Евгения Изюмова - Помоги себе сам!

Едва за Стасом захлопнулась дверь, Гелька взмолилась:

- Жанна, не уходи, а? Видишь, мой озверел.

Ну, насчёт состояния Стаса Гелька, конечно, загнула: муж стойко выдержал опустошение своей заначки примерно на треть. А то, что ушёл, так его понять можно.

Стас вернулся часов в десять вечера. Мы за время его отсутствия, что только не передумали, даже подозревали, что улетел в Воркуту, и Гелька сильно горевала, что довела Кувалдочку до такого состояния. А Стас молча прошёл в комнату и обратился почему-то ко мне, а не к жене:

- Жанна, давай махнём втроём на Урал. У тебя же отпуск. Там у меня тётка живет. Я её давно не видел. Заодно и порыбачу. Расходы беру на себя. Билеты вот, - и он протянул мне билеты и мой паспорт.

Я взяла документы, и даже не удивилась: Стас, если за что-то возьмется, обязательно доведёт дело до логического конца, видимо, решив поехать к тёте, он зашёл ко мне домой и взял у сыновей мой паспорт. На билетах стояла дата отъезда - завтра.

Ангелина вытаращилась на мужа и, казалось, потеряла дар речи. Да я сама была не менее удивлена.

- А что это ты мне говоришь? - осведомилась я. - Договаривайся сначала с Ангелиной.

- Она и так согласна, - и озорно подмигнул жене, отчего ту из кресла словно пружиной выбросило. И прямо на шею своей Кувалдочке.

- Стасюля! Кувалдочка ты моя ненаглядная! - вопила Гелька от избытка чувств.

Я не стала мешать примирению супругов, сообщила в пространство, что согласна, и отправилась готовиться к отъезду.

Тётка Стаса жила в посёлке, который когда-то был заселён лесорубами. Но лес в округе вырубили, леспромхоз закрыли, а маленький лесообрабатывающий заводик, по-местному - лесопилка, закрылся сам. Кто помоложе - перебрались в близлежащий город и обосновались там, пенсионеры переехали к детям, а кому некуда было ехать, те остались доживать свой век в посёлке. Тёте Глаше было куда ехать: сын жил в Москве, дочь в Екатеринбурге, да и Стас постоянно звал к себе - он рано остался без родителей, и тётя Глаша воспитала его как собственного сына. Однако тётя Глаша решительно отвергала все приглашения: «Чего я там, в ваших городах, не видела? Глазу развернуться негде - одни дома, дышать нечем - гарь и дым с машин да заводов, а тут - воздух целебный, простор глазу необыкновенный - лес кругом».

Тётя Глаша была невысокого росточка, вся такая кругленькая, домашняя. Мы сразу понравились друг другу, она стала нас звать по-уральски простецки - Гелька да Жанка. Я сначала удивлялась, что в лексиконе тёти Глаши нет уменьшительных ласковых имен, например, Стасик, Клавочка (её дочь) или Мишенька (сын) или нейтральных - Миша, Клаша. Все у неё - Мишки, Клавки, Петьки, Серёжки… А потом поняла: просто так принято в тех краях, и нет ничего обидного в том, что тётя Глаша кричала мне: «Жанка, подь сюды, принеси-ка дров в баню, а то варнак Стаська опять умёлся на свову рыбалку!»

Стас за два дня привёл в порядок забор, крышу на бане, что-то ещё пару дней колотил да пилил, а потом тётя Глаша милостиво отпустила его, и он сутками пропадал на лесном озере или на реке вместе с соседним дедом Иваном. Они всегда приходили с богатым уловом, и тётя Глаша ежедневно то варила уху, то жарила рыбу, то пекла расстегаи. Её просторный двор смахивал на двор военного госпиталя: на растянутых веревках вялилась рыба, прикрытая от мух марлей и старыми ветхими простынями. Ветер полоскал белые полотнища, вот мне и пришло на ум такое сравнение.

Что касается нас с Гелькой, то мы, выполнив ежедневный «урок» по уборке дома и прополке огорода, тоже уходили в лес или на речку. Нас сопровождали всегда две девчонки - Ксюша и Верочка, внучки Марьяны, соседки тёти Глаши. Обе жили с родителями в Екатеринбурге, лето проводили обычно у бабушки, потому окрестные леса знали хорошо. Вот мы с ними и ходили по грибы да ягоды, и я, многие годы не бывавшая в настоящем лесу, от души наелась голубики и черники. На солнечной стороне дома тёти Глаши висели связки сушёных грибов - это мы с Гелькой вносили свой вклад в зимние заготовки.

Однажды тётя Глаша сказала, что девки, то есть Ксюша и Верочка, решили пойти по «боярку», иными словами - за боярышником, дескать, и нас зовут. А мы что? Мы - согласные!

Рано утром, когда ещё трава вся в росе, мы, гремя ведрами, отправились в лес. Солнце поднималось над лесом уже неспешно, по-августовски, однако грело достаточно, потому на полянах трава уже просохла, и на одной из таких весёлых полянок, заросших Иван-чаем и ещё какими-то лесными цветами, мы устроили первый привал. Посидели недолго. Поели - и дальше в путь. Шли долго берегом лесной речушки, берега которой заросли черёмухой, и крупные чёрные ягоды так и просились в рот. Мы с Гелькой набросились на черёмуху, а девчонки сидели на стволе упавшего дерева - у них в огороде росла громадная черёмуха, и лесная - не в диковинку. Они дружно хихикали, мол, вечером нам кошка понадобится - выскребать кое-что при выходе отработанных материалов из нашего организма. То есть намекали на заурядный запор - черёмуха, как известно, «крепит». Мы вняли их насмешкам и, набрав с полведра ягод, пошли дальше.

Тропа незаметно отвернула от реки, и мы оказались на краю оврага, куда тропинка и ныряла.

- Ой, - пискнула востроглазая Ксюша, - медведь!

Мы посмотрели, куда рукой показывала Ксюша, и приросли ногами к тропе. То есть мы желали бы повернуть назад, но наши ноги отказывались повиноваться - налились тяжестью, стали словно гранитные. А медведь развалился на противоположном склоне оврага, подставив лохматое брюхо солнцу, словно толстый мужик на пляже, и ухом не вёл - не слышал нас и не чуял, наверное, ветер был в нашу сторону. Там, на солнечном склоне росла удивительная поздняя малина, мы её собирали буквально пару дней назад, и, Верочка, видимо, представив, что могло быть с нами, окажись медведь в то время там, произнесла неожиданным басом:

- Мама! Он сейчас нас съест!

- Ну, - рассудительно возразила ей Гелька, - всех-то не съест, кого-то да оставит.

- А я слышала, что медведи - трусы, - заявила Ксюша. - Он от страху даже обделаться может. Не зря тётя Глаша понос медвежьей болезнью называет, - и не успели мы обсудить это заявление, как Ксюша раскрутила над головой ведро и метнула его, словно пращу, в противоположный склон.

Ведро, конечно, до медведя не долетело, грохнулось на тропу, но зато с таким звоном, что медведь подскочил. И… ринулся в заросли!

Мы постояли с полчаса, не решаясь идти вперёд, впрочем, и назад нас пока ноги тоже не несли.

- Ой, - прорезался голос, наконец, у Верочки, - айда домой, вдруг медведь за кустами сидит.

Пуганая ворона, известно, каждого куста боится, однако Ксюха была явно из непуганых, потому вела себя воинственно и храбро:

- А чё - домой? - заявила она. - Пойдём за бояркой, ну его к лешему, этого медведя. Он поди-ка уже за сто вёрст убежал, а боярка недалеко, за оврагом всего-то пару километров пройти.

И мы решили продолжить наш поход, пролетев на одном дыхании место, где лежал недавно медведь - и от страха, и от зловония: медведь всё-таки сотворил «чёрное» дело в кустах. Правда, Ксюхины «пара километров» удлинились, думаю, километров до пяти. Хорошо, что она расстояние меряла не вёрстами, а в лесной вёрсте, как известно, может и пять километров уложиться.

Боярышник рос в буреломных зарослях. Там пахло грибами, прелой листвой и ещё чем-то неуловимо ароматным. Где-то вдали гомонили на разные голоса птицы, а тут было тихо. Кусты боярышника были могучие, развесистые, усыпанные алыми ягодами. Ксюша тут же проинформировала нас, что существует ещё и оранжевый боярышник, только до него идти далеко.

- И на том спасибо, - усмехнулась Гелька, - а то бы ты нас вообще к чёрту на кулички увела.

Мы быстро наполнили вёдра и решили пообедать перед дорогой, чтобы домой идти без остановок, потому что солнце уже перевалило полуденную черту, и желательно попасть в посёлок до заката. Однако, оглядевшись, мы не приметили ничего подходящего, чтобы присесть - не на ветвях же устраиваться как воробьям. Сидеть в траве не хотелось - мало ли кто там обитает. На прежнем привале мы сидели на перевёрнутых кверху донышком вёдрах, а тут как быть? Пока размышляли, Ксюха-востроглазка углядела в просвете какие-то брёвна:

- Айда туда, там и пообедаем, - предложила она, и мы протиснулись сквозь заросли на крошечную полянку, где лежало с десяток сосновых брёвен, невесть откуда привезённых, потому что вокруг росли осина да боярышник. Почерневший срез информировал, что брёвна лежат здесь не один год.

И Ксюха вынесла вердикт:

- Сволочи, бракуши противные! Где-то лес напилили да спрятали, а потом, видно, забыли про него.

Мы согласились с ней.

Обед у нас был немудрёный: десяток помидоров да яйца, то, что осталось от «ланча» - так окрестила наш первый привал Верочка. Мы расположились на брёвнах. Ксюха, неугомонная девчонка, залезла на самый верх, а мы сидели на нижнем бревне. И не успели приступить к еде, как Ксюха завопила: