Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Вообще-то, со стороны может показаться, что спасение России и ликвидация одного ничтожного извращенца вещи абсолютно несоизмеримые, но материалистическая диалектика, которую, впрочем, он знал также плохо, как и Священное Писание, научила Николая Ивановича видеть все события в их истинной, указанной начальством, взаимосвязи; и когда в конце восьмидесятых, начале девяностых некоторые из видных партийных идеологов заговорили о масонских мерзостях, Люмбаго сразу уверовал, что все беды России, начиная с татаро-монгольского нашествия, происходят от них, от мечтающих её погубить масонов: ну, а пристегнуть сюда Бутова — это уже его собственное творческое развитие принципов материалистической диалектики.

И вся эта невозможная мешанина потихонечку кипела в голове Николая Ивановича, ничуть не смущая его душевных ясности и спокойствия, до пятого марта двухтысячного года — когда по подсказке Сверху он отчётливо осознал, что призван спасти Россию, и первым шагом на этом славном пути должна стать ликвидация матёрого масонского резидента Бутова. И от пятого марта до двадцать восьмого августа — все пять с половиной месяцев, пока длилась Священная Охота на гнусного выродка — душа Николая Ивановича, просветляясь, воспаряла всё выше и выше. И когда Люмбаго, спрятавшийся за ёлочкой с "Браунингом" в руке, вслушивался в тяжёлые шаги приближающегося Мирового Зла, то его исполненная Светом душа ликовала уже в совершенно невозможных высях — сейчас свершится! Бутов поравнялся с засадой, сделал ещё один шаг — свершилось! В чёрное сердце масонского выкормыша впилась свинцовая молния! Встрепенулись древесные листики, громыхающий вблизи товарняк отсалютовал победным гудком!

Душа Николая Ивановича распалась на две половинки.

Но сразу он этого не почувствовал. Напротив — сразу после выстрелов хлынуло море Света без единого пятнышка Тьмы. И только через пятнадцать минут, когда фары старенькой прокурорской "Нивы" выхватили из ночи Сазонова, Николай Иванович впервые ощутил некоторую неловкость: музыканту здесь делать нечего! Он Бутова должен был ждать на станции, ибо имел приказ от своего Начальника — от Долгова. И это несоответствие — дерзкое неподчинение воле Начальника! — отозвалось в душе Люмбаго острой, почти физической болью. Тоже — впервые. Никогда прежде душа у Николая Ивановича не болела. Да, ненависть, зависть, ревность, обиду, гнев, злость душа его знала, но боль — никогда. Можно, конечно, сказать, что и ревность, и обида, и зависть доставляют душе страдания, но это — совсем не то. В большей или меньшей степени такие страдания знакомы каждому, душевная боль — немногим.

Первый приступ у Николая Ивановича оказался, по счастью, непродолжительным: дома, после щедрой порции коньяка, он быстро уснул, а проснувшись во вторник около десяти утра имел лишь смутные воспоминания об этом мучительном приступе — свои страдания не без основания приписав Дьяволу, который таким образом отомстил за посягательство на своего любимца Бутова.

(Во вторник разница между Богом и Дьяволом была для Люмбаго ещё вполне очевидна — вот только само слово "Дьявол" им уже мысленно писалось обязательно с заглавной буквы.)

Резкое, приведшее в конце концов к отождествлению этих противоположных Сущностей, смещение акцентов началось у Николая Ивановича в четверг — на следующий день после убийства Сазонова. Причём, мысленно объединяя совершенно разнородные — иногда противоположные, иногда просто не имеющие ничего общего — понятия и явления, на уровне "бессознательного" Люмбаго всё более "разъединялся": одна половина души Николая Ивановича, соединив Страдание с Добром, а Удовольствие со Злом, напряжённо работала над дальнейшим объединением этих понятий — когда уже и Добро, и Зло, и Страдание, и Удовольствие, и Бог, и Дьявол, и Жизнь, и Смерть ничем не отличаются друг от друга: всё едино и всё восхитительно — ликуй, стало быть, душа! Увы! Вторая, противящаяся этому вавилонскому смешению половина души Люмбаго представляла из себя одну сплошную Боль.

Впервые эта половина души заявила о себе в понедельник ночью, затем — в четверг и далее, начиная с этого ужасного четверга, хозяйничала всё бесцеремоннее и наглее. И Николаю Ивановичу попеременно хотелось то истреблять доведших его до такого кошмарного состояния масонов, то немедленно прыгнуть живьём в адский котёл.

В понедельник четвёртого сентября после бессонной ночи из всего множества мыслей, желаний, чувств у Николая Иванович Люмбаго осталось одно чувство: ненависти — и два страстных желания: как можно быстрее отправить в Ад масона Брызгалова и немедленно вслед за ним самому предстать перед пламенными очами Надзирающего Снизу. И если придётся кипеть в котле — да свершится Его Святая Воля. Ибо та боль, которой болела разодранная пополам душа, казалась невыносимее всех вместе взятых адских казней.

Получив на складе бронежилет — облачаться в эти вериги Брызгалов, естественно, не собирался — майор вернулся к себе и, переступив порог кабинета, был встречен Зиночкиным, неестественно звонким из-за сдерживаемой обиды голосом.

— Слышала, Геннадий Ильич, поздравляю.

— Что, Зиночка, слышала? С чем поздравляешь? — слегка опешив, переспросил майор.

(На мгновенье мелькнула мысль, что Озяйкина каким-нибудь образом узнала о "вычисленном" следователем преступнике, но тут же была отвергнута: нет! Вопреки всем вероятиям произойди такое, Зинаида Яковлевна ни в коем случае не проговорилась бы о своей осведомлённости.)

— Как — с чем? Ведь вы, Геннадий Ильич, женитесь? Правда? На Лидии Николаевне?

— И кто тебе, Зиночка, преподнёс сию пикантную новость? — Брызгалов попробовал скрыть своё замешательство шутливо построенной фразой.

(Чёрт! Откуда? Он ещё сам очень далёк от окончательного решения, а тут — будьте любезны! Уже женили! Или соседка? Марья Сергеевна? Которая в его отсутствии кормит Барсика? Заметив, что Лидочка осталась у него ночевать в "неурочное" время, дала волю своей фантазии? И, кажется, с кем-то из их конторы эта патологическая сплетница хорошо знакома? Ну, если так…)

— Кто, кто… сорока на хвосте… "бабский телефон" знаете, как работает?.. лучше любого Интернета! Так что, Геннадий Ильич — разве не правда?

Брызгалов задумался: с одной стороны ему очень не хотелось огорчать Зиночку, а с другой… сколько же, пользуясь влюблённостью в него Озяйкиной, можно играть в свои жестокие игры? Якобы добродушно её шпыняя, по сути — пытать надеждой? Ведь самоутверждение на причиняемых тобой страданиях — это и есть самый натуральный, ничем неприкрытый садизм! Да в сравнении с этой иезуитской пыткой бутовская плётка — невинная шалость! Ведь у Игоря-то Олеговича — добровольно! А у него? Зиночка влюблена, надеется, ждёт — а он сволочь?! Зная, что никогда на ней не женится, тем не менее постоянно подогревает её трепетные надежды! Одно слово — гад!

— Ох, уж эти женские языки… прости, Зиночка… не думал, что тебя это так заденет… ты же знаешь, с Лидией Николаевной у меня давно…

…слова подбирались с трудом — мешали раскаяние, стыд, злость как на самого себя, так и, увы, на Зиночку, — но объясниться было необходимо, и Брызгалов продолжал говорить, краснея и запинаясь будто шестнадцатилетний мальчишка:

— А насколько серьёзно… не знаю, Зиночка… похоже — серьёзно… но только жениться… честно скажу, пока не решил… это, наверно, Марья Сергеевна — соседка… как говорится, без меня меня женила… хотя… нет, не исключено… а вот поздравлять, Зиночка, рано… и вообще — с чем поздравлять?.. это ведь только вам женщинам кажется: была бы свадьба, а там хоть трава не расти… не всем, конечно, но большинству… подавляющему, я бы сказал, большинству… нас подавляющему — мужчин. Прости, Зиночка! Хотел пошутить, но чувствую, что несу какую-то обидную чушь… прости… вот так, Зинаида Яковлевна, стало быть, обстоят дела.

Кое-как дохромав до финиша, Геннадий Ильич зашуршал бумагами, Озяйкина устроилась за своим секретарским столиком — её глаза заволакивались слезами. Видя как больно ранили женщину его благие намерения, Брызгалов несколько по-иному взглянул на своё только что мелькнувшее в уме "самоедское" покаяние:

"Ох, уж эта жизнь! Опрокидывает любые схемы! Как же, "пытка надеждой" — жестоко, видите ли! А если женщина эту "пытку" готова сто крат предпочесть окончательной утрате иллюзий? Если это вообще для неё не пытка, а тоже — своеобразная эротическая игра? Да, немного болезненная, но в целом — приятная? Возбуждающая, волнующая и — главное! — дающая безграничный простор фантазии? Кто может поручиться, что Зиночка, в мечтах выстраивая с ним идеальную семейную жизнь, не жила этой жизнью куда полнее и ярче, чем это могло быть в самой распрекрасной действительности?"

Воздух в брызгаловском кабинете сгустился до такой степени, что мухи уже не могли летать и расселись по потолку и стенам, телефон не звонил, компьютер выдавал полную абракадабру, Зиночка, пытаясь сдерживать слёзы, хлюпала носиком в углу — словом, все признаки надвигающегося Конца Света и Страшного Суда. Если бы позволяло время, то Геннадий Ильич, борясь с этим вселенским ужасом, наверняка бы выпил бутылку водки — увы, время не позволяло: требовалось срочно звонить Долгову.