Ларс Кеплер - Призраки не лгут

Йона достал из багажника канистру с бензином и принялся поливать сиденья. Он облил бензином ноги и комбинезон девочки и изувеченное тело женщины.

Стало тяжело дышать.

Надо остановиться, успокоиться. Растревоженное сердце норовило протолкнуться вверх, в горло.

Йона что-то пробормотал и вытащил девочку из кресла. Походил взад-вперед, держа ее на руках, крепко обнял, покачал, пошептал что-то ей на ухо. Потом усадил на колени матери. Молча захлопнул дверцу и выплеснул остатки бензина на машину. Заднее окошко было опущено. Йона бросил на заднее сиденье зажженную спичку.

Огонь, словно голубой ангел смерти, рос внутри машины.

Сквозь стекло Йона различил непостижимо спокойное лицо женщины, волосы которой уже горели.

Машина, охваченная огнем, накрепко застряла у сосны. Языки пламени выли, кричали, рыдали.

Внезапно Йона словно проснулся. Он бросился к машине, чтобы вытащить тела. Дверца обожгла руки, но он сумел открыть ее. Огонь в машине вспыхнул с новой силой. Йона попытался обхватить женщину, ее куртка сильно горела. Худые ноги в джинсах словно подергивались, отбивая такт в языках пламени.

Спаси, папа. Спаси, папа.

Йона понимал, что это неправда, что они мертвые, но все же не выдержал. Он потянулся через огонь и схватил руку девочки.

И тут от жара взорвался бензобак. Йона успел услышать странный треск, после чего у него лопнули барабанные перепонки. Как во сне, он почувствовал, что из носа и из ушей льется кровь, упал навзничь, упал с пустыми руками, почувствовал затылком удар — словно издалека что-то надавило на голову. В раскаленном мозгу что-то взвыло. Перед тем как зрение отключилось, комиссар успел увидеть, как медленно кружатся, опускаясь, огненные чешуйки листьев.

…Йона засмотрелся в иллюминатор и не услышал сообщения о том, что самолет начинает посадку в международном порту Хельсинки.

Двенадцать лет назад он отрезал палец дьяволу, и в наказание его осудили на одиночество. Он дорого заплатил, но все эти годы знал, что с него еще спросится, что наказание слишком мягко, что дьявол просто выжидает, кого еще можно отнять у него. Просто ждет, когда Йона вообразит, что он, дьявол, все забыл и простил.

Йона скорчился, пытаясь восстановить дыхание. Мужчина в соседнем кресле с беспокойством взглянул на него.

По лбу Йоны лился пот.

Это была не мигрень — это было нечто другое, за этим угадывалась непроглядная тьма.

Он остановил серийного убийцу Юрека Вальтера. Ничто не забыто, ничто не сдано в архив.

У него не было выбора, но цена оказалась слишком, непомерно высока.

Непомерно высока.

Руки покрылись гусиной кожей; Йона вцепился в волосы, ногами уперся в пол.

Он собирается разыскать Сумму и Люми. Собирается совершить непростительное. Пока Вальтер думает, что они погибли, — они в безопасности. Как знать, не приведет ли он, Йона, серийного убийцу к своей семье?

Телефон Йона оставил в Стокгольме. Паспорт был фальшивым, а расплачивался он только наличными. Комиссар вылез из такси и прошел два квартала пешком. Наконец он остановился перед дверью дома и попытался рассмотреть что-нибудь в темных окнах.

Комиссар немного подождал, потом ушел подальше в кафе, отдал десять евро за одолженный телефон и позвонил Саге Бауэр.

— Мне нужна помощь, — почти шепотом сказал он.

— Ты знаешь, что тебя все ищут? Тут черт знает что творится…

— Мне надо кое в чем помочь.

— Так? — Голос Саги сразу стал спокойным и сосредоточенным.

— Когда отправишь мне сообщение, обязательно уничтожь всю историю поиска.

— Ладно. — Сага ответила тихо, не раздумывая.

Йона проглотил комок, посмотрел на записку, которую дала ему Роза Бергман, и попросил Сагу проверить, жива ли женщина по имени Лаура Сандин, проживающая в Хельсинки по адресу Лиисанкату, шестнадцать.

— Я могу тебе перезвонить? — спросила Сага.

— Лучше не надо. Ищи, а я подожду на телефоне.

Минуты, которые потянулись следом, были самыми долгими в жизни комиссара. Он рассматривал блестящую пыль на стойке, кофе-машину, следы на деревянном полу, оставленные ножками отодвигаемых стульев.

— Ты здесь? — сказала наконец Сага.

— Здесь, — прошептал он.

— У Лауры Сандин два года назад обнаружили рак печени…

— Дальше, — попросил Йона, чувствуя, что пот льется уже по спине.

— Ну, в прошлом году ее прооперировали. И она… ну…

Сага что-то неразборчиво прошептала.

— Что там? — спросил Йона.

Сага откашлялась и сказала хриплым от напряжения голосом — словно только теперь поняла, что речь идет о чем-то чрезвычайно важном:

— Ее прооперировали еще раз, совсем недавно — на прошлой неделе…

— Она жива?

— Как будто да… Она еще в больнице, — осторожно сказала Сага.

Когда Йона шел по коридору отделения, где лежала Сумма, время как будто замедлилось. Отдаленные звуки — телевизор, разговоры — становились все медленнее и медленнее.

Комиссар тихо открыл дверь палаты и вошел.

Очень худая женщина лежала, отвернувшись к стене.

Окно было занавешено легкой хлопчатобумажной занавеской. Тонкие руки женщины покоились на одеяле. Темные, пропитанные потом тусклые волосы.

Комиссар не знал, спит женщина или нет, но ему нужно было увидеть ее лицо. Он подошел ближе. В палате стояла полная тишина.

Та, которая в другой жизни была Суммой Линной, очень устала. Ее дочь просидела возле нее всю ночь напролет; сейчас девочка спала в комнате для родственников.

Глядя на пробивающийся через занавеску тусклый дневной свет, Сумма думала, что человек беспомощен и одинок. У нее остались кое-какие хорошие воспоминания, в которых она спасалась, когда ей было одиноко и страшно. Когда перед операцией ей дали наркоз, она вызвала в памяти именно эти моменты.

Светлые, светлые ночи, когда она была ребенком.

У них с Йоной родилась дочь; вот малышка хватает Сумму за палец.

Свадьба в летний день; свадебный венец, который ее мать сплела из березовых корней.

Сумма сглотнула, чувствуя, что живет, что ее сердце бьется. Но как страшно умереть и оставить Люми одну на всем белом свете.

Она повернулась, и жгуче заболел шов. Сумма зажмурилась, но снова открыла глаза.

Ей пришлось несколько раз моргнуть. Наконец она поняла, что он получил ее сообщение.

Йона склонился над ней; жена коснулась его лица. Провела рукой по густым светлым волосам.

— Если я умру, позаботься о Люми.

— Обещаю.

— И повидайся с ней, перед тем как уйдешь. Обязательно.

Йона стал гладить ее лицо, зашептал, что она так же красива, как прежде. Сумма улыбнулась ему. Потом он исчез, но Сумме больше не было страшно.

Комната для родственников была обставлена просто. На стене висел телевизор, сосновый стол, заваленный сигаретными пачками, стоял у продавленного дивана.

На диване спала девочка лет пятнадцати. Глаза у нее болели от слез, на щеке отпечатался рисунок полосатой подушки. Вдруг девочка проснулась от странного ощущения. Кто-то укрыл ее одеялом. Туфли оказались снятыми и теперь аккуратно стояли возле дивана.

Кто-то был рядом. Пока она спала, кто-то присел рядом и тихо взял ее руку в свою.

У старого шоссе, между Стокгольмом и Упсалой, стоит Лёвенстрёмская больница. Она построена в начале девятнадцатого века по распоряжению Густава Адольфа Лёвенстрёма, который пытался искупить вину своей семьи. Его брат убил короля Густава Третьего на устроенном в Опере бале-маскараде.

Двадцатитрехлетний Андерс Рённ, худощавый человек с красивым чувственным лицом, недавно сдал экзамены. Сегодня был его первый рабочий день в Лёвенстрёмской больнице.

Когда он входил в просторный холл, тусклое осеннее солнце играло в кронах деревьев.

За современным главным корпусом из темно-красного кирпича стоит темноватое здание, сверху оно напоминает крест с лилиями на концах. В здании размещается большое психиатрическое отделение, которое включает отделение судебной психиатрии и особо охраняемое отделение лечебницы.

На опушке леса стоит бронзовая скульптура — мальчик, играющий на флейте. На плече мальчика сидит птица, и еще одна птица — на широкополой шляпе.

С одной стороны дорожки раскинулся пасторальный пейзаж — луга, спускающиеся к озеру Фюсинген, а по другую сторону дорожки высится пятиметровый забор с колючей проволокой, за которым — тенистое место отдыха с разбросанными вокруг скамеек окурками.

В течение четырнадцати лет в психиатрическое отделение не пускали ни одного посетителя, фотографирование и аудиозапись запрещались.

Андерс Рённ прошагал по бетонным плитам, вошел под подрагивающий от ветра жестяной козырек и последовал дальше, к двери со стеклянными окошечками.