Алексей Грачев - Кто вынес приговор

- А слыхали, на ткацкой фабрике директор как приодел ведомственных?

- Слыхали, - отозвался, улыбнувшись, Саша, - уши и у нас есть.

- Так вот, - продолжал тем не менее Барабанов, недовольно оглядывая агентов. - Увидел он одного из наших и зовет к себе в кабинет. Зовет и говорит: не могу я видеть эти шинели, напоминают жандармов, от которых много лиха хватил я при царизме. Вызвал бухгалтера и ему: мол, сколько стоит одеть вот этих ребят из милиции. Тот быстренько прикинул. Выделить деньги, и пусть они все пятеро купят себе шапки, пальто и ботинки. Посмотрите-ка на них теперь - кепки с форсом, пальто - "колоколом", штиблеты из магазина Бирюкова... Вот тебе, и шинеля, - словно бы передразнил он инспектора.

Костя засмеялся:

- А сам директор, говорят, в штанах с заплатами... Мало ли что там, Федор. Форма введена, и ее надо носить, она пусть и мешком, может, но зато сразу видно, что ты советский милиционер. Придет время - красивше будут шить, пока же не научились, понимать надо.

Вошли двое - Рябинкин и Каменский - агенты первого разряда. Каменский - крупный мужчина с широким лупоглазым лицом, в картузе черном, в брезентовом плаще и ботинках на толстенной подошве - молча присел на диван. Этот - местный житель, работал до империалистической войны монтером в коммерческом училище. В войну на турецком фронте при тридцатиградусном морозе вместе с другими солдатами - рязанскими, тамбовскими, тверскими мужиками - карабкался по кручам на крепость Эрзурум. Не добрался, остановила пуля. Пролежав несколько часов, обморозил лицо, ноги. Да еще свалилась по дороге санитарная линейка - лошади понесли вдруг в темноте, напуганные воем шакалов. Лежал в госпиталях до конца войны. В гражданскую сопровождал цистерны с бензином на восток для Красной Армии, тоже натерпелся всякого. В губрозыске три года, по рекомендации самого Ярова: земляки они, с одной окраины, чуть ли не в мальчишках вместе гоняли латухи да шарили вьюнов по заводям корзинами.

Рябинкин, тот недавно в розыске. Лицо у него доброе, и какой-то он отзывчивый на все, с каждым умеет поговорить. С одним раскурит цигарку, с другим о доме потолкует, с третьим пышкой с базара поделится, четвертого поругает за что-нибудь... Положено ему быть внимательным ко всем помогает потому что секретарю партийной ячейки при губмилиции. Он же ведет кружок политграмоты раз в неделю, часто выступает с докладами о событиях в мире.

Сняв фуражку и бросив ее на диван рядом с Барабановым, Иван обошел всех, здороваясь за руку. После этого спросил с любопытством:

- Ну, молчит?

- Молчит, - поняв, о ком идет речь, нехотя отозвался Костя, не отнимая рук от огня.

- Не оборвалась бы цепь...

Костя удивленно глянул на него, подумал: "Тоже, значит, цепь видит Рябинкин".

- Может, и оборвется, - отозвался он, потирая нажженные щеки. - А может, и цепи-то нет. Пустяк какой-то.

Кулагин сказал вроде как одному инспектору:

- Говорит, по ошибке написал ордер, в суматохе. Нет, не пустяк, покачал он головой, сдвинув брови, как будто был недоволен словами инспектора: - Кто-то еще да прячется за ним. Кто-то да есть...

- Если есть, значит, узнаем, - ответил Костя, прислушиваясь к щелчкам в печи. - Ну, а как вы съездила в село, Антон Филиппович? - спросил он Каменского. - Как та старуха?

- Своей смертью, - ответил Каменский, почему-то улыбнувшись виновато. - Помылась вечером в баньке, попила чаю с малиновым вареньем, легла на голбец да и не проснулась.

- Без тоски и без боли, - вставил Саша, нагибаясь за железным прутом, чтобы поправить дрова в печи.

Каменский вытер лицо платком, вдруг точно озлили его слова Карасева:

- А мы тоже позябли с Иваном. У лошади ноги больные, плетется еле-еле, а сугробы уже. В трактире, под городом, попросил я горькой русской аршинчик. Невмоготу...

Он поднял голову, туго свернулась багровая шея, охваченная воротом свитера.

- Бородка вроде как показалась... Приехал тоже, значит, из уезда.

В коридоре послышалась суматоха, топот, явственно прозвучал голос начальника губрозыска Ивана Дмитриевича Ярова:

- Опять одна лампочка перегорела. Не губрозыск, а застенок Иоанна Грозного. Или тебе, Семенов, все равно - темно, светло ли? Таракан ты, что ли?

Что ответил дежурный, Костя не разобрал, донесся сердитый голос Ярова уже возле дверей "дознанщицкой":

- А чье же дело, Семенов? Может, собака Джек за тебя ввернет лампочку? И на полу какой-то мусор. Убрать немедленно!

Он сначала заглянул в комнату, увидел агентов, вошел, мягко ступая сапогами. Кожаное пальто его, длинное, до пят, блестело тускло. Лицо, круглое, с черной узенькой бородкой, тоже блестело. Он снял плюшевую кепку с вытянутым, как клюв, козырьком, смахнул с нее снег себе под ноги, точно раскланялся перед всеми сидящими в комнате.

- Что засиделись, товарищи?

- С обхода вернулись, - пояснил Костя. - В подвалах да в чердаках назяблись.

- Ну, что там этот Миловидов? - тоже в свою очередь задал вопрос Яров. Костя взъерошил гладкие черные волосы - какое-то чувство вины перед начальником пряталось у него в душе. Взяли преступника, а он молчит.

- Все так же на память жалуется, - сказал он, и агенты улыбнулись вдруг непонятно почему. Начальника губрозыска рассердили эти улыбки:

- Ускорить дело надо... Завтра же передайте следователю. Лучше бы Подсевкину... С Замшевым вели разговор?

- Молчит тоже. Не знает ничего...

- В магазине были?

- И в магазине были, - ответил сердито Костя, недовольный тоном начальника. - Опрашивали продавцов, на склад зашли. Видеть видели, а кто он - не знают. Ну, будем искать, Иван Дмитриевич.

Яров удовлетворенно кивнул головой:

- Ну, ладно тогда. А я вот с автозавода. Обещали нам скоро полугрузовой автомобиль "фиат". Побыл я у них там на коммунистическом собрании. Узнал, что скоро грузовики с автозавода в пробег уйдут по Туркестану.

Он вытер лицо платком, поднялся, и всем стало ясно, что мирный разговор кончился, а будет серьезный разговор:

- Жаловались рабочие, когда узнали, что я из губрозыска. Налетчики раздевают, карманники одолели вконец, в магазин не войдешь. Рвут прямо из рук. Беда, чище, чем в гражданскую войну. Сегодня вот средь бела дня в Масленом проломе сняли с крестьянина шубу, вчера вечером у женщины взяли кольца, вынули серьги из ушей. Один налетчик был в желтом парусиновом дождевике... Кто это? Кто рядится в желтый парусиновый дождевик? обратился он сердито ко всём.

Ему не ответили.

- Знаем мы это, - сумрачно отозвался наконец Костя. - Как же, Иван Дмитриевич. Участок Грахова, а подключили к нему еще Барабанова.

- И так редкая ночь без шума, - обидчиво сказал Саша. - Только ляжешь, как курьер хвать за ногу.

Яров аккуратно надвинул кепку на коротко остриженные, начинающие седеть волосы, застегнул пуговицы пальто. Собирался с мыслями, искал, что ответить субинспектору.

- Сейчас, товарищи, когда кончилась гражданская война, защита Республики также возложена и на милицию и на уголовный розыск... Защита Республики, - добавил он, строго и торжественно глядя при этом на Сашу. Ну вот, а ты, Карасев, - "хвать за ногу".

Он пошел к дверям, но, взявшись за ручку, остановился, отдал приказание:

- Понимаю, что назяблись сегодня, но служба. Завтра всем в шесть утра здесь быть. Намечается обход, данные перед выходом.

- Это нэпманшу раструсили на кольца да серьги, - едва он вышел, заворчал Барабанов, дернулся с дивана, зашебуршил ремнем, как перед построением. - Они вот разодетые, а мы стереги их. Развели буржуазию с кулаками. Не по душе мне эта платформа.

Рябинкин слез с подоконника, обогнул стол, качая укоризненно головой:

- Ты, Барабанов, смотрю я, вроде как в мелкобуржуазный уклон впадаешь. Против мелкой буржуазии, а взгляд что ни на есть мелкобуржуазный. Не оппозиционер ли ты, не дискуссии ли тебе нужны новые относительно новой экономической политики? Должен понимать, Федя, что частная торговля пока нужна Советской Республике.

- Я не оппозиционер, - огрызнулся тот. - Я в семнадцатом, в феврале, сидел в тюрьме за политическую агитацию. В трактире потому что на всю залу кричал: "Ленин самый лучший человек, и надо идти за ним!" А потом со Щорсом шел по Украине... А ты, Рябинкин, пороху не нюхал, на передовой даже не был. Вот тебе и уклон.

Нравится Косте Рябинкин своим терпением, каким-то добродушием, мягкой улыбкой. Оттого, может, Рябинкин такой, что, работая в Коммунистическом союзе молодежи при паровозных мастерских, имел дело с разным народом и научился ладить и терпеть всякие колкие шутки. Вот и сейчас подсел к Федору, положил ему на плечо руку, проговорил без всякой злости:

- Это верно, не нюхал я пороху на передовой. Но зато пути восстанавливая на Восточном фронте под огнем, можно сказать. И стреляли в нас, и бомбили. А мы забивали костыли в шпалы, чтобы составы шли с красноармейцами на Сибирь... Дело мы делали? - спросил он, заглядывая Федору в глаза. Тот промолчал. А Рябинкин - вот теперь пожестче, как почуяв свою силу: - А в политике я тебя все же посильнее. И ты бы разбирался лучше, занимайся в кружке политической грамоты. А ты пришел один раз осенью и больше нет. Вот и лезет в голову чепуха разная, - под смех агентов добавил он. Барабанов хмуро буркнул: