Ли Голдберг - Мистер Монк летит на Гавайи

Я обязана была предвидеть…

— Простите, Кики, — обратился он. — К слову о еде, ходит глупый слушок, что нам придется садиться на землю, чтобы поесть.

— Все правильно, сэр. Это традиционно для луау. Вы сядете на землю на циновки из лаухала и Вам подадут традиционные гавайские блюда вроде poke, — она указала на чашу с мясом и продолжила, — сырой маринованной рыбы.

— Сырой? — поперхнулся Монк.

Кики улыбнулась. — Это довольно вкусно, уверяю Вас. Но признаюсь, мы не полностью аутентичны в этот вечер. Будь это луау проведено в 1778 году, когда капитан Кук посетил острова, у нас под рукой были бы гавайские священники, предлагающие услуги по разжевыванию Вашей пищи.

Монк наградил меня таким же страдальческим взглядом, как в магазине при виде майки, сигнализирующим: «я же говорил». И повернулся обратно к Кики.

— Где столовое серебро?

— Как на экстравагантных и веселых луау, обожаемых королем Камеамеа II и его почетными гостями, Вы будете есть руками, — ответила Кики. — Так приятнее наслаждаться нашим знаменитым двухпальцевым пои.

— Как хорошо, что я подготовлен, — прошептал мне Монк, залез в карман и показал застегивающийся мешочек, содержащие столовые приборы.

— Вы принесли их из бунгало?

Монк покачал головой. — Из дома.

Два гавайца в традиционной одежде, то есть практические голые, присоединились к Кики в центре круга. Они принесли лопаты.

— Основное блюдо сегодня — свинина калуа, которая готовилась в этой иму последние девять часов, — Кики указала на землю позади нее.

— Она указала на землю, — забеспокоился Монк.

— Да, мистер Монк. Я видела.

Гавайцы раскапывали песок позади Кики, пока она говорила. От горячего песка поднялся дым, и почти сразу люди начали потеть от жара.

— Горячие камни помещаются в яму глубиной в шесть футов, выстланную банановыми листьями. Свинья целиком солится и укладывается в яму, покрывается банановыми листьями для сохранения тепла и закапывается.

— Закапывается? — громко возмутился Монк, входя в центр круга и обращаясь к другим туристам. — Мы должны есть нечто, похороненное ими в грязи? Руками? Неужели островитяне думают, что мы дикари?

— Мистер Монк, пожалуйста, — я попыталась вытащить его обратно. — Не устраивайте сцен!

— Дождетесь, когда в Департаменте Здравоохранения узнают об этом, — пригрозил Монк Кики. — Они прикроют это место за такие безобразия!

— Мы делаем это на протяжении столетий, — улыбнулась Кики, ее веселье даже не поколебалось.

— И сегодня вечером это закончится. Я не поставил бы и ломаный грош на Вас, леди.

— Могу Вас заверить, сэр, у Вас нет причин бояться свинины калуа.

В этот момент женщина в толпе закричала от ужаса. Мы повернулись и увидели покачивающуюся пожилую женщину, ее широко раскрытые глаза уставились на иму позади Кики.

Все проследили за ее взглядом.

Двое гавайцев с широко раскрытыми как у старушки глазами побросали лопаты и попятились от выкопанной ямы, откуда высунулась человеческая рука, корявая и поджаренная до красноты, торчащая из дымящегося песка.

Я почувствовала иррациональный приступ страха в груди и желание убежать. И я оказалась не одинока. Когда ужаснувшиеся гости выскочили из сада, Монк продолжал невозмутимо стоять. Он вовсе не казался удивленным.

Он посмотрел на меня и вздохнул. — Я же говорил, что они каннибалы.

К чести лейтенанта Кеалоха, он не обиделся на предположение Монка о том, что гавайцы практиковали каннибализм.

— Не думаю, что этот человек предназначался для ужина, — рассуждал Кеалоха. — Будь это так, его бы приправили и разделали в первую очередь. По крайней мере, обычно мы поступаем так, когда едим людей.

Полиция оградила сад луау желтой лентой, и прибывшие технические эксперты места преступления осторожно, чтобы сохранить песок вокруг трупа и не упустить вещдоки, выкопали тело.

На покойнике висели остатки высококлассной гавайки, но лицо его обжарилось до неузнаваемости. Судмедэксперт доложил Кеалоха предварительные данные, показавшие, что жертву убили ударом тупого предмета по голове.

Один из техников достал бумажник из кармана жертвы и бросил в сумку лейтенанта.

— Его зовут Мартин Камакеле, — доложил техник.

— Менеджер по операциям отеля, — подсказал Монк.

— Мы обнаружили кровь и частицы мозгового вещества на одной из лопат, — сказал техник. — Бьюсь об заклад, это орудие убийства.

— Спасибо, — Кеалоха вздохнул и посмотрел на Монка. — Два убийства за неделю в одном отеле. Адское совпадение.

— Я не верю в совпадения, — парировал Монк.

— Думаете, это убийство связано с убийством Хелен Грубер?

— Должно быть связано.

— Как? — спросила я. — Лэнс убил Хелен из-за денег. Какое участие в этом принимал Камакеле?

Монк покачал головой. — Пока не знаю.

— Я вызову Роксану Шоу на допрос, — решил Кеалоха. — Но очень удивлюсь, если она пристукнула менеджера. Я приставил офицера, который следит за ней целый день.

— Вы подозревали, она способна что-нибудь отмочить? — поинтересовалась я.

Кеалоха пожал плечами. — Я полагал, присмотр не повредит. И, конечно, не думаю, что она ударила служащего лопатой.

— Это не умышленное преступление, — вставил Монк. — Это акт гнева.

— Почему вы так считаете? — спросил Кеалоха.

— Свинью закопали девять часов назад и труп погребли на ней. Значит, убийство произошло средь бела дня. Убийца не принес оружие; он использовал первое попавшееся под руку, вероятно, просто лежавшее на земле. И он пытался не избавиться от тела, а только ненадолго скрыть. Кто планирует убийства подобным образом?

— Никто, — признал Кеалоха.

— Лэнс так сделал, — встряла я. — Он обставил преступление так, что все подумали, будто Хелен убита средь бела дня ударом кокоса.

— Вы считаете, Камакеле убили прошлым вечером, засунули в холодильник, а утром закопали здесь, чтобы у убийцы имелось обалденное алиби?

— Нет, просто отмечаю сходство, — объяснила я. — Два убийства посреди дня, оба раза убийца находит что-то на земле и бьет этим жертву. Я считаю произошедшее жутким, вот и все.

Монк поднял голову и странно на меня посмотрел, как будто заметил три ноздри вместо двух.

— Что? Почему Вы так смотрите на меня?

— Потому что ты сейчас раскрыла половину тайны, — он потер ладони. — Теперь осталось лишь выяснить вторую половину, и убийца у нас в руках.

Я не могла понять, что Монк имел в виду, говоря о раскрытии мной половины преступления. И не могла представить, как это может быть правдой.

Одна из самых раздражающих черт Эдриана Монка — более чем очевидная — его любовь делать подобные заявления, никак их не объясняя.

Выдав это замечательное утверждение, он просто повернулся и вышел из сада, даже не удосужившись попрощаться.

Это меня разочаровало, а Кеалоха — в особенности, он не мог уразуметь, почему Монк оставил его в неведении.

— Он делает так, чтобы помучить меня, верно? — обиделся лейтенант.

— Он поступает так со всеми, — ответила я. — Он не откроет нам, кто убийца, пока не убедится, что может доказать виновность.

— Если он поделится с нами, кого подозревает, возможно, мы сумеем помочь.

— Он не раскроет рта, пока знает не все.

— Без помощи Монка мне придется тащиться по старому проторенному пути. Проверю, были ли враги у Мартина Камакеле, и выясню, чем сегодня занималась Роксана Шоу.

— Сообщите нам, хорошо?

Кеалоха кивнул, и я отправилась обратно в бунгало. После лицезрения поджаренного трупа я потеряла аппетит и уверенность, смогу ли хоть когда-нибудь снова съесть мясо.

Войдя внутрь, я обнаружила Монка одиноко играющим в арахис.

Не стала его беспокоить, полагая, что игра помогает думать. Я поплавала в нашем частном бассейне, потом позвонила Джули из своей спальни, отвлекая ее от домашних дел, а затем вышла пожелать Монку спокойной ночи.

Он сидел в темной гостиной, смотрел на внутренний дворик и слушал прибой. Его спина была очень прямой, и он пристально вглядывался в темноту, будто что-то видел в ней.

— О чем задумались? — обратилась я.

— Когда Труди была ребенком, бабушка связала ей желтое одеяло. Труди пеленали в него в младенчестве. Она обсасывала уголки одеяла, когда у нее резались зубки, и настолько привыкла к нему, что потом не могла спать без него.

— Оно являлось ее одеялом безопасности. У каждого ребенка есть нечто похожее. Моей вещью безопасности было чучело лисы, я называла его Фокси.

— Труди называла свое одеяло Ночь-Ночь. Она взрослела, одеяло становилось все больше и больше истертым и рваным. Родители пытались отучить ее от него, даже попросили бабушку связать такое же одеялко карманного формата. Но оно не заменило ее Ночь-Ночь.