Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна

Моррис Панов медленно, осторожно вышел из своей спальни в гостиную восемнадцатой виллы, где в кресле-коляске сидел Алекс Конклин. Сквозь легкую ткань гуаберы психиатра проступали бинты поперек груди; его поврежденная левая рука тоже была перебинтована до локтя и ниже.

— Мне понадобилось почти двадцать минут, чтобы вставить этот бесполезный придаток в рукав! — сердито пожаловался он.

— Надо было позвать меня, — сказал Алекс, развернувшись в коляске от телефона. — Я уже чертовски быстро могу гонять на этой штуке. Конечно, до того был двухгодичный опыт с моим квазимодовым протезом.

— Спасибо, но я предпочитаю одеваться сам — как и ты, я думаю, предпочитал ходить сам, как только тебе подогнали протез.

— Это первый урок, доктор. Подозреваю, об этом есть и еще что-то в закоулках твоего мозга.

— Есть. Это называется тупость, или, если тебе больше нравится, упрямая глупость.

— Нет, это не так, — возразил офицер разведки в отставке, когда его глаза поравнялись с глазами Панова, когда тот медленно опустился в кресло.

— Нет… не так, — согласился Мо, вернув Конклину его взгляд. — Первый урок — неконтролируемость. Бери столько, сколько сможешь унести, и продолжай набирать еще.

— Есть и хорошая сторона, — сказал Алекс, улыбаясь и поправляя бинты вокруг горла. — Со временем это становится легче, а не труднее. Ты учишься новым трюкам каждый день; удивительно, на что способны наши маленькие серые клетки.

— Серьезно? Мне надо будет как-нибудь изучить эту область… Я слышал, ты говорил по телефону. Кто это был?

— Холланд. Провода на всех теневых каналах между Москвой и Вашингтоном перегрелись, каждый телефон тайной связи на обоих концах надрывается от звонков, потому что все думают, что произошла утечка, и их люди будут в ответе.

— «Медуза»?

— Ты никогда не слышал этого имени, я никогда не слышал этого имени, и никто, кого мы знаем, никогда его не слышал. Уже более чем достаточно кровопролития на международных рынках — не говоря уже о настоящей пролитой крови, — чтобы усомниться в здравомыслии контролирующих институтов обоих правительств, которые, очевидно, ослепли или просто тупы.

— Как насчет «просто виновны»? — спросил Панов.

— Слишком немногие из верхов действительно виноваты, чтобы санкционировать уничтожение целого — таков вердикт Лэнгли и площади Дзержинского. Главные марионетчики в Госдепартаменте и в кремлевском Совете Министров согласны. Ничего не удастся достичь путем преследования или разглашения неправомерных действий — как тебе это нравится, неправомерные действия? Убийства, заказные убийства, похищения, вымогательство и крупномасштабная коррупция с использованием организованной преступности по обе стороны Атлантики теперь так удобно называются «неправомерными действиями»! Они говорят, что лучше будет спасти, что осталось, и как можно оперативнее.

— Это мерзко.

— Это действительность, доктор. Ты вот-вот станешь свидетелем одной из самых больших операций прикрытия в современной истории, причем организованной мощными суверенными государствами… И главная мерзость заключается в том, что, похоже, они правы. Если полностью выставить «Медузу» на всеобщее обозрение — а она выставится именно полностью, если вообще выставится, — люди в ярости разорвут ублюдков на части — и многих из них напрасно, запятнанных только косвенным отношением. Такие действия порождают пустые кресла на высоких постах, а сейчас не время для каких-либо пустот. Уж лучше знакомые тебе черти, чем те, что придут потом и которых ты не знаешь.

— Так что же произойдет?

— Откуп, — сказал Конклин задумчиво. — Сеть «Медузы» раскинулась настолько широко как географически, так и структурно, что ее почти невозможно распутать. Москва высылает Огилви назад с командой финансовых аналитиков, и вместе с нашими людьми они начнут процесс демонтажа. В конечном итоге Холланд предвидит тихий, необъявленный экономический минисаммит, куда будут созваны всевозможные финансовые министры НАТО и стран Восточного блока. Везде, где активы «Медузы» могут быть самодостаточны или поглощены их местными экономиками, так поступят, с ограничительными соглашениями для всех сторон. Главное — не допустить финансовых паник из-за массовых закрытий производств и множественных банкротств компаний.

— Тем самым похоронив «Медузу», — сказал Панов. — Опять история, не записанная и не признанная, как это было с самого начала.

— Это превыше всего, — согласился Алекс. — Об этой истории нельзя поведать миру.

— А что с людьми вроде Бартона из Объединенного комитета и Аткинсона в Лондоне?

— Всего лишь курьеры и фасад; они вне игры по причинам здоровья и, поверь мне, они это понимают.

Панов поморщился, пытаясь устроиться поудобнее в кресле.

— Это, конечно, не компенсирует преступления Шакала, но он сыграл определенно положительную роль, не так ли? Если бы вы за ним не охотились, то не нашли бы «Медузу».

— Злая ирония судьбы, Мо, — сказал Конклин. — Я не собираюсь представлять его за это посмертно к награде.

— Я бы сказал, это больше, чем просто ирония судьбы, — перебил Панов, качая головой. — В конечном итоге, Дэвид был прав. Вынужденно или случайно, связь все-таки была. Кто-то в «Медузе» нанял киллера или киллеров, использовавших имя «Джейсон Борн», чтобы ликвидировать очень заметную фигуру на собственной территории Шакала; кто-то знал, что делал.

— Ты имеешь в виду Тигартена.

— Да. Поскольку Борн числился в черном списке «Медузы», наш патетический перебежчик, ДеСоле, должен был рассказать им об операции Тредстоун — быть может, не название, но по крайней мере ее суть. Когда они узнали, что Джейсон — Дэвид — был в Париже, они использовали все тот же первоначальный сценарий: Борн против Шакала. Убив Тигартена так, как они это сделали, они были уверены, что тем самым получили самого лучшего помощника, чтобы выследить и убить Дэвида.

— Это мы знаем. И что же?

— Как же ты не понимаешь, Алекс? Подумай, Брюссель был началом конца, и в конце Дэвид воспользовался этим ложным обвинением, чтобы дать Мари знать, что он все еще жив, чтобы сказать Питеру Холланду, что он еще жив. Карта, на которой Андерлехт был обведен красным.

— Он дал надежду, и только. Я не очень доверяю надежде, Мо.

— Он сделал больше, чем просто дал надежду. Это послание заставило Холланда подготовить каждый наш пост в Европе к приему Джейсона Борна, киллера, и пойти на все, чтобы вернуть его.

— Это сработало. Иногда такое бывает.

— Это сработало, потому что несколько недель назад человек по имени Джейсон Борн знал, что для того, чтобы поймать Карлоса, должна была быть связь между ним и Шакалом, давно забытая связь, которую надо было поднять на поверхность. И он это сделал, вы это сделали!

— Только очень извращенным способом, — допустил Конклин. — Нам это удалось , не больше того. Возможности, вероятности, абстракции — это все, с чем нам приходилось работать.

— Абстракции? — тихо повторил Панов. — Это очень ошибочно-пассивный термин. Ты хоть представляешь, какие бури в голове провоцируют абстракции?

— Даже не представляю, о чем это ты говоришь.

— О тех самых серых клетках, Алекс. Они становятся безумными, крутятся на месте, словно микроскопические мячики для пинг-понга, пытаясь найти крохотные тоннели, чтобы прорваться через них, гонимые собственными врожденными силами.

— Я не понял ни слова.

— Ты же сам сказал: злая ирония судьбы. Но я бы сказал по-другому — магнит зла. Вот что вы с Дэвидом создали, и внутри этого магнитного поля оказалась «Медуза».

Конклин развернулся в коляске и покатил себя к балкону и опускавшемуся оранжевому сиянию на горизонте за темно-зелеными внешними островами Монтсеррата.

— Хотел бы я, чтобы все было так же просто, как ты говоришь, Мо, — сказал он быстро. — Но, боюсь, это не так.

— Поясни, пожалуйста.

— Крупкин погиб.

– Что?

— Я оплакиваю его как друга и чертовски хорошего врага. Он сделал все возможное для нас, и когда все закончилось, он сделал то, что было правильно, а не то, что было приказано. Он оставил Дэвида в живых — и теперь поплатится за это.

— Что с ним случилось?

— По словам Холланда, он исчез из больницы в Москве пять дней назад — просто забрал свою одежду и вышел. Никто не знает, как он это сделал и куда пошел, но час спустя за ним пришли люди КГБ, чтобы арестовать и отправить на Лубянку.

— Значит, они его не поймали…

— Поймают. Когда Кремль поднимает «черную тревогу», все дороги, железнодорожные станции, аэропорты и переезды на границах оказываются под микроскопом. Мотивация безотказная: любой, кто выпустит его, проведет следующие лет десять в гулаге. Это всего лишь вопрос времени. Будь оно все проклято .