Ольга Степнова - Леди не по зубам

– Жаль, – вздохнул я. – Не попрощались… Мне будет его не хватать.

– И мне, – сказал Дэн, передавая Германа Львовича в надёжные руки Сазона и Мальцева.

– И мне, и мне… – подхватили все остальные, кроме Троцкого, который дремал на ходу и не очень понимал, что вокруг происходит.

Мы с Элкой остановились. Дэн тоже встал и, прикрывая рукой от ветра пламя зажигалки, прикурил.

Редкие машины проносились мимо нас по дороге, но все в сторону Ташанты. Поймать попутку не представлялось возможным, а рейсовые автобусы тут или ещё не ходили, или уже не ходили, или не ходили вообще.

– Вот вляпались, – зябко поёжилась Элка, и тоскливо посмотрела на небо, словно ожидая оттуда помощи.

– Вляпались мы гораздо раньше, – уточнил я.

– А мне кажется, что даже если бы у нас и были какие-то деньги, нас никто бы не взял, – улыбнулся Дэн. – Вы только посмотрите, как мы выглядим со стороны – оборванные, усталые, грязные, раненые, пьяные, с собакой, мартышкой и…

– С резиновой бабой под мышкой, – закончила за него Беда. – Да, я бы такую компанию за километр объехала.

Серб вдруг снял с себя жилет и накинул его Элке на плечи.

– Спасибо, – сказала Беда, а я почувствовал, как в моей бедной ударенной голове опять промелькнули всполохи бешеной ревности.

– Ты же вроде не этот… не бабник… не развратник Никитин, – оттеснил я Дэна плечом от Беды.

– Не, не он, – усмехнулся серб.

В его усмешке мне почудилась бездна издёвки.

– Так не надо, не надо тогда мою женщину одевать, она и так одетая! – Я в бешенстве сорвал с Элки жилет и пошёл на Интерпол буром.

– Э-э, ты потише, – попятился Дэн. – Я же бить-то тебя не могу, ты и так травмированный. – Он забрал у меня жилет и надел его на себя.

– Бизя, ну ты совсем умом тронулся! – возмутилась Беда. – Ну, прикрыл меня человек от монгольского ветра, что тут такого?

– Он?! Прикрыл?! Тебя?! От ветра?! Монгольского?! – С каждым словом я бил кулаком Дэна в грудь и с каждым ударом он отступал на шаг.

– Он Интерпол! – крикнула Элка. – Он при исполнении!!

– А я твой муж! И тоже при исполнении!!

Никитину надоело пятиться, он поймал меня за кулак и вдруг сильно за него укусил.

Зубы у сотрудника Интерпола оказались ядрёные, а челюсти сильные, как у бульдога. Я взвыл от боли, зато мозг мой среагировал на болевой синдром полной отменой вспышки ревности.

– Эй, сынку, вы чего там опять бодаетесь?! – крикнул издалека дед. – Догоняйте нас, а то не хватало ещё по степи разбежаться как сусликам!

– Извини, – сказал я сербу, тряся в воздухе укушенным кулаком. – Снова погорячился.

– Может… устроим, наконец, торжественное рукопожатие? – дружелюбно поинтересовался он.

Сентиментальностей не хотелось. Я равнодушно пожал плечами. Элка пихнула меня в бок, что могло означать только одно: под светлеющим небом, в этой древней степи, я, размазывая от умиления сопли и слюни, должен был побрататься с доблестным сотрудником международной полиции.

– Я забыл, как тебя зовут, приятель, – надеясь оттянуть душещипательный момент, сказал я.

– Данило Златкович меня зовут, старина!

– Красиво. Бабам, наверное, нравится?

– Я редко представляюсь своим настоящим именем.

– Шифруешься?

– Работа такая…

– Не хочешь сменить?

– Нет. Я свою работу люблю.

– Я свою тоже. Но сменить мне её всё равно придётся.

– Так давай к нам, в Интерпол! Ты парень крепкий, резкий, а главное – не трус. Ты нам подойдёшь. Хочешь, похлопочу за тебя?!

– Я тебе похлопочу! – погрозила ему кулаком Беда. – Никаких Интерполов, хватит! Бизя будет моим… моим директором! Договоры с издательствами, общение с прессой, переговоры с киностудиями, организация встреч с читателями, да мало ли что ещё. Ведь стану же я когда-нибудь знаменитой!!

– Вот и устроился, – развёл Дэн руками, и мы громко расхохотались.

И пожали, наконец, друг другу руки, но уже без лишнего пафоса и слюнтяйства.

Небо совсем посветлело, из-за горных возвышенностей показались первые лучи солнца.

Жизнь продолжалась. Без денег, без чистых носков, без розы в стакане, но продолжалась… Я крикнул ей: «Эге-гей!» и получил в ответ жизнеутверждающее эхо.

Мы двинули догонять остальную компанию, но не прошли и ста метров, как нас нагнал старый, дряхлый УАЗик с ржавым прицепом. Харкая чёрным дымом и дребезжа всеми внутренностями, УАЗ резко затормозил. Дверь с лязгом открылась, из неё высунулся улыбающийся Адабас.

– Братья! – заорал он. – И сёстры! А я монгола с тарантайкой нашёл! Он согласен довезти нас аж до Барнаула!

– У нас денег нет, – напомнил я основную проблему.

– Так ему денег и не надо! Он нас за надувную женщину довезёт!

Я заглянул в салон. За рулём и правда сидел желтолицый монгол, он широко и заискивающе улыбался, распространяя запах застарелого перегара. Плохо сфокусированный взгляд подтверждал мои подозрения.

– Он же пьян! – возмутился я.

– Глеб Сергеевич, трезвых монголов тут не бывает, – объяснил Адабас. – Может, где-нибудь в Улан-Баторе они есть, но только не здесь. Поверьте мне, это очень хороший монгол, и потом… он гораздо трезвее нас! Поехали, это последний шанс выбраться отсюда с раненым Германом, собакой и обезьяной. Я вам как местный житель говорю.

Пожалуй, шаман был прав. Я свистнул нашей честной компании и помахал ей рукой.

Идея прокатиться до Барнаула на разваливающемся УАЗе, с пьяным монголом за рулём, привела Сазона в восторг.

– Записывай, Элка! – заорал он.

– Нам в салоне всем места не хватит, – с кислой миной сказала Беда.

– А прицеп на что? – указал назад Адабас.

– Только, чур, я не в прицепе, – мрачно поставила ультиматум Беда.

– Я в прицепе! – захохотал Дэн.

– И я! – отозвался Герман Львович. – Во всяком случае, там гораздо больше шансов остаться в живых, – засмеялся он.

– А мне хоть на свинье, лишь бы домой, – пробормотал Троцкий, залезая в тележку.

Мальцев с сожалением протянул Адабасу резиновую женщину.

– Да надуйте вы уже наконец эту бабу! – взмолился я. – Сил нет на это смотреть! У неё же всё висит! Всё!!

– Вот не знала, что ты такой эстет, – с интересом посмотрела на меня Элка.

– Так она же это… валюта, – смутился я. – А имеет совсем нетоварный вид.

Мы с трудом разместились в УАЗике и прицепе. У меня было много скепсиса по поводу такого способа передвижения по Алтаю, но деваться было некуда. УАЗ вздрогнул, чихнул, плюнул чёрным дымом и помчался навстречу моей мечте о чистых носках и спокойной жизни.

Прочь от границы.

Прочь от степи, шустрых сусликов и проблем с электричеством.

Я вдруг понял, что от счастья хочу кричать.

– Вот, новый поворот! – запел Адабас. – Что он нам несёт…

Оказывается, он отлично знал тексты «Машины времени». И не было смысла уточнять – откуда.

Ведь шаманы – не тёмные папуасы.

Почему-то никто ни разу меня не спросил, что я люблю писать больше всего.

Я бы ответила – эпилоги.

И не потому, что в них наконец-то можно расставить точки, а потому, что у меня, как у автора есть полное право поставить в конце многоточие…

– Я не евнух, – говорит мне Бизя каждую ночь. – И господи, как я рад, что для того, чтобы любить тебя, Элка, мне не нужно строить шалаш!

– И я рада, – говорю я.

– Врёшь! Тебе нравилось, когда я носился с сучьями и ветками на плечах!

– Чуть-чуть. Это было так эротично!

– Вот-вот, а ещё признайся, тебе нравился Дэн!

– Нет, нисколечки.

– Врёшь! – Бизя нависал надо мной, и глаза его наливались тоской и бешенством. – Тебе нравился этот Златкович, у тебя черти в глазах плясали, когда ты смотрела на него, я видел!

– В нём была тайна, я сразу это почувствовала, а тайна…

– Это так эротично! – писклявым голосом передразнивал меня Глеб. – Слава богу, что всё это закончилось!

– Слава богу, – соглашалась я и в сотый раз вспоминала о том, как мы возвращались в Сибирск.

Монгол, несмотря на явное присутствие алкоголя в крови, оказался классным водителем – опытным, осторожным, а главное, неразговорчивым. Впрочем, последнее наверняка было связано с плохим знанием русского языка.

В Онгудае мы попрощались с шаманом. Адабас, всплакнув на прощанье и обменявшись с нами адресами, пообещал камлать и камлать за наше здоровье, удачу и благополучие. Не знаю, как Бизе, а мне было приятно думать, что где-то далеко, на Алтае, самый настоящий шаман будет обращаться к местным духам с просьбами, чтобы у меня, Элки Тягнибеды, всё было хорошо.

Сазон подарил Адабасу простреленную фляжку, в которой раньше хранил коньяк.

– На память о наших боевых буднях! – крикнул он очень громко, потому что в его слуховом аппарате сели батарейки, и он стал слышать как раньше, то есть – никак.

– Спасибо, – прижав к груди пробитый пулей трофей, поклонился ему Адабас.

– Не болей! – не расслышав, заорал дед. – Заскучаешь в своей дыре, приезжай ко мне на юга, я тебя на работу устрою. Будешь моим личным джинном в бутылке!