Ольга Степнова - Леди не по зубам

– Спасибо, – прижав к груди пробитый пулей трофей, поклонился ему Адабас.

– Не болей! – не расслышав, заорал дед. – Заскучаешь в своей дыре, приезжай ко мне на юга, я тебя на работу устрою. Будешь моим личным джинном в бутылке!

В Барнауле дед наконец-то добрался до банкомата и снял наличные деньги. Нам хватило на все прелести жизни. Мы посидели в ресторане, отоспались в гостинице, купили авиабилеты Сазону и Мальцеву, а нам – билеты на междугородний автобус.

Дэн Златкович исчез незаметно. Он словно растворился в воздухе, когда мы шли в ресторан. Вот только что был от меня по правую руку – и нет его. Никто не видел, куда и как он исчез. Наверное, в этом был шик и прелесть его работы. По-моему, Бизя испытал облегчение от его фантастического испарения в атмосфере. В ресторане я обнаружила в сумке записку на незнакомом мне языке. Записка была наспех написана и содержала длинные ряды цифр – наверное, номера телефонов.

Если честно, я была рада, что не могу прочитать этот текст. Мне вдруг показалось, что в нём содержатся намеки и предложения, о которых мне лучше не знать. Впрочем, может быть, я себе льстила. Может быть, там был привет Бизе и невинное предложение дружить семьями… Во всяком случае, я записку сожгла, подпалив её зажигалкой в гостиничном туалете.

…Сазона и Мальцева мы проводили в аэропорт.

– Нагулялся, настрелялся, пора и домой, – заявил дед. – Ты знаешь, сынку, кажется, я созрел для тихого семейного счастья.

– И я, бля, созрел, – поддержал его Мальцев. – Осталось только семью найти на просторах великой Родины.

Сазон недоумённо глянул на Мальцева и покрутил у виска пальцем. Наверное, он не очень точно расслышал слова поэта, а может, не одобрил фанатичного патриотизма, потому что считал, что лучшая жена та, которая не понимает по-русски.

Когда мы, прощаясь с дедами, хором крикнули «Шопесдес!», нами очень заинтересовалась милиция. Полчаса нас допрашивали, обыскивали и тщательно проверяли документы на предмет причастности к террористическим замыслам. Не обнаружив ничего подозрительного, милицейские парни полюбопытствовали, на каком таком языке мы общались.

– На языке любви, – грустно объяснил им поэт, почесав обезьяну за ухом.

Лейтенанты поверили нам всего за двести пятьдесят долларов…

Ранение Германа Львовича оказалось гораздо серьёзнее, чем предположил Адабас. Оказалось, что бандитская пуля задела кость и, как только мы вернулись в Сибирск, Абросимова положили в военный госпиталь. И хоть посторонним вход в это учреждение был строго настрого запрещён, Бизя устроил так, что какая-то тётка в белом халате провела нас через подсобные помещения, заваленные старыми каталками и прочей медицинской мебелью.

Герман лежал в отдельной уютной палате с телевизором, компьютером, кондиционером и шикарным рабочим столом.

– Коллеги! – обрадовался он, увидев нас. – Вы волшебники! В тихий час ко мне не пускают даже жену!!

– А у вас действительно есть жена? – настороженно поинтересовался Бизон, пристраивая на тумбочке пакет с апельсинами и заглядывая под стол, словно надеясь обнаружить там подслушивающее устройство.

– Есть! – засмеялся Герман. – Вы не поверите, но и тёща с дачей у меня тоже есть! И эта поездка с вами вместо каторжной работы на грядках была для меня настоящим подарком. Начало июня, сами понимаете – морковку сажать, землю копать, караул!

– Понимаю, – вздохнул Бизон, присаживаясь на край кровати. – Тяжела жизнь майоров спецслужб. Герман Львович, я ещё раз хотел попросить у вас прощения за…

– Брось ерундой заниматься! – воскликнул Герман и, схватив со стола колоду карт, принялся её тасовать. – Лучше партейку со мной сыграните, а?! В подкидного!

Мы с Бизей переглянулись. Играть в карты не было нашим любимым занятием.

– Мы это… не очень-то умеем в дурака резаться, – смущённо сказал Бизон. Герман поскучнел, но карты не отложил, продолжая мешать их легкими, стремительными, едва заметными движениями.

– Герман Львович, скажите, а как закончилась международная операция по задержанию преступной группировки поставщиков осмия? – попыталась я перевести разговор на другую тему. – Базу накрыли? С поличным всех взяли?

– Какая операция?! – вскинул вверх брови Абросимов. – О чём вы?! Если об операции на ноге, то врачи здесь отличные, скоро бегать буду. – Он вдруг хитро подмигнул Бизе, Бизя понимающе кивнув, и опять заглянув под стол в поисках прослушки, подмигнул мне, а я подмигнула Бизе. Эта цепочка перемигиваний означала, что операция завершена успешно, но говорить об этом вслух запрещается. Спросить, получили ли бедные камбоджийские дети разбомбленный и разграбленный бельгийский автобус, я не рискнула…

– А Лаптеву задержали? – шёпотом спросил Бизя.

– Увы, – тоже шёпотом, но, по-моему, искренне дурачась, ответил Абросимов. – Викторина Юрьевна как сквозь землю провалилась на своём мотоцикле. Объявлена в федеральный розыск, но результатов пока – ноль. А вот Марик её жив, в больнице под конвоем лежит с простреленным плечом. Вместе с ним ещё пара молодцев из борисовской группировки – те, которые на машинах разбились. Один из тех, кто держал Ганса, увы – труп, но, думаю, вы, Глеб Сергеевич, не будете мучиться угрызениями совести.

– Не буду, – заверил его Бизон.

– Ну, на допросы пару раз сходите…

– Схожу, – вздохнул Глеб и, заблестев глазами, вдруг вскинул голову: – А здорово мы их тогда уделали?!

Вместо ответа Герман опять ему подмигнул.

– А с Борисовым что? – задала я главный вопрос. – По телевизору говорили, что он остался жив.

– О Борисове я знаю, не больше, чем говорят в прессе. – Герман снова начал тасовать карты.

– В прессе говорят, что после покушения на его жизнь, Борисов с огнестрельным ранением в живот переправлен на лечение в лучшую клинику Германии, – озвучила я самую распространённую версию жёлтых газет.

– Ну, наверное, переправлен, – неопределённо высказался Герман.

– Значит, отмазался! – нахмурился Бизя.

– Во всяком случае, после нашего «покушения» Андрей Владимирович будет вынужден очень заботиться о своём здоровье и на подвиги такого масштаба его больше не потянет, – засмеялся Абросимов. – Может, партейку?

– Нет!

Мы посидели ещё немножко и поболтали о том, как плохо теперь будет в школе без мужского влияния: Герман уйдёт, Бизя уволится, а Троцкого вряд ли можно считать примером для подражания.

– Я вам Ганса для партейки пришлю, – улыбнулся на прощание Бизя.

– Уж пришлите, пожалуйста, прошу вас! – захохотал Абросимов. – А то тут такая скука, что я бы уже на грядки к тёще побежал, задрав хвост!

Мы тепло попрощались с Германом Львовичем, в тайне надеясь, что судьба больше нас не сведёт.

Бизя выполнил своё обещание и положил заявление об уходе на стол Ильичу.

– Я тебе за всё благодарен, Ильич, – сказал он, – но работать под твоим руководством больше не буду!

Троцкий на это отреагировал бурно.

– Как же… Глеб… как же… – Он встал, сел, опять встал и забегал по кабинету, беспорядочно размахивая руками. – Мать твою, что ж я делать-то без тебя буду?! А ты, ты, что будешь без меня делать?! Ты же школу без ума любишь, и без обормотов, оболтусов своих жизни себе не представляешь!! Куда ты пойдёшь?! Куда?!!

– Мир огромный, – улыбнулся Бизон. – Думаю, в нём найдётся местечко для такого парня, как я.

После этого разговора Ильич слёг в больницу. Врачи говорили что-то о переутомлении, нервном срыве и предынфарктном состоянии. Впрочем, они всегда это говорили, когда у Троцкого завершалась очередная афёра.

Но самое удивительное в этой истории было то, что о деньгах, полученных Троцким за три чёрные капсулы с осмием, все напрочь забыли. Шестьдесят тысяч долларов – как с куста – так и остались у Троцкого.

Было, отчего получить предынфарктное состояние.

Пару раз я видела в городе Нэльку на новенькой «БМВ». Уж как она успела в такие короткие сроки заполучить права и объясниться с налоговой – я не знаю.

Адабас каждую неделю писал нам электронные письма. В основном это были восторженные «а помнишь?!» Похоже, путешествие на «скул басе» было самым ярким событием в жизни шамана. Мы регулярно ему отвечали, не рискуя спросить, откуда он в своём Онгудае берёт компьютер и выход в сеть. Ведь если ты шаман, то совсем не значит, что тёмный как папуас…

Бизя, уволившись, засел дома и вовсе не торопился искать работу. Он вдруг так полюбил семейный уют, что это стало меня пугать. По три раза на дню он принимал горячую ванну, беспрестанно пил то крепкий кофе, то сладкий чай, непрерывно интересовался у меня, есть ли у него чистые носки и свежие рубашки, регулярно покупал у цветочниц свежие розы, которые вяли на второй день, и завёл дурацкую привычку подолгу стоять на балконе и щёлкать семечки, сплёвывая кожуру на ухоженную клумбу внизу. По-моему, с ним тоже приключились нервный срыв, переутомление и предынфарктное состояние, только несколько в извращённой форме.