Галина Полынская - Прощальная гастроль

Глава восемнадцатая

А вот Тайка ее не узнала. Пока я стояла с раскрытым ртом, она молола чушь про Москву, газету и интервью. Внезапно я получила ощутимый толчок в спину – в гримерную ворвалась неудачно загримированная под молоденькую девушку артистка и, прямо с порога, не обращая внимания на присутствие посторонних, стала поливать гражданку Любу отборной площадной бранью.

– Что ж ты стерва делаешь?! – уперев руки в боки, орала она. – Чуть спектакль не сорвала! Нажралась опять, как свинья! И на сцену полезла! Сейчас же в дирекцию пойдем, требовать будем, что б тебя увольняли! Иди под забор и там пей свою водку! Вот там тебе самое место, а не в театре! Мерзавка! Пьянь!

На эту гневную отповедь Люба никак не отреагировала. Неотрывно глядя в зеркало, она закончила стирать грим, сняла с головы меленькую розовенькую шапочку и расчесала короткие пережженные прядки волос непонятного рыжевато-желтоватого цвета с сединою у корней. Затем встала и, по-прежнему не обращая внимания ни на нас, ни на свою коллегу по сцене, сняла халат и стала натягивать джинсы. Плюнув в сердцах, актриса выскочила из гримерки, от души бабахнув дверью, на что Любовь тоже не отреагировала. Шатаясь и спотыкаясь, она оделась, обулась, разыскала свою сумку, достала из нее початую бутылку водки формата "четвертушка", отхлебнула прямо из горла и только после посмотрела на наши столбом стоящие персоны.

– Закусить ничего нету?

Мы только руками смогли развести.

– Ну и ладно, – она допила водку и зачем-то сунула пустую бутылку обратно в сумку.

– А вы сейчас куда? – растерянно произнесла Тайка, не зная, как дальше общаться с женщиной, находящейся где-то далеко за гранью реальности.

– Д-домой. – Глядя стеклянными глазами куда-то внутрь себя, она потопала на выход, но в дверях мы ее задержали.

– Давайте мы вас на такси отвезем, – Тая взяла ее под левый локоток, а я под правый.

Женщине было все равно, куда и на чем мы ее повезем, поэтому мы беспрепятственно вывели ее из театра, поймали лихого частника и аккуратно затолкали Любу на заднее сидение. К счастью, она смогла озвучить свой адрес, и через десять минут мы подъехали к большому деревянному дому, неухоженному и старому. Судя по разномастным заборчикам, делящим землю вокруг на маленькие лоскуты, в доме насчитывалось не меньше десятка хозяев. Расплатившись с шофером, мы извлекли успевшую придремать Любовь из салона и повели ее к дому, ласково выясняя дальнейший маршрут. Надо отдать должное автопилоту Любаши, к правильной калитке привел он ее безошибочно. Пройдя по тропинке через замусоренный крошечный дворик с покосившейся сортирной будкой, мы общими усилиями нашли в сумке ключ, открыли дверь и зашли в дом. Увидав прямо с порога какой там фантастический свинарник, мы не стали разуваться, сняли только куртки. Пока выискивали, куда пристроить вещи, Люба успела пройти в комнату, завалиться на диван и заснуть. Прямо в считанные минуты управилась!

– Ну и что будем делать? – уныло произнесла Тая, глядя на похрапывающую Любу.

– Подождем, пока проспится.

А что еще оставалось делать? Приткнуться в крошечной захламленной комнатке было некуда, да нам и не очень-то хотелось касаться предметов, место которым на свалке. Скорее всего, именно оттуда их и принесли. Пока Люба отсыпалась, мы побывали на кухне и во второй крошечной комнатке, выглядевшей, как ни странно, гораздо лучше: не настолько убитая мебель, даже не сильно облезлая мебельная стенка имелась. Создавалось ощущение, что в эту комнату уже давным-давно никто не заходил, поэтому интерьер и сохранился более-менее в пристойном виде. За мутными стеклянными дверцами серванта в беспорядке громоздилась дешевая посуда. Пока я рассматривала выцветшие журнальные картинки-вырезки на стенах, Тайка выдвигала ящички в стенке и совала свой любопытный нос в их содержимое. Ничего интересного, кроме пары фотоальбомов ей не попалось. От скуки решили полистать. Начали с наиболее потрепанного. Перед глазами замелькали снимки совсем еще молоденьких сестричек, настолько похожих друг на друга, что не возможно было определить, где кто. Под фотографиями очень кстати были сделаны карандашные надписи, и мы без труда ориентировались в людях и лицах. Увидали и приемные семьи сестер – вполне приличные лица, утомленных нелегким российским бытом граждан, без каких-то заметных пороков и патологий. А если судить по интерьерам жилья, захваченных объективом, семьи не бедствующие, но и не купающиеся в роскоши, нормального, среднего достатка: ковер, сервант, телевизор. С фамилиями девочек оказалось не все так просто. Настя была Серебрякова – по фамилии приемных родителей, а Люба – Сомова, но она быстренько взяла фамилию сестры, о чем в альбоме была сделана соответствующая запись. Затем пошло поступление в театральный, однокурсники, а потом и молодые-интересные джентльменчики. Но, вот что странно, на студенческих фотографиях, обе сестры все время запечатлевались в компании одного и того же симпатичного юноши с лицом и взглядом неисправимого повесы. Прямо создавалось впечатление, что у них один любимый на двоих – везде они втроем, да еще и в таких двусмысленных позах, в коллективных объятиях, да с поцелуйчиками. А потом вдруг – бац и фотки в загсе! По надписи под снимками "Теперь я Любовь Охрименко!" поняли, кто из сестричек победил в борьбе за большое женское счастье. Дальше шли фотографии в основном четы Охрименко, редко-редко встречалась Анастасия, по большей части это были кадры спектаклей – она играла, снималась и весьма неплохо выглядела, а вот с Любовью явные проблемы вытанцовывались. Снимкаи пошли приблизительно одной тематики: застолья, гулянки, столы с частоколом бутылок, пьяные лица, развеселые компании людей с лицами не испорченными интеллектом. Досмотрев первый альбом, открыли второй и ужаснулись. Большинство карточек были изрезаны, исчерканы и как попало засунуты между страниц. Из карандашных надписей и снимков что были наклеены на страницы, мы выяснили следующее: через три года семейно-алкогольного счастья супруг Любови сдернул ни к кому-нибудь, а к Анастасии! За это любящая сестра продырявила ей на снимках глаза, кое-где отрезала голову и написала прямо на фотографиях всевозможные изощренные ругательства. А на пустых альбомных страницах, вплоть до самого последнего листа, черным фломастером написала одну и ту же фразу: "Я хочу, чтобы эта сука сдохла!" Сивен Кинг со своими триллерами отдыхает…

– Шарман, – задумчиво произнесла Тая, закрывая альбом. – Как все, оказывается, просто. Вот тебе и мотив, вот тебе и убийца. А мы с тобой, как дуры, бороздили океаны. Но как же она, практически спившаяся женщина, смогла придумать и провернуть настолько хитроумный план?

– Когда проспится, тогда и узнаем.

– Давай-ка лучше пойдем к ней, покараулим, а то вдруг проснется, уйдет за новой бутылкой, а мы и не услышим.

Положив альбомы на место, мы пошли охранять сон нашей подозреваемой. К искренней нашей радости, долго он не продлился, Люба заворочалась, что-то забормотала и приоткрыла мутные очи.

– Доброе утро, – с улыбкой доброго доктора-ампутатора проговорила Тая. – Как самочувствие?

Люба посмотрела на Таю, на меня, потом опять на Таю и попыталась приподняться. Не сразу, но это ей удалось.

– Вы кто такие? – не слишком любезно задала она встречный вопрос. – Вы чего тут делаете?

– Мы хотели бы поговорить об убийстве вашей сестры Анастасии Серебряковой, – отчеканила Тая. – Вы в состоянии?

– Водички бы, – откашлялась Люба. По ее лицу не возможно было определить, какое впечатление на нее произвели Тайкины слова.

Я осталась караулить подследственную, а подруга сходила на кухню за водой, заодно прихватила пару маленьких, но относительно чистых табуреток – не век же нам стоять столбами. Напившись, Люба малость ожила, глаза ее прояснились, в них появилось осмысленное выражение.

– Расскажите, как вы убили свою сестру? – я смотрела на эту опухшую от водки, опустившуюся женщину и испытывала к ней только одно чувство – чувство брезгливости. И еще мне было отчаянно жаль Настю Серебрякову, мечтавшую только об одном – играть на театральных подмостках.

– Вы одна все это провернули или у вас сообщник был? – присоединилась к допросу Тая, а я нащупала в сумке диктофон и включила запись.

– Зачем мне сообщник, – ухмыльнулась она, – сама чай не дура. Не могла я подохнуть, зная, что эта тварь по земле ходит, а теперь-то и помереть спокойно можно.

– Можете рассказать, что вас довело до такого шага? – Таисия смотрела на нее с интересом патологоанатома. Какая жестокая и беспощадная, однако, у меня подруга… страшный человек, что тут говорить.

– Могу, – снова ухмыльнулась она, – с удовольствием расскажу, облегчу душеньку свою грешную.

И вполне ясно, связанно и действительно с видимым удовольствием, она поведала прямо таки театральную историю любви и ненависти, иллюстрации к которой мы уже успели просмотреть в фотоальбомах. Несмотря на внешнее сходство, по характерам сестры оказались очень разными: романтическая, мягкая Анастасия бредила высокими материями, искусством, огнями театральных подмостков и даже верила в людское благородство, а шебутная, веселая Любаша ни о каких таких заоблачных вершинах не грезила, ей хотелось сразу брать от жизни все, не задумываясь и не печалясь. Она и в актрисы-то подалась из чистого авантюризма, ей показалось, что это должно быть ужасно весело и прикольно. Они вместе поселились в общежитии, но, если Настя всерьез постигала тонкости театрального мастерства, то Люба больше времени и сил отдавала бесконечным развеселым шумным посиделкам. Там же, в общежитии, сестры познакомились с Володей Охрименко – первым, что называется, парнем на деревне. Первая глаз на него положила Люба, она даже с однокурсницами поспорила, что этот красавчик достанется ей в кратчайшие сроки. Однако, вышел небольшой косорезик – донжуанистый Володя не сильно-то интересовался разбитной Любашей, в чьей девичьей постели перебывала добрая половина общежития, его больше привлекала серьезная, даже замкнутая Настя – девушка занималась исключительно учебой и с парнями общалась только лишь на уровне: "посидели, поболтали, разошлись". Обуреваемый охотничьим азартом, Володя взялся осаждать неприступную крепость, игнорируя откровенный флирт Любы. За разворачивающимися событиями с огромным интересом следила вся общага. Погруженная в свои миры Анастасия знать не знала, о том, в какой мелодраме принимает участие и в упор не замечала настойчивого ухажера, относясь к нему как к другу-однокурснику, что еще больше распаляло его. Оскорбленная Люба, чьи отчаянные заигрывания остались без внимания, не знала куда деваться, на нее показывали пальцем, хихикали за спиной и продолжали делать ставки, с кем из сестер все-таки переспит Охрименко. А потом случилось непредвиденное – Володя всерьез влюбился в Настю, встрескался, можно сказать, втюрился, как бобик и приступил к серьезным ухаживаниям с далеко идущими намерениями. И Анастасия его заметила и со временем даже стала отвечать взаимностью, чего Люба уже перенести не смогла и осуществила простой и подлый план. На очередной студенческой пьянке, когда Володя как следует нагрузился, она переоделась в платье своей сестры и благополучно затащила его в постель. О чем, разумеется, незамедлительно доложили Насте. Анастасия в момент разорвала все отношения и, как только оскандалившийся Ромео не валялся у нее в ногах, вымаливая прощение, шанса ему не дала. Закрыла двери, задраила шлюзы, зашторила окна. Тогда с горя он начал пить и от безысходности периодически спать с Любой, она же на полном серьезе вцепилась в него мертвой хваткой, решив довести дело до загса. Старательно забеременев, девушка оттащила свою нетрезвую добычу во дворец бракосочетания и получила возможность гордо демонстрировать штамп в паспорте вчерашним злопыхателям. Молодые сняли комнату и съехали из общаги. И буквально через неделю счастливый молодожен так избил супругу, что у нее случился выкидыш. В общем, стали они жить-поживать и добра наживать, прямо как в сказке – чем дальше, тем страшней. Но, против всех ожиданий, Люба не бросила институт и с грехом пополам доучилась оставшиеся два курса. Закончив учебу, симпатичная и талантливая Анастасия не осталась без дела и вскоре уже играла небольшие роли на сцене тульского драматического театра. Люба устроилась на работу в тот же театр, но не актрисой, а… уборщицей. Как ни странно, Настя никакого зла на свою сестру не держала, наоборот, всячески пыталась ей помочь. От этого Люба возненавидела сестренку черной, лютой ненавистью, хотя и вида не показывала. Со временем Настя умудрилась выбить для нее пару крошечных ролей и перетащить уборщицу на сцену. Для театра актрисы близнецы были удачной находкой и руководство, как могло, закрывало глаза на откровенно слабую игру и безответственное поведение Любы. Вскоре хлипкий брак четы Охрименко дал трещину – Вова допился до белой горячки, отвалялся две недели в наркологии и вышел оттуда с твердым решением изменить жизнь к лучшему, потому как гробовая доска становилась вполне реальной перспективой в такие-то молодые годы. Он подал на развод и приполз к Насте со слезами и соплями, мол, всю жизнь только тебя любил, люблю и буду любить, пусти меня жить к себе, дорогая, из меня такой чудовый муж получится, все подруги с зависти опухнут. И сердце Насти дрогнуло, выделила она ему раскладушку, но приняла она его не в качестве мужа (о чем, собственно, и сказала своей сестре), а в качестве соседа-квартиранта, надеясь подлечить, привести в божеский вид, а потом вернуть законной супруге, с надеждой, что все у них наладится. Но Любе было все равно, в каком качестве беглый супружник квартирует у Насти, с ней такое началось, не описать словами. Она из-за своего уязвленного самолюбия столько побоев и унижений и насмешек претерпела, а яблоко раздора все равно укатилось к ненавистной сопернице. Опять поползли скабрезные слухи и сплетни, Люба ходила по городу с улыбкой и гордо поднятой головой, а в душе бушевала и клокотала обжигающая ненависть.