Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

Опять начал густеть молочно-зеленый туман, картина быстро стушевалась и растворилась в окружающей зелени. Лохматое зеленое облако отпустило меня и неторопливо плывет куда-то дальше, а я смотрю внутрь себя, и новые мыслеоблачка уже наплывают, подгоняемые свежим мыслеветерком. Они имеют разную окраску, эти мыслеоблачка-кляксы, цвет нежный и неяркий, преобладают зеленые и голубые тона. Какое-то непередаваемо прекрасное мысленебо раскрывает передо мной свои горизонты, и я с восторгом вглядываюсь в эти безбрежные манящие дали, я свободно парю в этой небесной беспредельности среди разноцветных облаков. Одни облака плывут мимо, и я никак не могу рассмотреть, что находится внутри них, за стеной густого тумана. Но вот неожиданно приблизилось и охватило меня со всех сторон еще одно облако, на этот раз сине-фиолетового, не слишком радостного цвета. Плывут мимо меня лохмотья фиолетового тумана, уносятся прочь, и я нахожусь уже в комнате – это родительский дом, дом моего детства. На кровати лежит отец с закрытыми глазами, высохший и желтый, как мумия.

– Папа, мне нужно уехать. С тобой побудет Петя.

Отец не отвечает, но по легкому движению век я понимаю, что он слышит меня.

– Это по работе, приезжают заказчики, без меня там не обойтись.

Отец продолжает лежать безмолвный, но он, без сомнения, слышит мои слова. У него последняя стадия цирроза, он накачан наркотиками, чтобы снять постоянную боль, скорая приезжает каждые три-четыре часа и делает новый укол.

– Я всего на пару дней, потом опять приеду и буду с тобой.

Отец открывает глаза.

– Не беспокойся за меня, езжай. Ты все делал правильно, ты был со мной весь отпуск, а теперь тебе нужно жить дальше. Езжай, сынок.

– Папа, но мы же больше не увидимся. Я приеду через два дня, а тебя уже не будет. Зачем ты меня отпускаешь? Я ведь не мог себе простить, что бросил тебя тогда. Наркотики начинают колоть, когда уже все, спасения нет. Я понимал, знал, что нельзя уезжать, что бросаю тебя, но все равно уехал. Почему, почему я это сделал? Ведь не было никаких заказчиков по этой чертовой работе, я просто бежал от тебя. Потом Петя рассказывал, что, когда ты уже умирал, находясь без сознания, все время повторял мое имя, а меня не было рядом. Нет мне прощения.

– Не нужно, сынок, корить себя. Ты всегда был нашей с мамой гордостью, нашей опорой. Ни в чем ты не виноват – наоборот, это я должен попросить у тебя прощения.

– За что, папа, я всегда любил и уважал тебя, ты был лучшим отцом в мире.

– Сынок, я не твой отец. У тебя родной отец другой человек, но он об этом даже не знает.

– Как? Разве такое возможно? У нас всегда была такая дружная семья, я бы никогда не подумал…

– Мы с мамой решили никому об этом не говорить. Об этом никто и не знал, так случилось, что мама была уже на третьем месяце, когда мы справили свадьбу. Я ее любил, и ты стал навсегда моим сыном.

– Конечно, папа, ты и был моим единственным настоящим отцом!

– Нет, сынок, отец у тебя другой человек. Прости меня, если сможешь, за эту страшную ошибку. Я должен был сказать тебе правду, но не смог.

– Папа, не надо, не говори так, ты, ты мой отец, и ничего я не хочу больше слышать!

Опять все сожрал проклятый туман, растворилась комната родительского дома в подступившем фиолетовом сумраке. Лохматое грозовое облако отпустило меня и тут же скрылось, заслоненное серо-голубой массой, надвинувшейся откуда-то сзади. Я мучительно вглядываюсь в серый полумрак, но почему-то ничего не могу разобрать в дрожащем мутном воздухе. Постепенно до меня доходит, что я где-то на береку реки, слышен плеск волны, ночь, и вдобавок вокруг клубится настоящий туман, гнилой и удушливый.

– Вроде оторвались, никого сзади не слышно.

– Не знаю еще, мы же на острове, они никуда не могли деться.

– Правильно, что не стали с ними связываться, это же подонки. Зачем мы развели костер на самом берегу, надо было уйти вглубь острова. Эти двое увидели свет костра и приплыли на лодке.

– Они трогали тебя, а я не вступился. Я стоял и смотрел. Это не они, а я трус и подонок.

– У них топоры, ты разве забыл? Чего б ты добился своим геройством, убили б тебя, и меня заодно. Да ты же и не молчал, ты отговаривал, ты боролся!

– Но они хотели изнасиловать тебя, лишь потом почему-то передумали. А если бы не передумали? Если бы все пошло по-другому, что тогда? Я бы так же стоял как истукан!

– У истории не бывает сослагательного наклонения, все в жизни происходит так, как происходит. Не мучай себя понапрасну, ничего ведь не случилось.

Серое облачко быстро оторвалось от меня и тут же исчезло куда-то. Кажется, ветер начинает немного крепчать. Помрачнело. На меня надвигается целый фронт облаков, их окраска неравномерная, но преобладают темные тона. Здесь есть все – и фиолетовые, и темно-зеленые, и даже коричневые оттенки. Некое дикое смешение, фантасмагория на тему мерзости жизни. Я вглядываюсь в быстро приближающийся клубящийся темный фронт, и меня охватывает беспокойство, тревога, растерянность перед чем-то непреодолимым и основным. Я оглядываюсь: некуда деться от надвигающихся мрачных туч, не-ку-да!

Странный хлопок, легкая тусклая вспышка, и я уже внутри темного фронта. Передо мной брат.

– Я подаю на тебя в суд, ты пьешь, ни о чем не думаешь, забыл про долг, а мне нужны деньги.

– Подожди немного, я раскручусь и рассчитаюсь с тобой. Я только что заключил контракт на поставку финнам десяти вагонов леса, есть и другие выгодные предложения, наберись терпения, брат!

– Нет, больше ждать не буду. Никогда ты ничего не заработаешь. Я заберу свою часть наследства, и, бог мне судья, я буду прав.

– Да, конечно, ты, как всегда, прав, а твой беспутный брат – нет. Но чем я виноват, что таким родился? Какая свобода воли, если я не могу по-другому жить? Хочу, а не могу. У тебя все получается, а у меня нет, как ни стараюсь. Все всегда идет не туда и не так. Только это одно постарайся понять.

Опять тусклая вспышка, мгновенная кутерьма вокруг, и передо мной мама. Она в своем пестром платье в мелкий синий цветочек и толстой малиновой индийской кофте на два размера больше.

– Зачем ты так одеваешься, это же нелепое цветовое сочетание, смешно со стороны.

– Ты никогда не говорил мне об этом. Да я и не обращаю особого внимания на одежду – было бы удобно и уютно, чего еще требовать от тряпок в моем возрасте?

– Но ты же приехала в мой круг, здесь интеллигенция, уровень, нужно это учитывать. Мне стыдно за тебя.

– Внешность ничто. Ты всегда придавал чрезмерное значение внешнему эффекту. Бесспорно, форма и содержание довольно тесно связаны, форма в какой-то степени отражает содержание, но что такое есть форма? Это утрированная видимость содержания.

Бам – что-то щелкнуло, и теперь я в офисе, напротив мой бывший начальник.

– Вы много лет были моим непосредственным начальником и всегда испытывали ко мне явную антипатию, почему?

– Ты завистливый и корыстный, у тебя слабые способности, и ты всегда хочешь получить больше, чем заслуживаешь, изо всего пытаешься извлечь сиюминутную выгоду.

– Но вы глубоко заблуждаетесь! Я совсем не такой, вы составили обо мне это ложное впечатление по тому времени, когда я был глуп и беспомощен. Я только начинал жизнь, был один, не знал, что и как вокруг. Я наделал тогда много ошибок, которые давно осознал и за которые теперь раскаиваюсь.

– Не надо оправдываться. В человеке базовые черты заложены изначально – они или есть, или их нет. Человек растет, учится, даже немного умнеет с возрастом, но количество доброты, зла, воли заложены в нем от рождения. Так вот, ты такой от рождения, как ни мимикрируй и не старайся выглядеть лучше. Я тебя сразу раскусил.

Рябь вокруг, легкое движение, и я стою за оградой церкви. Передо мной старенький храм в моем родном городе. Смотрю на стареньких бабушек в белых платках. Перед входом в церковь они крестятся с поклонами до земли, подают грошик трясущемуся старичку-нищему, заходят внутрь. Я испытываю неловкость за театральность происходящего. Поклоны, нищие – все как в сусальных фильмах про русскую старину. Прохожу за ограду, мгновенное желание перекреститься, но правая рука наливается такой тяжестью, что ее невозможно сдвинуть с места, не то что поднять ко лбу. К тому же сзади идут женщины, и мне кажется, я, мужик, буду выглядеть донельзя смешным перед ними со своими неумелыми движениями перстов.

Я торопливо поднимаюсь по скрипучим деревянным ступеням, распахиваю дверь и вхожу в храм. Там полумрак, впереди еще одни распахнутые двери, сквозь которые видны спины стоящих людей, иконы на стенах, алтарь с какими-то громоздкими золотыми украшениями. В воздухе странный запах – знаю, это запах ладана, я его всегда боялся, этот запах сопровождает похороны.