Дарья Донцова - Скелет из пробирки

В ту же секунду в мозгах вспыхнул свет, и я поняла абсолютно все.

В половине одиннадцатого я выпала из архива на улицу и пошла домой, отчаянно зевая. Каким образом Бригитта Виттенхоф превратилась в Марию Григорьевну? Что случилось с ее отцом-полковником? И кто такие Валерий и Кирилл Боярские? Как парни оказались в Горнгольце? Каковы их настоящие фамилии? Зачем им потребовалось прикидываться другими людьми?

В метро я села на скамеечку и вытащила из сумочки фотографию Бригитты. Конечно, не слишком хорошо красть архивные документы, но мне надо удостовериться, правда ли эта девушка дочь Фридриха Виттенхофа? Гюнтер упоминал в письме ее имя, но меня все же одолевают смутные сомнения. На снимке, вложенном в конверт Понтера, запечатлены девушки лет восемнадцати, с длинными белокурыми волосами, а на фото «с березкой» улыбается почти девочка, коротко стриженная, похожая на мальчика… Вдруг я все придумала? Немцы, несмотря на хваленую аккуратность и педантичность, могли допустить ошибку. Вписали Зайцевскую в список мертвых, а она жива! И на фото, которое я держу сейчас в руках, запечатлена юная полька, а не кровожадный немецкий подросток. Да и мужчина в костюме, словно снятом с чужого плеча, больше похож на полуграмотного крестьянина, чем на полковника, образованного человека, ищущего средство от рака… Вон как нелепо сидит на дядьке костюм, лицо у мужика грубое, словно топором высеченное, лоб низкий, глаза маленькие, прищуренные, уши оттопыренные…

Был только один способ узнать, кто запечатлен на снимке. Карточку надо показать кому-нибудь из заключенных Горн-гольца, оставшихся в живых, только где их найти?

– Здрассти, – раздалось за моей спиной. Я обернулась. Невысокая женщина лет пятидесяти с самой приветливой улыбкой повторила:

– Здрассти!

– Добрый день, мы знакомы? Что-то не припоминаю. Тетка заулыбалась еще шире.

– Вас вчера по телику показывали!

– Да? – удивилась я. – Неужели передача уже вышла?

– Ага, – кивнула женщина, – вчера, ну умора прям! Как вы брюки потеряли! Здорово! Теперь вот вся страна знает!

Выкрикнув последнюю фразу, она вскочила в поезд. Состав закрыл двери и исчез в тоннеле. Я осталась сидеть на скамейке с раскрытым ртом. Конечно, я очень хотела стать знаменитой, но нужна ли мне такая слава?

Домой я влетела около полудня и сразу наткнулась на Куприна, который чистил щеткой брюки.

– Привет! – я радостно кинулась к нему.

Олег, даже не посмотрев на меня, молча ушел в ванную. В полном недоумении я пошла за ним, но дверь оказалась плотно закрыта на задвижку. Я поскреблась в створку.

– Эй, пусти меня!

Но супруг не отзывался, он включил на полную мощь душ и упорно делал вид, что не слышит посторонних звуков. Разозлившись, я пнула дверь ногой и пошла на кухню. Томочка стояла возле плиты, держа в руках большую сковородку.

– Чего Олег такой злой? – поинтересовалась я, включая чайник.

Томочка удивленно взглянула на меня.

– Ты почему дома не ночевала?

– Ну.., э.., я работала.

– И где же, интересно? – донеслось из коридора.

– В архиве.

– Ври да не завирайся, – сказал Семен, входя на кухню, – по ночам все закрыто, народ в кроватках спит!

– Вот уж глупость! – всплеснула я руками. – Полно людей бодрствует после полуночи: сотрудники «Скорой помощи», пожарные, хлебопеки…

– Но ты не ездишь на машине с красным крестом, не тушишь огонь и не месишь тесто, – сердито ответил Семен.

Раздался скрип входной двери. Я ринулась в прихожую, увидела, что она пуста, бросилась на лестничную клетку и услышала шуршание. Лифт, закрыв дверцы, понесся вниз.

В самом ужасном настроении духа я вернулась домой и легла на кровать. Естественно, мы с Олегом и раньше ругались и спорили, один раз даже чуть не подрались. Дело было в посудном магазине, мы решили купить чайный сервиз, и Олегу, как на грех, понравился жуткий перламутровый монстр, украшенный картинами из жизни графов и графинь. Я дошла до неистовства, объясняя муженьку, что подобную красотищу поставить на стол стыдно. Олег же упорно твердил:

– Очень красивый, я всегда хотел такой.

В результате, поняв, что Куприн все равно купит произведение неизвестных ремесленников, я изо всей силы пнула супруга, а он схватил меня за локти, посадил на стул и прошипел:

– Не позорься!

Но самое интересное разыгралось потом. Куприн все-таки уступил мне, и домой мы вернулись с элегантным бело-синим набором из чешского фарфора. Когда все сели пить чай из новых чашек, Олег грустно сказал:

– Всю жизнь мечтал иметь «Мадонну». Витька Попов в Германии служил и привез сервиз себе еще в восьмидесятых.

– Так почему ты сейчас не купил? – удивилась Томочка. – Их же полно в магазинах, они никому теперь не нужны.

– Вилка запретила, – с самым несчастным видом ответил мой майор. – Сказала, ужасно неинтеллигентный вид!

Томочка с укоризной посмотрела на меня. Вечером у нас на кухне появился еще один комплект чайной посуды: шесть переливающихся перламутровой краской чашек с аляповатыми картинками: вельможа в камзоле держит под руку даму, одетую в необъятный кринолин. Самое интересное, что чешский бело-синий сервиз разбился в три месяца, а отвратительно яркие уродцы живут до сих пор.

И что теперь прикажете делать? Никогда раньше Олег не сердился на меня до такой степени, чтобы перестать разговаривать. Каким образом выпросить у него прощение? Ну не могу же я рассказать мужу о расследовании! Куприн мигом запрет меня дома!

Хотя почему нет? Я вскочила с кровати и лихорадочно забегала по спальне. Нужно быстренько докопаться до правды, а потом выложить все супругу. И очень даже хорошо, если он затем прикрутит меня винтом к стулу. Ведь нужно будет сесть писать новую книгу! Дело за малым – найти кого-нибудь живого из лагеря Горнгольц. Ага, легко сказать! Окончательно рассердившись на весь свет, я ткнула пальцем в пульт, экран телевизора замерцал голубым светом.

– И ничего особо плохого не было в пионерской организации, – понесся бодрый голос, – дети занимались делом, помогали больным, подтягивали двоечников А после перестройки с водой выплеснули и ребенка. Вот у нас, например, при ЖЭКе существовало объединение ветеранов войны, ну кому оно мешало, а? Между прочим, старики собирались вместе, складывались, покупали торт, пили чай. Теперь же каждый в своей норе сидит, людям не хватает общения, разве может просмотр телевизора компенсировать…

Последний глагол влетел в мою голову и взорвался там, словно ракета для фейерверка. Компенсировать! Немцы выплачивают теперь компенсацию тем, кто во время Отечественной войны был за колючей проволокой в лагерях смерти. Значит, где-то есть списки тех, кто получил денежки. А в них указаны не только фамилии, но и адреса!

Я поцеловала пульт, выскочила в гостиную, схватила толстый справочник «Вся Москва», нашла там телефон немецкого посольства и схватила трубку.

– Вы позвонили в представительство Германии, – ответил женский голос без всякого намека на акцент.

– Здравствуйте! – обрадовалась я.

– Если вам требуется получить визу и если ваш аппарат имеет тональный режим, нажмите единицу, в противном случае дождитесь ответа дежурного сотрудника миссии, – продолжало вещать бесстрастное сопрано.

Надо же быть такой дурой, чтобы поздороваться с автоответчиком! В ухо полилась заунывная мелодия.

– Внимательно слушаю, – прервал адаптированного для телефона Моцарта вежливый мужской голос, слишком четко выговаривающий окончания.

– Добрый день, меня зовут Виола Тараканова.

– Очень приятно.

– Моя бабушка была узницей концлагеря Горнгольц.

– Немецкая сторона сожалеет о темных страницах своей истории, – осторожно ответил дипломат.

– Да, конечно, но не об этом речь. Бабушке сказали, что жертвам фашизма выплачивается денежная компенсация.

– Это так.

– Когда можно подъехать к вам, чтобы получить марки, или, наверное, теперь вы в евро платите?

– Посольство не занимается выплатой денежных сумм, – терпеливо объяснял служащий, – вам надлежит обратиться в Комитет помощи жертвам фашизма, предоставить необходимые документы, и через какое-то время энная сумма поступит на ваш счет.

– Подскажите адрес комитета, – выкрикнула я, приплясывая от нетерпения.

К старинному московскому зданию, спрятавшемуся в кривых столичных переулочках, я подбежала около трех часов. У входа, естественно, сидел охранник, перед ним красовался бело-желтый телефон с огромной, словно высеченной из цельного куска камня трубкой.

– Меня ждет Ираида Алексеевна из двадцать третьей комнаты, вот смотрите, я – корреспондент журнала, – затараторила я, подсовывая тучному дядечке, затянутому в черную форму, свое просроченное рабочее удостоверение.

– Проходите, – лениво ответил секьюрити, – второй этаж, направо.

При виде меня Ираида Алексеевна быстро встала из высокого офисного кресла.