Дарья Донцова - Скелет из пробирки

– Проходите, – лениво ответил секьюрити, – второй этаж, направо.

При виде меня Ираида Алексеевна быстро встала из высокого офисного кресла.

– Вы Тараканова? Журналистка?

– Да, час тому назад разговаривала с вами по телефону, вот документ.

Ираида Алексеевна мельком глянула на бордовую книжечку, включила электрочайник и улыбнулась.

– Вы хотите написать о нашей работе?

– Да, – с жаром воскликнула я, вытаскивая диктофон, – вас не смутит этот прибор?

– Конечно, нет, – ответила чиновница и стала рассказывать.

Из ее слов следовало, что компенсацию получит каждый, сумевший доказать, что он и впрямь был узником.

– А это трудно?

– Что? – осеклась Ираида Алексеевна.

– Ну, найти необходимые подтверждения. Чиновница повертела в руках шариковую ручку.

– В общем, просто, следует обратиться в архив, получить выписку и прийти к нам.

– Знаете, – медленно протянула я, – наш знакомый, ныне, к сожалению, покойный, известный художник Вениамин Михайлович Листов, в свое время был заключенным в лагере Горнгольц, но компенсацию ему так и не выплатили!

– Горнгольц! – тяжело вздохнула Ираида Алексеевна. – Печально известное место, пожалуй, одно из самых страшных. Видите ли, немецкая сторона платит всем разные суммы, количество денег зависит от множества обстоятельств, так вот те, кто остался жив, пройдя Горнгольц, могли бы получить самое большое денежное вспомоществование. Но, увы, бывшие узники этого лагеря не имеют ничего, потому что архива Горнгольца нет ни на территории России, ни на территории Германии. Вернее, он где-то лежит, но все запрашиваемые хранилища дают стандартный ответ: «Подобным справочным материалом не располагаем».

– А если бумаги найдутся? – поинтересовалась я, вспоминая картонные ящики со свастикой на крышке.

– Тогда, естественно, начнутся выплаты, – вздохнула Ираида Алексеевна, – только Горнгольц был таким жутким местом, что в живых остались единицы. Там ставили медицинские эксперименты на людях.

Я кивнула.

– К нам за последние годы обратился лишь один человек, – продолжала Ираида Алексеевна, – очень, честно говоря, было его жаль. Показывал номер на руке, протез. Ему немцы ногу отняли. Но сделать-то ничего нельзя. Ну, предположим, я отправлю его документы, так в Германии мигом бумаги завернут – немцы жуткие бюрократы.

– Не помните, как звали этого человека?

– А зачем вам? – удивилась Ираида Алексеевна.

– Хочу сделать с ним интервью, – ответила я, – наши дети должны знать, что представлял собой фашизм, а то кое-кто из школьников начал считать Гитлера чуть ли не героической личностью, хотевшей освободить мир от чумы коммунизма.

– Да уж, – покачала головой Ираида Алексеевна, – в учебниках сейчас такие глупости пишут! Очень правильная мысль пришла вам в голову. Вот на днях я решила помочь внуку сделать уроки…

Продолжая возмущаться школьными пособиями, она крутанулась в кресле, вытащила с полки тонюсенькую папочку и открыла ее. Внутри лежал всего один листочек.

– Пишите. Ладожский Герман Наумович, улица Викторенко, дом сто семьдесят девять.

– Он еврей? – удивилась я. Ираида Алексеевна пожала плечами.

– Нас национальность не волнует, хоть эскимос. Если бумаги в порядке, деньги выплатят.

– Вы меня не так поняли. Каким образом он мог выжить в лагере? Ведь фашисты убивали евреев сразу.

– Понятия не имею, – пробормотала Ираида Алексеевна, – ухитрился как-то, а может, ему просто повезло.

Желание побыстрее узнать правду заставило меня опрометью кинуться по указанному адресу. Телефона Германа Наумовича у Ираиды Алексеевны не было, старик обращался в комитет год тому назад. Двенадцать месяцев – очень большой срок для пожилого человека, вполне вероятно, что Ладожского уже нет в живых. Но я летела на улицу Викторенко как на крыльях. Сейчас, когда я в двух шагах от разгадки, судьба не может быть со мной жестока! Господи, сделай так, чтобы Герман Наумович сейчас в полном здравии смотрел телевизор!

Чем ближе я подбегала к нужному дому, тем сильней колотилось сердце, и оно чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидела совершенно неприметную пятиэтажку из красного кирпича.

На трясущихся ногах я добралась до последнего этажа, надавила на звонок, услышала тихое пощелкивание и испытала горькое разочарование. На пороге возник мужчина, едва достигший шестидесятилетия. На хозяине был спортивный костюм, и ног у него оказалось две. Седина едва тронула волосы мужика, а может, она была просто плохо заметна на соломенно-желтой шевелюре. Голубые глаза смотрели приветливо.

– Вы к кому? – голосом, лишенным старческого дребезжания, спросил он и склонил голову к левому плечу.

– Германа Наумовича Ладожского можно увидеть? – мрачно спросила я, в ответ ожидая услышать: «А он скончался».

Но мужчина неожиданно улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы, и заявил:

– Такая красавица, и ко мне! Не верю своему счастью! Его глаза взором опытного ловеласа ощупали мою фигуру. Я растерялась и сморозила глупость:

– Но у вас должна быть только одна нога!

– Так вы представитель ВТЭК? – хмыкнул Герман Наумович. – Пришли посмотреть, не отросла ли у меня конечность? Душенька, я понимаю, конечно, что инвалиды должны проходить освидетельствование, государство не может платить всем повышенную пенсию и давать льготы, от туберкулеза или онкологии можно вылечиться, но, согласитесь, это же глупо, осматривать того, у кого нет ноги! Да не вырастет она никогда!

Быстрым движением Ладожский задрал брючину, и я увидела протез с ремнями, обхватывающими культю.

– Убедились? – прищурился Герман Наумович. – Ай-яй-яй! Зря не верите дедушке!

– Ну, на дедушку вы мало похожи, – засмеялась я. Герман Наумович приосанился.

– Это точно! А все почему? Ответ прост – люди моего возраста проводят большую часть времени у врачей, пьют горстями таблетки и надеются, что они вернут молодость. А я категорический противник всех медицинских препаратов и предпочитаю в свободное время заниматься спортом: бегать вокруг дома, зимой кататься на лыжах, летом на велосипеде. И вот результат! Хоть сейчас на Олимпийские игры. Но кто вы, прелестная незнакомка?

– Разрешите представиться: Виола Тараканова, журналистка, мне поручено взять у вас интервью, а еще могу обрадовать вас радостной вестью.

– Какой? – удивился Герман Наумович.

– Обнаружен архив Горнгольца, правда, частично, но надеюсь, теперь вы сумеете найти все необходимые для получения компенсации документы. Боюсь только, не сразу, он лежит в хранилище «Подлинные документы», но пока о нем никто не знает.

– И правда, отличная новость! – воскликнул Герман Наумович. – Деньги никогда не бывают лишними! Но почему вдруг ваше издание решило обратить на меня внимание? Я самый обычный человек, абсолютно ничем не примечательный – не писатель, не актер, не политик, просто скромный химик.

– Можно мне войти?

– Душенька, простите старого дурака, – воскликнул Герман Наумович, – держу такую прелестную нимфу на пороге. Совсем ума лишился! Кстати, у меня имеются совершенно восхитительные пирожные! Только не отказывайтесь, не говорите про диету! Вашу очаровательную фигурку невозможно испортить. Идите сюда, да не снимайте, бога ради, туфельки, вы попали в берлогу старого холостяка, которому совершенно наплевать на чистоту полов.

Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать. Кухня, куда меня в конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая плита с мойкой и до блеска вымытый линолеум. Скорей всего, Герман Наумович, назвавшись холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и нет штампа, но на этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие прихваточки в тон розовым занавескам и расставил повсюду керамические фигурки зайчиков, кошечек и собачек.

Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно спросила:

– Вы хорошо помните Горнгольц?

– Такое не забудешь, – воскликнул Герман Наумович, – я попал туда пятнадцатилетним парнишкой!

– Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул.

– Знаете, душенька, когда встает вопрос о жизни, делаешься очень изобретательным. Начнем с того, что я еврей. А фашисты убивали людей моей национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший селекцию, воскликнул по-немецки: «Надо же, у этого русского наше имя Герман!»

Хоть Ладожский и был совсем ребенком, он живо смекнул, что судьба посылает ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно не походил на еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали себе гитлеровцы. В их понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с копной белокурых, абсолютно прямых волос, голубыми глазами и аккуратным носом с россыпью веснушек.