Наталья Александрова - Трамвай в саду

Когда ее должность сократили в холодильном институте, она попыталась устроиться в Институт котлов и печей, где ее старинный знакомый работал заведующим кафедрой общественных наук. Но ее знакомый с грустью сообщил ей, что специалисты ее профиля в их институте более не требуются. Сам он, как выяснила Изольда Ильинична, переключился с преподавания истории КПСС на историю мировых религий, которая была теперь более актуальной.

Иглокожина переквалифицироваться не смогла, несколько лет перебивалась случайными заработками и наконец поняла, что единственная доступная ей работа – это труд уборщицы.

Некоторое время она не хотела признавать этот неопровержимый факт, но в конце концов вспомнила, что бытие первично, а сознание вторично, и смирилась с неизбежным.

С тех пор она и работала уборщицей, благо хорошо запомнила с советских времен, что нет профессий первого и второго сорта, всякий труд в нашей стране почетен и уважаем.

Тем временем дочка Изольды Ильиничны Галя вышла замуж и родила внука. И в этом внуке бывшая преподавательница нашла смысл жизни. Она решила, что с ее высшим образованием и богатым педагогическим опытом она сможет воспитать из внука Гоши Настоящего Человека. Именно так – с большой буквы. Точнее, с двух больших букв.

Как только Гоша немного подрос, Изольда Ильинична начала читать ему книги, в воспитательном значении которых не сомневалась, – «Васек Трубачев и его товарищи», «Тимур и его команда», «Флаги на башнях» и даже «Как закалялась сталь». После таких книг бедный Гоша, которому едва исполнилось пять лет, начал вздрагивать и беспричинно плакать, потом у него нарушился сон и пропал аппетит. Озабоченные родители водили его по врачам, но те только пожимали плечами и не могли понять причины нервного расстройства.

Наконец однажды зять Изольды Ильиничны совершенно случайно заглянул в комнату ребенка, когда теща с выражением читала перепуганному Гоше:

– «В жуткой короткой схватке в маленьком домике разлетелись, как гнилые арбузы, две петлюровские головы. Страшный в своем гневе обреченного, кузнец яростно защищал две жизни, и долго трещали сухие выстрелы у речки...»

– Мама, что это вы читаете ребенку?! – в ужасе воскликнул зять.

– Я читаю ему настоящую, серьезную литературу, литературу большого идейного значения! – ответила Изольда Ильинична. – Литературу, которая сделает из него Настоящего Человека! Человека с большой буквы, строителя светлого будущего!

С этого дня ее влияние на внука было сведено к минимуму. То есть бабушку подпускали к внуку только в безвыходном положении, когда его больше не с кем было оставить, и на горизонте маячил страшный призрак школы продленного дня.

Сама Изольда Ильинична относилась к такому положению очень болезненно, она не сомневалась, что без ее благотворного влияния ребенок не вырастет Настоящим Человеком. Кроме того, она считала, что Гошины родители легкомысленны, безответственны и нерадивы и могут довести ребенка до тяжелого хронического заболевания и даже до преждевременной смерти.

Неделю назад Гошины родители отправили своего подросшего и окрепшего ребенка в летний оздоровительный лагерь с углубленным изучением финского языка. Лагерь располагался на Карельском перешейке, неподалеку от финской границы. Видимо, его организаторы считали, что такое удачное географическое расположение должно способствовать успешному усвоению языка.

Сами же родители отправились на отдых в Турцию, погреться на солнце и поплавать в море.

Изольда Ильинична была против этого лагеря. Она считала, что там ее обожаемого внука не научат ничему хорошему. Но Гошины родители не хотели и слушать ее.

В минувшие выходные Изольда Ильинична навестила внука, хотя добираться до лагеря было очень долго и неудобно: сначала нужно было ехать электричкой до Зеленогорска, а оттуда рейсовым автобусом, который ходил дважды в сутки. Лагерь произвел на нее самое неблагоприятное впечатление – там совершенно отсутствовала наглядная агитация, воспитательная работа была организована из рук вон плохо, а в лагерной библиотеке не было ни «Тимура и его команды», ни «Васька Трубачева», ни «Флагов на башнях».

Этим вечером Изольда Ильинична собиралась на работу, а именно в частный музей нумизматики, где она ежевечерне мыла полы и наводила порядок. Она уже оделась и собиралась выйти из дома, как вдруг зазвонил телефон.

Сердце Изольды Ильиничны забилось от волнения: она сразу почувствовала, что что-то случилось с ее обожаемым внуком. Причем случилось нечто ужасное.

Она схватила трубку – и худшие ожидания тут же оправдались.

Из трубки сквозь треск и шорох донесся незнакомый и не очень разборчивый мужской голос.

– Из лагеря звонят! – прошелестел этот голос. – Насчет отдыхающего Георгия Семипядева!..

Изольда Ильинична схватилась за сердце.

– Что случилось с Гошей?! – воскликнула она слабым от ужаса голосом. – Он жив?!

– Жив, жив!.. – донеслось до нее сквозь треск и шорох. – Еще как жив! Как говорится, живее всех живых! Но он здесь такое устроил... такое устроил!.. Это просто кошмар!

– Что случилось?! – выкрикнула Изольда Ильинична, свободной рукой схватившись за сердце.

Она знала, что ее внук – очень умный и изобретательный мальчик с хорошо развитой фантазией. Например, минувшей зимой он одел в ее сатиновый рабочий халат и косынку учебный скелет в школьном кабинете анатомии, а в костлявые руки скелета вложил ведро и швабру. Подслеповатая учительница анатомии приняла скелет за школьную уборщицу тетю Броню и попросила его навести в кабинете порядок после урока. Поскольку скелет не ответил, учительница подошла поближе, поправила очки... и грохнулась в обморок.

Вот и теперь Изольда Ильинична ожидала чего-то подобного.

– Что с ним случилось? – повторила она, когда треск в трубке немного затих.

– ...Здесь, рядом с лагерем, находится крупный зверосовхоз... в этом совхозе разводят ценных пушных животных...

Треск и шум снова усилились, мужской голос стал совершенно неразборчивым.

– И что же случилось с моим Гошенькой? – безуспешно восклицала перепуганная бабушка.

– С ним – ничего! – прорвался сквозь шумы и помехи голос. – То есть пока ничего... ваш Гоша умудрился выпустить на свободу полторы тысячи норок, куниц и ханориков...

– Кого? – изумленно переспросила Изольда Ильинична. – Каких хануриков? Там у вас зверосовхоз или исправительное заведение? Мне сразу не понравился этот лагерь!

– Не хануриков, а ханориков! – снова донесся до нее искаженный помехами и расстоянием голос. – Это такой пушной зверек, помесь хорька и норки!

– При чем здесь ваши хорьки и норки?! – кричала испуганная женщина. – Что с Гошей?

– С Гошей все нормально... пока! – повторил мужчина. – Вот с пушными животными... и еще с птицей...

– С какой птицей? А птица-то при чем? Из-за какой-то одной птицы столько шума!

– Из-за одной?! – донеслось сквозь помехи. – Если бы из-за одной! Тут у нас неподалеку еще птицефабрика, так туда проникли норки и куницы, которых выпустил ваш Гоша!

– Бедный Гошенька! – застонала Изольда Ильинична. – Я представляю, как он переживает!

– Вам лучше приехать и забрать его! Директор зверосовхоза совершенно озверел, директор птицефабрики разошелся, и я не ручаюсь...

– Я еду! Я немедленно еду! – И Изольда Ильинична понеслась на Финляндский вокзал, едва успев переодеться и взять самое необходимое. А именно бинты, йод и продукты питания для Гоши.

Часом позже к служебному входу частного музея подошла молодая румяная женщина самого деревенского вида в пестрой бесформенной юбке турецкого производства и жизнерадостной цветастой кофточке с рукавами-фонариками. Кофточка едва сходилась на пышной груди, верхняя пуговка была расстегнута. На голове у прекрасной незнакомки была замечательная оранжевая панама, которой она, несомненно, гордилась.

– Кто такая? – строго осведомился у нее охранник.

– Анжела я, – ответила незнакомка, стрельнув глазами, – Извольды Ильиничны племянница. Которая у вас тут прибирается. Из деревни я приехала, из Запечья...

– Вижу, что не из Парижа! – усмехнулся охранник. – А сюда-то ты по какому поводу явилась?

– А я заместо тетеньки, значит, заместо Извольды Ильиничны. Тетенька, она по делам уехала, а меня попросила, значить, вместо нее тут прибраться. А то как же, непорядок будет...

– Заместо тетеньки! – передразнил ее охранник. – Здесь тебе не ларек какой-нибудь, здесь музей, место серьезное! Сюда кого попало допускать не положено!

– Да разве, дяденька, я не понимаю? – проговорила румяная девица, поправив кофточку. При этом сама собой расстегнулась вторая пуговка. – Я ведь не только по машинному доению, я и в Доме культуры прибиралась, у Ивана Сергеевича. Там тоже место серьезное, очаг культуры, и Иван Сергеевич всегда мной доволен был. Так что и вы, дяденька, довольны останетесь!