Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Французы наступают на пятки в прямом смысле слова, — сказал Акинфов. — Не поверите, позади нас наши егеря смешались с наступающими французами.

Он говорил с обыденной доброжелательностью, что удивило меня, ведь только что я ловил недобрые взгляды штабс-ротмистра.

—Как же это? — спросил я.

— Видел собственными глазами, — ответил штабс- ротмистр. — Идут вперемешку и мирно беседуют. Действует соглашение о перемирии. Вот так-то.

Некоторое время мы молчали, а затем штабс-ротмистр козырнул и поскакал вперед.

Потоки беженцев поредели. Похоже, что почти все желающие успели покинуть Москву. Я оглядывался на переулки, мимо которых мы проезжали, и видел, что они обезлюдели. Сверхъестественным ужасом веяло от них. Но ужаснее всего выглядели раненые солдаты, оставленные попросту на траве под стенами опустевших домов. Я припомнил, сколько тюков мы собрали накануне, и откуда-то появилась во мне уверенность, что Жаклин сбросила всю поклажу и на дарованные подводы сколько смогла собрала раненых солдат.

«А видел ли их молодой граф Ростопчин Сергей Федорович? — задался я вопросом. — Возможно, заметил, что иные брошены под стенами тех домов, которые он собирался сжечь».

Затем мысли мои перекинулись на Жаклин. Сердце сжималось от горя, когда я вспоминал, как она оттолкнула меня, как страшным голосом сказала, чтобы не смел прикасаться к ней.

От этих дум меня отвлек Косынкин. Он выглянул из коляски и, сияя от радости, спросил:

— Андрей, а ты помнишь, я говорил, что второго сентября непременно что-то случится?

— Помню, Вячеслав, помню, — ответил я, чтобы польстить его самолюбию. — Второй день девятого месяца. Дважды девять равно восемнадцати. Восемнадцать — это три шестерки. Сегодня день Зверя. Помню, Вячеслав.

— Вот, — с удовлетворением промолвил он. — А Парасейчук не верил!

Мы двигались из Москвы по Рязанской дороге. Прямо перед нами в щегольской коляске ехал господин средних лет с молодою женой. Дама в шляпке от солнца то и дело вертела головой, разглядывая офицеров. Услыхав рассуждения Косынкина, она оживилась.

— Александр Никифорович, вы слышали?! — она схватила за руку мужа.

—Голубушка, числа не числа! Рано или поздно французов отсюда вышвырнут! — пылко проговорил тот.

—Господин офицер! — окликнула она егеря. — Это правда, что Москву сожгут?! Я слышала, там остались люди! Их нарочно выпустили из тюремного замка… Это… это такое утешение! Это так радостно!

—Мало ли что говорят, сударыня, — хмуро ответил унтер-офицер.

— Нет-нет, я точно слышала! — поспешно воскликнула женщина, не желавшая расставаться с героическими образами.

— Что же тут радостного, голубушка? — проворчал ее супруг.

— Пусть знают французы! — воскликнула дама, гордо подняв голову.

Молодая барыня искренне полагала, что Москва — это она, это ее муж, отчего-то кативший в тыл в щегольской коляске, а не находившийся в армии, и мы, случайные попутчики, приятные собеседники, — все мы и есть Москва. И я поймал себя на мысли, что и сам, думая о Москве, представлял себе исключительно блистательное общество. Но теперь мы бежали во всю прыть, а исполнить наш долг доверили одутловатому Гавриле Яковлевичу, его мерзкому горбуну и пьяной голытьбе в овчинных полушубках, выпущенной по такому случаю из тюремного замка. И честь умереть за Москву также предоставили черни. И было барыне утешительно и даже радостно…

Неожиданно колонна остановилась. Впереди началась суматоха. Сопровождавшие нас егеря приподнимались в стременах, стараясь что-либо разглядеть. Из головы колонны донеслись крики:

—Французы! Французы!

— Это не французы, а поляки! — уточнил какой-то поручик.

—Что происходит? — спросил я его.

—Нас отрезали! Мы окружены! — выкрикнул он.

— Окружены?! — жеманным голоском воскликнула барыня. — Александр Никифорович, вы слышали? Мы попали в плен к французам!

Из коляски показалась головка Алессандрины. Ее глаза сверкали надеждой.

Я спрыгнул на землю и, схватившись за голову, застонал. Кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся — это был Вячеслав.

— Что ты? Что? — спросил он. — Держись! Живы будем!

—Будем, дай-то бог, — сказал я. — Вот что, Вячеслав! Господа! — я окликнул егерей. — Помните: графиня не должна оказаться у французов! Если она попадет к ним, произойдет катастрофа! Все наши жертвы станут напрасными!

— А вы?! — воскликнул один из унтер-офицеров.

Ошеломленный Косынкин смотрел на меня, ожидая

ответа.

— А я должен прорваться к генералу Милорадовичу.

Я вскочил в седло и пустил коня галопом. За спиной остались наши полки, попавшие в окружение. Двое польских улан бросились мне наперерез, над головой засвистели пули.

— Выручай, выручай, родимый! — шептал я на ухо коню.

В деревне, куда я влетел на полном скаку, готовились к постою.

—Где Милорадович? — крикнул я.

Мне указали на избу, я бросился к ней и у входа столкнулся со знакомым штабс-ротмистром.

—Вы здесь?! — воскликнул он.

—Срочно к Милорадовичу! — выдохнул я.

Акинфов подал знак караулу, и меня пропустили внутрь.

Генерал спал на походной кровати, прикрыв рукою

глаза. Лицо его, обрамленное русыми волосами, казалось безмятежным.

—Ваше высокопревосходительство! — крикнул я.

Милорадович опустил руку, лицо его сразу же сделалось усталым, он повернулся, посмотрел на меня и сказал:

— Что, действительный статский советник, опять не можете справиться с беременной женщиной?

—Мы попали в окружение! — выпалил я. — Я один прорвался сюда. Польские уланы отрезали…

—Что вы несете? — буркнул он. — Я только прилег отдохнуть…

— Ваше высокопревосходительство, — вдруг раздался голос штабс-ротмистра, — к вам Панчулидзев.

В избу стремительно вошел генерал.

— Что стряслось, Иван Давыдович? — спросил его граф.

— Беда, Михаил Андреевич, — ответил тот. — Наши полки окружены. Дайте приказ ударить…

— Я вам ударю! — оборвал его Милорадович.

— Ваше высокопревосходительство, — сказал я. — Там графиня де ла Тровайола. Она же Селинская. Нельзя допустить, чтобы она попала к французам. Нужно прорвать окружение, я готов идти в первых рядах…

—А! Ну да, вы-то еще не навоевались, — протянул Михаил Андреевич. — Обождите на воздухе, я сейчас.

Мы с генералом Панчулидзевым вышли во двор. Акинфов присоединился к нам.

— Ваша подопечная постаралась, — сказал он. — Попади такая картав руки Бонапарта, считай, завтра же он был бы в Твери.

Я взглянул на штабс-ротмистра с благодарностью. Его слова успокаивали: хоть кто-то оценил мои старания. Он что-то такое заметил в моем взгляде и с сочувствием добавил:

— Вижу, пришлось вам связаться с последней сволочью, граф.

— Она не сволочь, — возразил я. — Просто она не на нашей стороне.

—А я не про нее, — сказал штабс-ротмистр. — Я про Косынкина.

—Вы знаете его? — удивился я.

— Косынкина-то?! — ухмыльнулся Акинфов. — Он служил в полиции Смоленска…

— Вот как? — удивился я. — Он не рассказывал мне об этом.

— Неудивительно. Не самый славный эпизод его биографии. Хотя, как посмотреть, — продолжил штабс- ротмистр. — Он занимался тем, что по ночам убивал иностранцев, особенно французов.

—Как убивал? — спросил я.

—Так, убивал, — сказал Акинфов.

— Заладили вы! Убивал и убивал! Мало ли убивают на войне! — неожиданно вмешался в наш разговор генерал Панчулидзев. Он продолжал расхаживать по двору. Акинфов дождался, когда генерал отошел, и вполголоса сказал:

— Вот и ваш Косынкин не делал разницы между войной и убийством мирных жителей только за то, что они иноверцы! Он убивал французов, поляков, жидов…