Шарль Эксбрайя - Убийство девственника

– Вы не могли бы повторить еще раз то, что вы только что сказали, и так, как вы это сказали?

– Е piei, m'en foutе! M'emmasquas toutes! S'es pas que de messourguies! M'en vaou a moun oustaou!

На том же языке Гектор ответил:

– D'ente ses, moun pitchio? (Откуда вы родом?)

– Из Оспитале.

– Ma grand habito encaro Sind-Andre-de-Valborgno! (Моя бабушка до сих пор живет в Сант-Андре-де-Вальборн).

Ветер подул в другую сторону, и Генриетта Нантье снова обрела надежду. Шанталь Грандель, предчувствуя поражение, сделала попытку продолжить сраженье:

– Гектор…

– Довольно, Шанталь. Сядьте. Этот ребенок случайно вас задел.

– Но Гектор, вы же сами…

– Перестаньте, Шанталь, не то вы станете просто смешны!

Coumo vous appelas, moun pichio? (Дитя мое, как вас зовут?)

– Дебора Пьюсергуи.

Министр пришел в полное умиление.

– Y a pas gue per aqui, din noslos mountagnos, per porta do tans poulis prenou (Только у нас в горах дают такие красивые имена!)

Генриетта Нантье перевела дыханье. Положение было спасено. Господи! Как же умно было со стороны Деборы родиться там же, где и их гость!

– Debourah! Voules me douna uno bollo joyo? (Дебора, вы хотите сделать мне приятное?)

– Se pode. (Если я смогу)

– Coonnesses llou Siaoume de los Bataillos? (Знаете ли вы Псалом Сражения?)

– Segu! (Конечно!)

– Vous en pregue, cantas me lou (Тогда прошу вас, спойте его для меня!)

Девушка посмотрела на Генриетту, та кивком головы дала ей свое добро. И тогда по гостиной разлилась старинная песня. Она взлетала, падала, снова взлетала и парила над всеми этими людьми, которые, слушая ее, вдруг начинали осознавать свое ничтожество. Им становилось неуютно. Грандель подпевал Деборе, и их голоса сливались в один.

Вечер имел невероятный успех. Гектор Грандель, уходя, уверял Нантье, что пережил незабываемые мгновенья, и благодарил хозяев от всего сердца.

На следующее утро, за завтраком, Генриетта Нантье в присутствии всех домашних поздравила Дебору с успехом, который она имела во время вчерашнего приема.

– А теперь сходите к господину Жерому и скажите, что кофе подан.

Через несколько секунд Дебора вернулась в комнату. Она была очень бледна, на глазах у нее блестели слезы. Генриетта почувствовала недоброе.

– Мадам!

– Что? В чем дело? Почему Жером не спустился?

– Он не может…

– Почему?

– Потому что он мертв!

Известие заставило всех вскочить со своих мест. Гибель Жерома означала, что шкатулку с бриллиантами вскоре можно будет открыть. Жорж Нантье не мог поверить своему счастью… Он почти закричал:

– Откуда вы знаете, что он мертв?

– Он весь в крови!

Инера с матерью взвизгнули от ужаса, а Дебора тем временем практично добавила:

– Это немудрено. Ему вонзили нож прямо в сердце.

В службе Национальной Безопасности Анси Жозефа Плишанкура, старшего офицера, никто не любил. В то же время все – и главным образом начальство – высоко ценили его профессиональные качества. Но было в нем что-то отталкивающее. Этот человек, казалось, не был способен ни на какие чувства. Он ни с кем не общался и жил один в комнате, которую снимал у старой вдовы на улице Святой Светланы. Одевался он во все темное, носил черный галстук, отчего более походил на приказчика из похоронного бюро, нежели на полицейского. В общем, он ничем к себе не располагал, и в его присутствии допрашиваемые дрожали. Зато он умел находить такие улики, которые часто ускользали от других следователей. Он ненавидел как физическое, так и моральное насилие и действовал мягко, чем неоднократно добивался желаемых результатов. Слишком прямолинейный, он не питал ни малейших иллюзий по поводу отношения к себе своих коллег и совершенно не обладал чувством юмора. Ему казалось, что все над ним издеваются. Малейшую шутку в его присутствии он воспринимал как личное оскорбление, а простой отказ в какой-нибудь просьбе расценивал как намеренное, заранее спланированное унижение. Слишком правильный и слишком щепетильный.

Для Жозефа Плишанкура не было секретом, что коллеги подсовывают ему самые неприятные дела. Он безропотно, с улыбкой – меня, мол, не обманешь – на них соглашался. Подчиненные Жозефа каждое утро, поднимаясь с кровати, молили Господа уберечь их от разноса у шефа.

Плишанкур не успел войти в кабинет, когда дежурный доложил, что комиссар Мосне срочно его вызывает.

Шарль Мосне был полной противоположностью Жозефу. Он любил жизнь, шумные приемы, стремился быть своим в хорошем обществе, и потому в основном его деятельность была направлена на то, чтобы подняться как можно выше по общественной лестнице. Он понимал, что если сегодня его принимают там-то, завтра он может надеяться на то, что его примут и кое-где повыше. Это своего рода «восхождение» началось двадцать лет назад и продолжится до самой смерти. Амбиции обязывали его – даже если это не было ему свойственно – казаться всегда любезным, разговорчивым, услужливым. Он не изменял себе и в общении с подчиненными. Слова его, даже самые лестные, скрывали иногда безапелляционный приговор, и при этом его нельзя было обвинить в лицемерии. Вот почему комиссар Мосне не испытывал ни малейшей симпатии к Плишанкуру.

– Вы меня вызывали, господин комиссар?

– Здравствуйте, Плишанкур. Присаживайтесь. Вы знаете о событиях этой ночи?

– Еще нет, господин комиссар.

– Неприятнейшее дело свалилось нам на голову.

– Что такое?

– Вы знаете Нантье?

– Макаронные изделия Маниго? Лично не знаком, но кто же о них не слышал… Сын и зять часто фигурируют в хронике происшествий как шалопаи.

Шарль Мосне не сказал своему подчиненному, что быть принятым у Нантье явилось бы для него вершиной восхождения.

– Представьте себе, дорогой мой, что брат мадам Нантье Жером Маниго, старый девственник, столь же жадный, сколько богатый – у него в комнате хранилась целая россыпь бриллиантов – был убит этой ночью ударом ножа прямо в сердце.

Плишанкур удивленно присвистнул.

– Профессиональное преступление, господин комиссар!

– Увы, похоже, что нет. Бриллианты, естественно, пропали, а знали о существовании этих камней только домашние и прислуга.

Убийство было совершено во время приема, который Нантье давали в этот вечер. Врач установил, что смерть наступила между полуночью и часом ночи.

– Кто был приглашен?

Мосне посчитал вопрос бестактным и ответил сухо:

– Вы должны догадываться, Плишанкур, что Нантье всех подряд не принимают. Среди гостей был министр Грандель (Присутствие министра в глазах комиссара затмевало всех остальных). Мы составили список приглашенных: все высокопоставленные, глубоко уважаемые люди.

– Можно предположить, что кто-то посторонний воспользовался приемом?

– Вы знаете, что мы не отклоняем никаких гипотез, но это кажется маловероятным… Никаких следов взлома… Выходит: в доме был сообщник.

– Значит…

Мосне вздохнул.

– …Значит, да! Мы, по-видимому, должны признать, что Жером Маниго был убит кем-то из гостей.

В установившейся тишине оба взвешивали значение только что произнесенного и все вытекающие из этого последствия.

– Вы должны понимать: чтобы вести следствие в среде, где каждый неверный шаг может стать непоправимой ошибкой, требуется отличный полицейский, умеющий ловко маневрировать. В противном случае это катастрофа как для меня, так и для вас.

– Для меня?

– Я назначаю вас вести расследование и прошу соблюдать максимальную осторожность.

– Благодарю за доверие, господин комиссар.

Ирония, прозвучавшая в его ответе, не ускользнула от Шарля Мосне, но он решил не заострять на этом внимания.

– В таком случае вам и карты в руки.

– Где тело?

– Перевезено в морг после предварительного осмотра. Я не хотел сразу за вами посылать, поскольку знаю, что вы любите работать спокойно, без суеты. Вам даже не потребуется встречаться с людьми из прокуратуры, роль посредника я беру на себя,

Плишанкур прекрасно понимал, что это означало: в случае успеха комиссар присвоит все заслуги себе, но если дело будет проиграно, подставит старшего офицера. Он поднялся со стула.

– С вашего разрешения, господин комиссар, приступаю к выполнению.

– Прошу вас.

– Кого я могу взять в помощники?

– Я освободил от всех обязанностей инспектора Жиреля, и он в полном вашем распоряжении.

Плишанкур скорчил гримасу, чем несказанно обрадовал Шарля Мосне.

– Я знаю, Плишанкур, о чем вы думаете, но Жирель сможет выполнять ту работу, которая только отнимет у вас время: допрос слуг, второстепенные расследования и т.п.

Комиссар умолчал о том, что инспектор Жирель внесет человеческую нотку в слишком жесткие методы Плишанкура.

Леон Жирель, красивый тридцатилетний парень, спортсмен, пышущий здоровьем и не обременяющий себя поисками смысла жизни, пришел на работу напевая, в хорошем настроении. Ведь над Анси сегодня сияло солнце, напоминающее ему солнце родной провинции. Он был родом из Марселя и никак не мог привыкнуть к климату Верхней Савойи. Главной его слабостью была любовь – неизменная любовь к самому себе и весьма переменчивая, когда дело касалось партнеров. Дело в том, что в среднем где-то раз в месяц он встречал женщину своей жизни. Именно это и произошло с ним вчера вечером в казино, и теперь голова его была занята новой победой, так что он не обратил внимания на то, что коллеги как-то странно на него смотрят.