталось! – заявил Валерий.

В наступившей тишине было слышно, как сипло дышит Эрдель. Он все еще сжимал руку Александры, и его пальцы бессознательно стискивались все сильнее. Женщине было больно, но она молча терпела, боясь шевельнуться.

– Этого ты не сделаешь… – выговорил наконец Петр. – Ты… не посмеешь!

– Еще как посмею!

– Когда ты успел на другую сторону переметнуться?! Куда делся Гаев?

– Он уже далеко. – Валерий иронически улыбнулся и оглянулся на Эрделя. Тот кивнул. – Ему сегодня утром хватило известия, что Евгению Игоревичу намного лучше, чтобы сразу вспомнить о том, что у него в Америке сын и внуки. Обмен любезностями по телефону – и дядюшка исчез из Москвы. Думаю, надолго.

– Тебе тоже, вижу, хватило этого известия! Бросил любезного дядюшку ни раньше, ни позже! – прошипел Петр и повернулся к Эрделю. – Он ведь дожидался вашей смерти больше всех! Мне-то было все равно, умрете вы или нет! Пусть бы жили! Но этот…

Как кошка, прыгает в ту помойку, где отбросов навалено побогаче!

Коллекционер небрежно отмахнулся:

– Моральный облик твоего брата меня не интересует. Так же как и твой. А картины мы забираем для уничтожения, не для перепродажи, с разрешения наследников Воронова и самой Веры Маякиной…

– Как это?! – ощетинился Петр. – Маякина-то знает, что у нее на руках труха, от которой лучше избавиться, но наследники Воронова думают, что у них настоящий Болдини!

– Уже не думают, – просто ответил Валерий. – Сегодня утром наследники были оповещены о том, какая история тянется за этим шедевром. Конечно, в самых общих чертах. О «суфлере» им ничего не известно. Они предпочли замять скандал, который мы им пообещали в связи с фальшивкой и фальшивым аукционом. А ведь они еще об «Икинсе» понятия не имеют… Вырученные за него деньги, по уговору, поделили между собой Воронов и мама. Так что, стоит нам сказать слово, и они никогда ничего больше не реализуют из наследства покойного… Не реализуют без проблем. В каждом предмете покупатель будет подозревать фальшивку.

– Кстати, похороны Воронова завтра, – вступил Эрдель, пристально глядя на Петра. – Ты там будешь?

– Еще чего! – огрызнулся Петр.

– А не мешало бы тебе там побывать. Говорят, убийц тянет на место преступления… И многие любят смотреть, как хоронят их жертв.

– Я никого не убивал!

– Ну да. Ты просто наделал долгов, предоставил матери их оплачивать, да еще понукал ее, чтобы не останавливалась на полумерах. Если бы не ты, она бы никогда не решилась на подобный шаг!

– Это Гаев! – выкрикнул Петр и яростно повернулся к брату: – Ты же знаешь, что это он настаивал! Он все организовал! Я вообще устранился!

Валерий пожал плечами:

– Он теперь далеко, какой с него спрос. Спросят с нас… С тебя в том числе.

– Я картин, в отличие от Евгения Игоревича, не подделывал! – ядовито заявил младший брат.

Но Эрдель отнесся к обвинению в высшей степени хладнокровно. Сделав отстраняющий жест, он заявил:

– Ты сам бросишь эти картины в кипяток. И жемчужины – туда же!

– Ни за что! – хрипло проговорил Петр.

– Ты сделаешь это, и тогда мы обо всем постараемся забыть. В том числе о том, что твои долги были оплачены путем продажи «Икинса». О нашем отравлении… И даже о Воронове. Есть и другой вариант. Мы все вместе понесем ответственность за изготовление и сбыт поддельных картин. И твоя мать, ты и твой брат ответите за умышленное отравление трех человек. Одна смерть уже на счету. Подробное признание мною написано этим утром.

Слабый голос Эрделя окреп.

– Я отдал конверт для своего адвоката жене. Она внизу, в машине, ждет. Если я сейчас не позвоню ей, не скажу, что все в порядке, она поедет в контору и отдаст конверт. Мне проще будет ответить за свою невеликую вину по закону, чем покрывать дальнейшую уголовщину. Делом заинтересуются, будь спокоен. Наследники Степана Ильича долго тебя не забудут!

Петр, не сводивший затравленного взгляда со своего мучителя, вдруг обернулся к Александре, будто вспомнив о ее присутствии. Он крикнул сорванным голосом, в котором звучало отчаяние:

– Но вы-то что молчите?! Вы же художник, реставратор! Торгуете картинами, в конце концов! Разве вы не понимаете, что именно они хотят уничтожить?!

Женщина покачала головой, показывая, что не желает ни слушать, ни отвечать. Она почувствовала, что пальцы Эрделя, сжимавшие ее руку, стиснулись еще крепче. Петр судорожно глотнул воздух: