Михаил Башкиров - Злой ГЕНий, или Сперматозоиды штурмуют…

Генерал, понимая мои желудочные терзания, молча крутил баранку.

– А каковы пределы самообороны? – спросил я высокопоставленного шофера, но тот, поглощенный нервным автомобильным движением, воздержался от ехидной реплики.

Тогда я сам решил ответить на идиотский вопрос.

– Значит, профессоров и доцентов по мере возможности не бить по голове и прочим научно-исследовательским органам…

Вместо устного подтверждения ограниченных полномочий шеф врубил силовой хит.

– Конспирация превыше всего!

– Конспирация превыше всего!

– Конспирация превыше всего!

Об этом и еще о сломанных, исковерканных и неизвестных судьбах профессиональных разведчиков бойко, под скрипично-духовое сопровождение, орал из стереоколонок отпиаренный по всем частотам и каналам рэпоречитативист последнего звездного призыва.

Шеф в цивильном, скромно подчиняясь светофорным правилам, тихонько подпевал ультрапатриоту:

– Приказы не обсуждаются!

А я старался унять правую ногу, которая упорно пыталась отсчитывать забойные такты.

– Приказы не обсуждаются!

– Приказы не обсуждаются!

Ритмичный попсовый инструктаж нагнетал фиолетовое настроение.

Наконец Алексей Николаевич прекратил музыкальное воспитание барабанных перепонок, и мы заговорили о том, что напрягало нас обоих.

– Денис, только не входи в роль безынициативного робота.

– Постараюсь.

– Но и не пытайся демонстрировать излишнюю лихость.

– Постараюсь.

– Ну, а в случае чего мы придем на помощь.

– Обойдусь! – буркнул я.

Вряд ли еще предоставится возможность безнаказанно похамить генералу.

Алексей Николаевич обогнал автобус.

– Запомни, ученые хуже любого хамелеона. Дома – примерный семьянин, с друзьями – душа нараспашку, а в своем кабинете – диктатор и самодур.

– А кто же вы, генерал Яранцев? – не спросил я.

Хорошего помаленьку.

Шефу и так предстоят нелегкие дни – прессовать будут в двенадцать трубок и один мобильник.

Очередной светофор издевательски выдал красный.

Шеф снова врубил диск.

– Конспирация превыше всего! – заорал очнувшийся от паузы фанерный попугай.

Генеральские пальцы забарабанили по баранке.

Я тоже вписался в ультрапатриотический ритм.

Теперь мы подпевали оба:

– Приказы не обсуждаются!

– Приказы не обсуждаются!

– Приказы не обсуждаются!

Форсированную неделю я, по совету генерала, начал с просмотра видеоматериалов по садоградскому научно-исследовательскому центру.

Совершенно секретно.

Детям до шестнадцати.

До восемнадцати.

До двадцати.

Кроме научных изысканий, в исследовательских пределах творилась полная, но односторонняя порнография.

Камеры зафиксировали безудержную мастурбацию женщин в самых неподходящих местах, с использованием как искусственных фаллосов, так и подручных средств неизвестного мне назначения.

Некоторые особы производили манипуляции не таясь, прямо на глазах коллег-мужчин.

Ускоренная прокрутка не помогала, и каждые два часа я менял исподнее.

Это же мука из мук – наблюдать эротические потуги, безответный флирт, напрасные сексапильные усилия, несостоявшиеся служебные романы, нерезультативные соблазнения…

И при всем при этом – дикое и необъяснимое поведение мужского контингента, независимо от возраста, остепененности, темперамента и должности.

Как будто всем садоградским представителям сильного пола отрезали яйца.

И женщины в любом виде их не интересовали вообще.

Ученые перепалки.

Пустая болтовня.

Глубокомысленные размышления.

Немотивированные ссоры.

Глупые склоки.

Сельскохозяйственные проблемы.

Глобальные продовольственные вопросы.

Исторические экскурсы.

Поэтическая белиберда.

Демонстрация эрудиции.

И – ни слова о бабах.

И никаких сексуальных проявлений, даже самых примитивных и зачаточных.

Эпидемия хронической импотенции.

Если внутреннюю ученую ситуацию перенести на весь Садоград, то вроде бы сами собой напрашивались два очевидных ответа и единственный, но весьма казуистский вопрос.

Шпионы и «крот» драпанули, не выдержав перманентного мужского бессилия.

Криминальная бытовуха тоже легко вписывается в ситуацию: любому членоносцу непросто совладать с нервами в период нестояния.

Массовая половая дистония научных кадров и обслуживающего персонала не вызывала сомнения.

Вопрос вопросов: если Садоград – это кузница по производству самцов, утративших оплодотворительную функцию, то от кого тогда регулярно залетают обитательницы академгородка?

Беременные, беременные, беременные сотрудницы – от легкой округлости до семимесячной внушительности.

Кто-то же с завидной регулярностью брюхатит садоградских дам?

Да и Вампиранью оттрахали без сучка и задоринки, оттрахали до амнезии.

Это как надо было засадить секретной агентше и убежденной лесбиянке, чтобы она забыла о присяге, и не только о ней?

Насмотревшись на женские вынужденные безобразия и мужское тотальное безразличие к сексу, я решил срочно побеседовать с шефом.

Конечно, я не стал вызывать Алексея Николаевича ни по прямой связи, которую пока не имел, ни по инструкторским каналам.

Еще не хватало, чтобы в этом усмотрели проявление нерешительности и робости, если не сказать трусости, перед садоградским феноменом.

Я прибег к старому и надежному способу откровенного диалога с начальством.

Когда мне надо было проверить какую-нибудь версию, я просто-напросто сосредоточивался, напрягал сознание, подсознание, надсознание и все прочее ответственное за умственную полноценность.

Если я делал все правильно, то где-то минуты через две передо мной возникал мой непосредственный руководитель.

Иногда в кресле.

Иногда нет.

Порой с одним глазом.

Порой с двумя, но без носа.

Впрочем, даже с фрагментарным начальствующим призраком удавалось плодотворно, а главное, без оргвыводов, подискутировать.

На этот раз я благоразумно сосредоточился на срочном проявлении Алексея Николаевича.

На удивление, генерал явился в смотровую в полном составе: с чихающим носом, платочком и даже сейфом с кактусом.

– Алексей Николаевич, а вы знаете, что я не обнаружил ни одного полового акта в рабочее время?

Генерал осклабился.

– В нерабочее тоже.

Генерал ухмыльнулся.

– Мало того, не было отмечено ни одного служебного заигрывания, ни одного, даже случайного контакта, претендующего на сексуальность, ни одного поцелуя – в общем, тотальная утрата интереса мужского контингента к женским прелестям.

– Ну, я бы тоже под наблюдением не смог заниматься любовью.

Генерал посерьезнел.

– Но я же, Алексей Николаевич, не принадлежу к слабому полу.

– Вижу, не слепой.

– Поэтому меня и заботит ближайшее сексуальное будущее. Мое личное будущее!

– Сдрейфил?

– Никак нет.

– Может, пора вводить в дело твоего дублера?

– Никак нет. Я перенес корь, двустороннюю свинку, ветрянку, ангину, цистит, а уж импотенцию временную как-нибудь вытерплю.

– Ну, если шутишь, я за тебя спокоен.

– Не подведу.

– А вот если допустить, что ты прав насчет полной ученой импотентности…

Призрачный генерал был так же дотошен, как реальный Алексей Николаевич.

– Если допускаем этот вариант, то надо провести экспресс-проверку.

– Это как?

– Ну, собрать все мужское население Садограда на стадионе…

– Не стесняйся, продолжай, продолжай насчет массовой экзекуции.

– Выгнать на поле с десяток самых аппетитных топ-моделей…

– Разумеется, обнаженных.

– Ну конечно.

– А мужиков заставить по команде всех как один спустить штаны до колена!

– Правильно.

– А вот у меня, к примеру, встает лишь на супругу.

– Не верю, – сказал я.

И от этих прямых слов почему-то исчез сейф с кактусом и пол-генеральского торса.

– В Садограде нет стадиона.

Шеф начал ускоренно и необратимо испаряться.

– Все равно я бы не позволил…

Генерал вернулся в кабинет, оставив меня один на один с грядущей сексуальной беспомощностью.

О том, что возможная неприятность может оказаться и необратимой, я старался вообще не думать.

Обидно было лишь за миллионы хронических импотентов, которые даже не имеют права на законную инвалидность и пенсию.

Больше к вопросу о грозящей на всю оставшуюся жизнь импотенции я не возвращался – ни с виртуальным генералом, устроившимся комфортно в моем подсознании, ни, тем более, с реальным шефом.

Нехорошие мысли я нейтрализовал беспощадным трудолюбием и фанатичной въедливостью, надеясь все-таки, что к моему возвращению из проклятого Садограда какой-нибудь Нобелевский лауреат изобретет эффектное и эффективное средство против утраты истинно мужской ценности.