Не было бы счастья - Антонова Александра

― И заметьте, умирают не только старики, но и молодые люди, продолжал он самозабвенно. ― И что самое ужасное, умирают даже юные девушки!.. Да, как это ни прискорбно, она умерла… О! моя дорогая, горячо любимая, страстно обожаемая сестра! ― тут он воздел руки к небу и задрожал щеками и подбородком. ― Мы похоронили ее на днях и остались сиротами…

О, Господи! Вымогатель-попрошайка?! Неужели, теперь эта братия переместилась из вагонов метро в квартиры обывателей? Вот ужас-то… Обрабатывают доверчивых людей стационарно? Как же его выпроводить?

Гоша разделял мое недоумение и досаду. Он сидел рядом с моим креслом и принюхивался к посетителю, склонив голову набок.

― Да, горе поселилось в наших сердцах. И что самое ужасное, Эмма Францевна осталась без компаньонки. Ей не с кем поговорить, отвести душу! Вся надежда только на вас. Войдите в наше положение, не откажите в милости! Христом Богом молю!

Тут господин Галицкий сполз с кресла и бухнулся на колени. Я поджала ноги и шарила глазами по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого, чтобы стукнуть его по голове и вызвать скорую помощь. Он помешанный, причем ― буйно. Гоша спрятался за мое кресло и оттуда демонстрировал грозный оскал.

― Не поймите меня превратно, я не сумасшедший. Взываю к вашему великодушному сердцу!

Если он не сумасшедший, то, скорее всего, актеришка, который репетирует роль в экзотических условиях, на дому у зрителей, и тем самым оттачивает свое мастерство до небывалой остроты восприятия. Поаплодировать, что ли?

― Эмма Францевна нижайше просит вас принять ее предложение. Естественно, не бесплатно, ― и Лев Бенедиктович, вставая с колен, предложил мне более чем щедрое вознаграждение.

Тут я совершенно сбилась с толку, тем более, что имя «Эмма Францевна» рождало в голове какие-то смутные воспоминания.

― Неужто не припоминаете? Двоюродная бабушка ваша по отцовской линии.

Теперь припоминаю. Когда я была маленькой девочкой, то видела строгую даму с лорнетом у нас в доме. Потом произошла какая-то невнятная история, и дама больше не появлялась. Мама, когда разговор заходил про нее, поджимала губы и цедила: «Эта Эмма»… Уже тогда Эмма Францевна казалась мне старушкой. Сколько же ей лет сейчас? Под восемьдесят?

― Простите, Лев Бенедиктович, вы хотите предложить мне работу сиделки? Нет, увольте. Это не мое призвание.

― Что вы, что вы! ― замахал он руками. ― Эмма Францевна не нуждается в сиделках. Она очень энергичная женщина. Но поскольку она ведет уединенный образ жизни, ей необходим кто-нибудь для компании. Не волнуйтесь, ваша работа не будет тяжелой, а не понравится, вы всегда можете уволиться… Эмма Франацевна очень просила, все-таки вы не чужая. Голос крови и все такое… Тем более что жить вы будете за городом. Представьте: большой красивый дом, чудесный сад, тишина, птички поют, воздух, как амброзия… И, конечно же, вашему милому песику там будет привольно.

Тут Гоша привстал, пошевелил своим хвостом-морковкой и просительно заглянул мне в глаза из-под мохнатых бровей.

Сердце мое дрогнуло. Действительно, Гоше нужен свежий воздух, зеленая травка, ему необходимо проявлять охотничьи инстинкты. Не дело держать собаку все лето в душной Москве… И я согласилась.

Однако этот Лев Бенедиктович озадачил меня не на шутку. Несмотря на его изысканную речь и великосветские ужимки, проскальзывало в нем что-то такое… сермяжное. И едва заметные следы татуировок: кольцо на среднем пальце и заходящее солнце на тыльной стороне ладони. Кажется, это что-то из уголовного быта. Ну, что ж, может быть, человек решил покончить со своим прошлым, а татуировку трудно вытравить. Как говорится, черного кобеля не отмоешь добела.

Да, я ― черный! Да, я ― кобель! И зовут меня ― Гоша! Имя, как имя. Не хуже и не лучше других. Набор гласных и согласных букв. Колебание воздуха, звуковая волна, полет в эфире. Слова, как мотыльки, порхают в пространстве, не отражая сути предмета. То ли дело ― хвост, уши, поворот головы, угол наклона холки! Все зримо, весомо, ощутимо… Как часто слова и жесты не совпадают по смыслу! Говоришь одно, а глаза выражают совсем другое. Двойственность натуры свойственна многим разумным существам. Глубокий смысл заложен природой в такое поведение. Ибо это ― ловкий ход, трюк, ловушка, маневр в нападении или отступлении ― составляющие сложного процесса борьбы за выживание. Борьба всегда достойна уважения. Особенно, если борешься за жизнь, за свободу, за счастье и волю… Тот смешной человечек, от которого упоительно пахло копчеными сосисками и пронырливостью лисы, был прав здесь, за городом, приволье!

Лев Бенедиктович заехал за нами на следующий день после обеда. Я не узнала его. Он был одет в малиновый пиджак, черные брюки, черную рубашку и галстук с павлинами. На пальце сиял здоровенный перстень-печатка.

― Не обращайте внимания, ― перехватил он мой изумленный взгляд. ― Я прямо со службы, не успел переодеться.

Мы с Гошей уже были готовы к переселению за город. Я собрала свои вещи и собачьи принадлежности, проверила свет, газ и воду, а также позвонила тетушкам и сообщила, что нашла работу под Москвой, но уточнять про Эмму Францевну не стала. Дело в том, что все мои тетушки ― родственницы по материнской линии, и, наверняка, они разделяли ее негодование по адресу моей двоюродной бабушки. Тетушки просили иногда звонить.

Лев Бенедиктович помог мне снести вниз спортивную сумку, Гошу, его миски и спальную корзинку с матрасиком. Все это мы загрузили в громадный «Джип-чироки» вишневого цвета.

Гоша сидел у меня на коленях и с любопытством глазел по сторонам, иногда облаивал проносящиеся мимо грузовики.

Путь наш лежал к востоку от Москвы по каким-то сельским путям российского бездорожья. Меня немного укачало, и я вполуха слушала разглагольствования господина Галицкого по поводу народного разгильдяйства и всеобщего оскудения нравов. Лев Бенедиктович высказал идею улучшения народного благосостояния и выравнивания дорог в глубинке с помощью закручивания гаек и смазывания шестеренок. Затем он прошелся по проблеме народного образования и с легкостью разрешил ее путем введения телесного наказания для особо нерадивых учеников. Покритиковал он и мягкотелость нынешнего правительства в решении чеченского кризиса и посетовал на предательство мирового пролетариата в деле освоения космоса. Потом Лев Бенедиктович переметнулся на тему собачей верности и стал расхваливать Гошин экстерьер. Гоша делал вид, что увлечен пейзажем за окном, но я видела, как он навострил уши в сторону Галицкого, и одобрительно сопел. Что поделаешь, даже собаки падки на лесть.

Несмотря на болтливость, Лев Бенедиктович не забывал поглядывать в зеркало заднего обзора и петлять по проулкам провинциальных городишек.

Уже сгустились сумерки, когда мы нырнули под шлагбаум и угрожающего вида знак: «Въезд запрещен. Могильник радиоактивных отходов».

― Куда это мы едем? ― заволновалась я.

― Не бойтесь. Это я прибил такой знак, чтобы любопытный народ не совал сюда носа. А едем мы в Трофимовку. Два года назад Эмма Францевна выкупила здесь участочек земли и домик-развалюху… Иногда Дума принимает неплохие законы. Вот, например, такой, согласно которому вы можете вернуть земли, принадлежавшие вашим предкам до 1861 года. Да… места здесь красивейшие, а рыбалка какая!.. Я здесь душой отдыхаю от житейских мерзостей.

Лес расступился перед нами, и дорога вывела нас на луг, который полого поднимался вверх. На вершине холма стоял барский дом в два этажа с колоннами. Солидный каменный особняк совершенно не напоминал «развалюху», а скорее «дворянское гнездо» в имении Шереметьевых или Волконских. Инородным предметом выглядела спутниковая антенна на крыше среди печных труб. Липы в три обхвата окружали дом. Возле парадного входа топталась привязанная к столбику лошадка, запряженная в двуколку. Пейзаж напоминал тургеневские рассказы.

― О, доктор пожаловал, ― констатировал Лев Бенедиктович, плавно подруливая к дому.