Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Разговор с умным, увёртливым экс-адвокатом сложился труднее, чем предполагал Брызгалов. Ни в коем случае не подозревая Люмбаго, Алексей Дмитриевич, тем не менее, отчаянно темнил: то ли в силу своей профессии, то ли просто из опасения случайно проговориться; не умея разгадать подоплёки следовательских вопросов, он имел к этому основания. Но всё же после двадцати минут взаимного телефонного "дипломатничания" Геннадий Ильич получил нужные сведения: да, двадцать восьмого в районе семнадцати часов Люмбаго заходил к нему в офис, да, долго не засиделся, ушёл минут через сорок, да, слышать его разговор с Сазоновым Николай Иванович мог… да, да, да — и в конце: а почему, Геннадий Ильич, это вас так интересует? Вы что, всех гостей моего юбилея собираетесь проверять столь тщательно? Так-таки — всех? Да, в этом случае вам не позавидуешь! Что ж, желаю удачи.

Закончив разговор, Брызгалов с каким-то надуманным поручением услал Зиночку в центральное управление — он сейчас не мог позволить себе роскоши смотреть в её отуманенные слезами глаза — и, прежде чем звонить полковнику, попробовал оценить сложившуюся на данный момент ситуацию.

"Зубов со скрипом, но — "за". На сколько процентов он верит в виновность Люмбаго, а насколько боится оставлять на свободе вооружённого сумасшедшего — не суть. Проконсультироваться у Кандинского?.. надо бы, но… время! время! Разве что полковник будет настаивать… чёрт! А если, действительно, всё это — мои фантазии? Недаром две ночи подряд снился какой-то дурацкий сон! И вообще: всё это дело — дурацкое! То рабыни, то двойники, то сумасшедший прокурор, то Зиночка с Лидочкой! Ничего себе — перспективы! Если сегодня не убьют, то завтра женят! Что, майор, дрейфишь? Ничего, назвался груздём — полезай в кузов! Стало быть, так: у Зубова получить "добро", а после показаний Долгова полковнику не открутиться, облачиться в бронированный жилетик и в гости к Николаю Ивановичу. Нет, одному нельзя… поди потом докажи, что я ему этот грёбаный "Браунинг" не подбросил… надо с собой взять Анисимова и Костенко… и что? Втроём — в гости? К одинокому, очень немолодому прокурору? Оно как-то вроде бы и не того… чёрт! Дурацкое дело! И никакого, конечно, суда не будет! Спятил Николай Иванович или не спятил, а дорога ему одна — в психушку. Если, разумеется, я не свалял дурака, и убийца — действительно — Люмбаго… нет… не свалял! Слишком уж всё сходится! Ладно, майор, "вшей" оставь на потом, а сейчас — действуй!"

Душа болела невыносимо. Принятые час назад три таблетки димедрола, три реланиума и четыре нозепама совершенно не действовали. Так же, как и коньяк, который Николай Иванович пил прямо из горлышка — каждые пятнадцать, двадцать минут прикладываясь к бутылке. Возможно, выпей он сразу литра полтора этой целительной влаги, то алкогольное отравление хотя бы на несколько часов оказалось сильнее терзающих душу Люмбаго демонов, но зажатый в пыточные тиски мирового масонского заговора мозг прокурора не мог видеть этого выхода: боль нарастала, разодранная душа Николая Ивановича беззвучно вопила, взывая попеременно то к Надзирающему Снизу, то — на всякий случай! — к Надзирающему Сверху. Тщетно! Масоны были сильнее Их обоих вместе взятых.

Противиться долгой, невыразимо мучительной пытке Люмбаго уже не мог и решил действовать не дожидаясь Сигнала. Брызгалов, через которого после нейтрализации Бутова масонский Центр ретранслировал волны ужасной душевной боли, наверняка в своём кабинете, и как ни трудно заставить себя выйти из дома, он, Николай Иванович, с этим справится — Россия будет избавлена от ещё одного масонского выродка.

Вставив в "Браунинг" полную обойму, Люмбаго подумал, не захватить ли ещё одну — запасную — но сразу отказался от этого намерения: незачем! Две пули в Брызгалова, одну в себя — и Надзирающий Снизу избавит его от этих невыносимых мук! Да, в этой жизни масоны оказались сильнее обоих Надзирающих — но Там! О, с каким наслаждением он станет подкладывать дрова под котёл, в котором будут кипеть и Брызгалов, и Бутов, и эти чёртовы потаскушки — бутовские рабыни!

Одевшись в чёрный костюм, Люмбаго переложил в боковой карман ключи от своей новенькой "Волги" и, захватив "Браунинг", с огромным трудом, собрав все свои душевные силы, взялся за ручку входной двери, как зазвонил телефон. Наконец-то! Сигнал!

Тревога Лидии Николаевны нарастала с каждой минутой — нет! Всё обойдётся! Геннадию Ильичу — её Геннадию Ильичу — не впервой участвовать в задержании опасного преступника!

(А что сегодня майору предстояло именно это — женщина знала вопреки всем его уверениям в противном.)

Проводив Брызгалова на работу — и дёрнул же её чёрт брезгливо поморщиться от предложенной с утра рюмки водки?! — Лидия Николаевна занялась уборкой и, увлёкшись, чуть было не переставила по своему усмотрению стол и кровать, но вовремя спохватилась: ей что? Недостаточно одной непростительно глупости? Как же, каждая женщина лучше любого мужчины знает из чего складываются уют и порядок в доме? Даже если этот мужчина — холостяк с многолетним стажем?

"Не дури, Студенцова, — обнаружив, что мысленно прикидывает, войдёт ли диван-кровать в нишу, занимаемую сейчас письменным столом, одёрнула себя Лидия Николаевна, — и займись-ка, голубушка, чем-нибудь другим!"

Но ничего другого, к сожалению, не находилось: за каких-нибудь два часа брызгаловская квартира была вылизана до блеска, а затевать возню с рассольником и пирогами на ужин — рано. И Лидия Николаевна, поставив тесто, устроилась перед телевизором — надеясь таким образом погасить тревогу, охватившую её вскоре после ухода Геннадия Ильича. Но телевизор с его бесконечными латиноамериканскими страстями не помогал — тревога продолжала расти. И вместе с тревогой увеличивался сумбур в голове женщины: мысли путались, перескакивали с одного на другое и, главное, становились всё занозистее и беспощадней:

"Только бы обошлось! Только бы не убили! Геннадия Ильича — Гену — Геночку! Её Геночку! И какие всё-таки мы бабы бываем стервы! Всё норовим по-своему! И всё — будто бы заботясь! Курить вредно! Пить вредно! А жить с нами — такими "заботливыми" — не вредно? Только бы не убили! Спаси его, Господи, и сохрани! Как же — борьба за здоровый образ жизни! Вот именно — борьба! Кто главнее! А без борьбы? Неужели нельзя? И что же? Если муж не держит в страхе жену — она садится ему на шею? А любовь? Только бы не убили! Её Геночку! А почему — её? Потому что — любит? И значит: любовь — деньги? На которые можно купить душу? Но тогда — какая же, к чёрту, это любовь? Это не любовь — это тирания любви! Ну, понесло бабу! Нет, мужу нельзя без плётки! Ведь женщине совершенно необходимо время от времени чувствовать себя рабыней! Но не только рабыней — госпожой тоже. Как Геночка — о, Господи, хоть бы его не убили! — когда я, озорничая, таскала его за волосы, в шутку взмолился: Ваше Величество Госпожа Рабыня… да, именно так! Чтобы всё вместе! О Боже, отведи от него все опасности! Пусть мимо пролетят все пули! Гена, Геночка — мой!"

Сумбур в голове, тревога в сердце — казалось бы, ничего хорошего, но… ждать, верить, любить, надеяться! Разве это не счастье? А в сравнении с той выжженной кавказской войной пустыней, которую душа Лидии Николаевны представляла прежде — счастье невообразимое. Такое — что женщина боялась верить в него… боялась… и всё-таки — верила! И была согласна благословить даже мучительную тревогу за жизнь любимого! И благословляла — веря, надеясь, любя, молясь: "Боже, отведи от него все опасности! Мимо пусть пролетят все пули!"

Зубов, узнав о положительном результате разговора Геннадия Ильича с Долговым, надолго задумался — минуты две, три в трубке слышались лишь далёкое попискивание, лёгкий треск да тяжёлое, с присвистом, дыхание полковника. Затем раздался его странно неуверенный, будто бы уже не "пред", а "послепенсионный" голос.

— Да, Геннадий Ильич, поназагадывал ты загадок… Люмбаго, Люмбаго… чёрт! Ведь даже для обыска — и то… долговских показаний явно недостаточно! Но… если ты прав… оставлять на свободе спятившего, вооружённого прокурора?! Чёрт! Ладно, майор! Под мою ответственность… но гляди… если ошибаешься — шкуру спущу! Как Игорь Олегович со своих рабынь! Возьму вот и откомандирую дня на три к Алле Анатольевне — чтобы она тебе показала где раки зимуют! — разряжая обстановку, попробовал пошутить полковник. Но, ничего не разрядив, шутка повисла в воздухе, и после новой продолжительной паузы Зубов заговорил по-прежнему неуверенно. — А ты, Геннадий Ильич, сам… имеешь какие-нибудь соображения?

— Имею, Андрей Степанович. Во-первых, что убийца — Люмбаго, после показаний Долгова я уверен на сто процентов. Во-вторых: оставлять его на свободе нельзя ни часа — ведь ясно же, что он не в своём уме! Ну, и, в-третьих: сейчас позвоню, договорюсь от вашего имени о личной встрече и, прихватив Анисимова и Костенко, нанесу ему, так сказать, визит. Чтобы на месте… исходя из складывающихся обстоятельств… а с Кандинским, думаю, после… сейчас нельзя терять время на консультации.