Анна Малышева - Суфлер

– Дело не в деньгах… Такого еще не изобретали, вот что! Эти две женщины сорок пять лет назад сделали то, о чем сейчас только мечтают! В лабораториях есть все, чтобы создавать подобные эффекты, но там не станут с нами связываться! А у нас нет ничего подобного! Ну вы же знаете, как подделывают картины! Нагреть строительным феном, затем сунуть в морозилку, так до двадцати раз… Затереть трещины пылью, грязью с оборотной стороны старого холста… Купить лак, не темнеющий в УФ-лучах, или, опять же, отмыть старую картину и покрыть смывом копию… Старые гвозди, холсты, подрамники… Хлам, мусор… Все это уловки для профанов, расчет на простака-покупателя. А здесь совсем иное! Эрика не вычислила подделки! Настя ничего не заподозрила! Вы обманулись! Покупатели из Питера поверили! Я сам почти поверил, хотя и знал, чего стоят эти тряпки. Я был ошарашен! Так что до химического анализа, который нас бы разоблачил, дело не дошло бы! Если не лезть вслепую на мировые аукционы, где пробы тоже, к слову, не всегда берутся, а часто кончается рентгеном и микроскопом, – мы обогнали экспертов лет на двадцать!

– «Ты будешь королем, Макбет! Ты будешь королем!» – насмешливо процитировал Эрдель и, закашлявшись, схватил губами воздух. – Но… недолго!

– Старый жулик! – парировал Петр и вновь обратился к Александре: – Не слушайте вы их, у них своя корысть, они нам не указ! Брат только и думает, как бы остаться чистеньким, а мне испортить жизнь, – ему тогда и денег не надо! Он врет, все время врет, только вы ему почему-то верите, а мне – нет! Он сказал вам, при первой же встрече, что у Эрделя с нашей матерью был уговор: в день его смерти прислать вас к ней. Евгений Игоревич, такой уговор был? – Не получив ответа, мужчина возбужденно продолжал: – Не было! С нашей матерью договорилась об этом, как оказалось, Вера Маякина! Я-то не знал ровным счетом ничего, зато Валера знал все! Он проверял вас, а вы, наивная, ничего не понимали! Почему же вы ему верите, а мне – нет?! Почему вы доверяете этому… – указав на Эрделя, он проглотил рвавшееся с губ ругательство. – Ведь ему не нужно вообще ни черта, кроме его гнилых вонючих книжонок, запрещенных Ватиканом! Да Господи помилуй, каждый сходит с ума по-своему в этом сумасшедшем мире, не надо только мешать друг другу!

– Я тебе никогда и не мешал. – Эрдель отпустил наконец руку сидевшей рядом женщины. Он поднялся и на этот раз устоял на ногах. – Но теперь ты зашел далеко, очень далеко. Есть разница между убитой картиной и убитым человеком. Ты перестал ее видеть. Тебе нужно бросать эту торговлю, хотя бы на время. Иначе все очень быстро закончится тюрьмой.

– Вы говорите со знанием дела! – едко заметил Петр.

– Что ж… – после паузы проговорил Эрдель. – Может, и у меня на совести кое-что есть. Человеку от природы дарована счастливая способность – забывать. Так ты согласен или будешь упорствовать?

– Он согласен, он понимает, что иначе… – выпалил Валерий, сдерживавшийся с явным трудом.

Эрдель остановил его повелительным жестом, не сводя глаз с притихшего Петра:

– Так ты согласен с доводами, которые мы привели? Ты ведь меня всю сознательную жизнь знаешь. И понимаешь, что я не шучу.

Александра впервые была свидетелем того, как ее старинный добрый друг кому-то угрожал. Она не могла бы и вообразить такую сцену, но сейчас, слушая негромкий голос Эрделя, в котором почти не было эмоций, отчего-то ощутила страх, хотя обращался мужчина не к ней.

Петр молчал, глядя в пространство. Когда он наконец разомкнул губы, с них сорвалось только одно слово:

– Вера…

– Что ж, – ответил Эрдель, все так же спокойно. – Думаю, она тоже не станет поднимать шум. Вера потеряет паршивую копию Тьеполо, возможно, свой новый салон и уж точно – надежду на создание новых «старинных шедевров»… Зато останется жива. Как и многие еще люди, которых вы с ней могли бы соблазнить этой аферой. – Он коснулся плеча вздрогнувшей женщины: – Идите, Саша! У подъезда ждет Татьяна, скажите ей, что все в порядке. Я скоро спущусь. Меня отпустили только на два часа.

Александра послушно встала, сделала шаг к двери. Взглянула на свои вещи, стоявшие в углу, но не решилась к ним подойти. Ее угнетало тяжелое молчание мужчин. Она также молча вышла в коридор и, закрыв за собой дверь, чуть не бегом бросилась к выходу.

…Татьяна топталась у подъезда, нервно прикладываясь к дымящейся в покрасневших пальцах сигарете. Увидев Александру, бросилась к ней:

– Что там у них?

– Нормально… Они договорились…

– Я ничего не знаю. – Татьяна отрицательно замотала головой. – И знать не желаю. Если бы я представляла себе, чем все обернется, ни на что бы не посмотрела, заставила бы его уехать в санаторий месяц назад! А к этим его дружкам не подпустила бы и на выстрел! Одного, слава богу, уже нет, вторая в больнице – вы знаете? Может, на этот раз между ними все будет кончено?!

Александра не возражала, не пыталась утихомирить гнев распалившейся женщины. Она понимала, что та протестовала против неведомой силы, отнимавшей у нее любовь и внимание мужа, против невидимой угрозы, несущей болезнь и смерть. Художница, никогда не имевшая семьи, тем не менее остро чувствовала настроение, которое сейчас владело женой Эрделя, быть может, потому, что сама отчасти ему поддалась. Их дружба с антикваром отошла на второй план и сейчас не стоила ничего. Ее роль во всем случившемся была ничтожной. Если бы план Петра удался, она стала бы пешкой в руках изготовителей фальшивок, пешкой ничтожной и бесправной, а вскоре, возможно, их жертвой. Но план сорвался, и вся награда, которую она получила, – это возвращение домой, к прежней жизни.

Стоило Александре вспомнить о том, что ее ожидало там, как сердце болезненно сжалось и заныло от ужаса. Художница вытащила из кармана куртки часы с оторванным ремешком и убедилась, что до полудня осталось несколько минут. Вынула телефон – ни одного пропущенного вызова. Марья Семеновна не звонила.

– Мне срочно нужно ехать, – сказала она Татьяне, оборвав ее на полуслове. – Меня ждут!

И все убыстряя шаг, торопливо пошла к метро. Проходя мимо дома, где когда-то обитала Софья, женщина бросила взгляд на подъезд с кованым козырьком.

Обычный подъезд ничем не примечательного старинного особняка. Таких домов десятки, сотни в центре, в переулках, переплетенных, как пальцы, стиснутые в молитве. В нем не было ровным счетом ничего особенного, как не было ничего выдающегося в лице спешащего мимо прохожего, который мог оказаться как простым обывателем, так и гением или убийцей.

Дорога, в обычное время занявшая бы у нее минут сорок, растянулась на добрый час. Ноги не шли, женщина то и дело останавливалась, вдыхая сырой воздух, глядя в потемневшее небо, набухшее близким снегом, бесцельно читая вывески.

Она боялась и подумать о том, что могло произойти в ее отсутствие. «Полиция уже там? Господи, за последние три дня на моих глазах погибли двое мужчин! И если смерть первого еще можно трактовать по-разному, от убийства до несчастного случая, а то и до самоубийства, то адвокат явно был убит! Да еще и тело пропало! Чем кончится этот кошмар?!» Ей вспомнилось, что второй ключ от ее мастерской теперь находится в чужих руках. Александра никогда еще не чувствовала себя настолько беззащитной и загнанной.

«Значит, дома у меня теперь нет! Единственное жалкое пристанище – и того лишилась! Врезать новый замок? А толку? Кого это защитит… Если в дом спокойно входит убийца, а потом так же безмятежно, нагло убирает следы преступления, это уже не дом… И ведь я сама все это спровоцировала, пригласив старую подругу. Я сама виновата в том, что мне теперь некуда деться!»

И все же она шла привычной дорогой, которую могла бы пройти с закрытыми глазами, точно описывая, какой дом появляется справа или слева, сколько в нем этажей, какие на нем вывески, таблички и трещины… В котором из окон первого этажа круглый год цветет пунцовая герань, в котором имеет обыкновение день-деньской умываться пушистый кот… В Иоанно-Предтеченском женском монастыре, оставшемся у нее за спиной, ударили в колокол. Ему тут же откликнулась колокольня церкви Троицы Живоначальной.

Женщина остановилась, звон пробудил ее от летаргии, в которой пребывала душа все эти дни. Казалось, тело бродило по Москве само, без руководства разума, совершало некие действия, даже изрекало мысли и суждения. Но все это было механической видимостью настоящей жизни. Очнувшись, Александра ужаснулась собственной покорности, с которой двигалась навстречу неизвестному.

«Куда я иду? Зачем возвращаюсь? Надо бежать из Москвы. Еще не поздно! Здесь оставаться опасно… Кто сказал мне недавно, что дороже всего обходится неведение? Теперь я знаю все и вновь ничего не знаю! Но куда деваться?»

В памяти мелькали имена, лица, наполовину стертые адреса. Друзья у Александры были повсюду, по всему миру, ей бы обрадовались в самых разных уголках земли. Ее приняли бы так же бескорыстно, как она сама всегда принимала гостей, являвшихся без предупреждения. Весь мир мог стать ей убежищем… И в то же время женщина понимала, что бежать некуда. Где бы она ни скрылась, ей не уйти от вопросов, терзавших ее.