Виталий Вавикин - 47 отголосков тьмы (сборник)

Что за белиберду несет, чего пыжится, тварь безмозглая! Или… Или это призрак, мираж, невсамделешнее?

Я резко двигаю головой навстречу лезвию, и острие легко проходит сквозь меня, я не чувствую боли, я спасен! Что же это такое, братцы? Как, оказывается, просто все обстоит на белом свете! Все прямо, чисто, светло! Вперед, только вперед всегда! Невиданная эйфория вдруг накрывает меня своими слепящими крылами и уносит в беспредельные сияющие дали. Меня уже нет, я до конца растворился в нестерпимой белизне света, обрушившегося на меня бурлящим потоком со всех сторон. Вот оно – настоящее, беспредельное и бездонное счастье! Ради этого стоило жить, мучиться, страдать, это настоящий итог всему! Я свободно парю в переливах нежного белого света и готов это делать всегда. Нет большего блаженства, чем быть самим светом, быть всем и ничем одновременно, раствориться в сияющем мире без следа и в то же время продолжать чувствовать себя, понимать, что ты по-прежнему есть и никуда от себя не делся. О господи, как хорошо!

И тут все закончилось, совсем закончилось. Я выпрямился, глянул вокруг. Ворона стартовала, как на стометровке, взмыла над забором и, хлопая крыльями, понеслась к своим гомонящим товаркам на разлапистую березу через два двора. Соседская черная «Хонда» вынырнула из клубящегося пылевого облака, с душераздирающим визгом тормозов вылетела с Первомайской на Ленина и понеслась по улице, распугивая беспечно гуляющих кур. Яблоневый сад вокруг меня тихо зашелестел листвой, ласковый ветер обдал лицо терпким запахом цветущих трав. Все вокруг было на своих законных местах: дачный дом, сад, сарай, яблони, клубника под ногами – все привычно и давным давно знакомо. Я помотал головой, пытаясь сосредоточиться и окончательно прийти в себя.

Что это было? Где я только что побывал? Что за сонм странных воспоминаний только что накрыл меня?

И тут окружающий мир вернулся по-настоящему, обрушился на меня всей своей яростной полнотой. Все вокруг зазвучало и задвигалось по-прежнему, как до того странного оцепенения. Я вздрогнул всем телом, машинально попытался сделать шаг и почувствовал вдруг страшную боль в области сердца. Там находился огненный стержень, который как будто шевелился внутри, распространяя болезненные импульсы вокруг себя. Я прижал руки к груди и мелкими шажками двинулся по тропинке к садовой калитке в направлении дома. Каждый шаг доставляет мне неимоверные страдания, я иду очень медленно, мучительно преодолевая постоянное желание опуститься на землю и замереть без движения. Но этого ни в коем случае нельзя сейчас делать! Нужно во что бы то ни стало добраться до куртки в доме, где лежит нитроглицерин. Там же мобильник. Если это инфаркт, спасение только там. Таблетку под язык, потом вызвать скорую. Если сейчас растянусь на земле, то уже могу и не подняться. Сердце омертвеет полностью. Получается, я только что пережил клиническую смерть, побывал, так сказать, на небесах. Забавно. Значит, еще не время, раз вернулся. Теперь надо продолжать жить.

Несколько взбодренный этими мыслями, я толкнул дверь в дом, поднялся по трем скрипучим деревяным ступеням, шагнул в темные сени. Этот домик под дачу с немалым земельным участком, засаженным яблонями, сливами, смородиной, я купил полтора десятка лет назад. Деревенька, где находился этот деревянный – довольно старый уже дом, – располагалась километрах в пятидесяти от города. Я скрывался там от городской суеты, от того, что называют бременем жизни. Копался в земле, как навозный жук, и уходила куда-то постоянная тоска по несбывшемуся, по чему-то такому, к чему стремишься всю жизнь, но никогда не сможешь достичь. Это была моя тихая гавань, место отдохновения от забот земных.

В сенях стоял терпкий запах укропа, матрешки, золы из давно не топленной печи и еще чего-то, давно привычного, но не ставшего от этого менее приятным. Нормальный запах старого деревенского дома в самый разгар лета.

Я нащупал в полутьме прохладную ручку двери из сеней в комнату и потянул на себя. С трудом перешагнув через высокий порог, сделал шаг вперед. И тут же острая боль полоснула меня снизу голеней по обеим ногам. Я вскрикнул от неожиданности, инстинктивно чуть присел и, потеряв равновесие, рухнул вбок, вдобавок изрядно приложившись виском о стоявшую рядом табуретку. Скосив глаза, заметил мальчика лет пяти-шести, одетого в короткие штанишки и светлую рубашку, с огромным разделочным ножом в руках, на котором краснели капли крови, моей крови. Мальчик внимательно и спокойно смотрел на меня, корчащегося на полу в позе эмбриона и пытавшегося дотянуться до собственных стоп, которые явно отказывались мне служить. Сухожилия в основании ног были перерезаны напрочь, и я не мог пошевелить не то что пальцами, но даже самими стопами, живущими теперь сами по себе, без моего участия. Рядом с ногами быстро расползалась по полу лужа густой малиновой крови. Очевидно, вместе с сухожилиями оказались перерезанными все ножные вены и артерии. Профессиональный удар.

Мальчик нагнулся ко мне, спросил:

– Дядя, ты узнаешь меня?

Я вгляделся в его приблизившееся вплотную лицо, в серые большие глаза. Да, я, конечно, узнал его, у меня абсолютная память на лица. Но как такое возможно? Откуда он здесь взялся?

– Да, дядя, это я, Леша. Я вернулся.

Что он имеет в виду, этот странный мальчик? Вернулся откуда?! Но этого никак не может быть, я-то знаю точно!

Воспоминания тридцатилетней давности нахлынули на меня вдруг, заслонили собой окружающее.

Москва начала восьмидесятых, доперестроечное время, – Брежнев уже отдал концы, а Горбачев еще был далеко на подходе, мне слегка за тридцать. Интересный возраст. Расцвет молодой жизни, когда что-то уже пора иметь за душой. А не было, ничего не было. Или почти ничего. Хорошая экономическая вышка, работа старшим экономистом в департаменте водного хозяйства с перспективой вырасти до начальника отдела через десяток лет упорного труда. Стабильное место, оклад жалованья неплохой, но как-то слишком сухо все и понятно, предсказуемо на годы вперед. По вечерам я изнывал от непонятной тоски, беззастенчиво бередящей душу. Кино, театры, концерты помогали на время уходить от этой напасти, спасаться в окружающей толпе от самого себя. Казалось, люди в общественном месте невольно забирали часть моего внутреннего пожара, снижая градус нестерпимого душевного жжения. Но этот эффект был очень кратковременным, можно сказать, сиюминутным. Он быстро проходил, и я опять оставался в одиночестве, один на один со своим непонятным внутренним огнем, со своим вторым Я. Это было настолько мучительно, что я держался из последних сил, не умея разобраться в причинах происходящего.

Однажды поздним вечером я возвращался с какого-то проходного спектакля в театре Маяковского. Единственным утешением за весь вечер было наблюдать за восхитительной игрой Гундаревой и Симоновой. Но кончился спектакль, отзвучали аплодисменты… И я ушел из театра в душную летнюю ночь навстречу судьбе.

От метро «Царицыно» до моего дома минут двадцать ходьбы. Мимо старого полуразрушенного особняка, через небольшой перелесок и в конце вдоль ограды парка до молочного магазина. В том же здании, где располагался этот небольшой магазинчик, на третьем этаже была моя однокомнатная хрущевская клетушка. Маршрут традиционный, ежедневно добросовестно прошагиваемый к метро и обратно, потому известный мне досконально. Сейчас была глубокая ночь – спектакль закончился поздно, – и я торопился домой перекусить и скоренько завалиться спать. Субботний вечер – сам бог велел отсыпаться в такие ночи сразу за всю прошедшую неделю, утерянную безвозвратно в трудовых бдениях.

У особняка, под кленом, растущим рядом с ржавыми перекошенными воротами стоял мальчик. В рассеянном свете уличного фонаря хорошо различимы его короткие штанишки и светлая рубашка с рукавами, по локоть засученными. Совсем маленький мальчик, один, глубокой ночью, да еще в таком безлюдном месте. Мальчик явно был в большой растерянности, вся его поникшая фигура свидетельствовала об этом. Я, не раздумывая, сошел с тротуара и приблизился к нему.

– Что с тобой? Заблудился? Где твои родители?

Мальчик уставился на меня и молчал, видимо, напуганный внезапным моим появлением.

– Как тебя зовут? Не бойся, я тебе помогу. Скажи, что с тобой случилось?

Мальчик всхлипнул и наконец ответил:

– Я Леша Кошкин. Меня мама выгнала из дома.

– Как выгнала? Ты где живешь?

– Не знаю, я шел-шел по парку, темно было, а сейчас не помню.

– Адрес свой знаешь?

– Такой большой дом, девятиэтажный, мы на первом этаже живем.

Этого мне не хватало – таскаться с ребенком по темноте, разыскивать его чокнутую маму. Или милицию, что то же самое по сути. Где оно, это местное ментовское отделение, понятия не имею.