Джек Хиггинс - Ад всегда сегодня

Город, щедро заливаемый потоками дождя, казался обезлюдевшим и пустым. Щетки не успевали сгонять с лобового стекла холодные водопады. Они не разговаривали ни о чем. Миллер, выбитый из колеи неожиданной развязкой, перебирал в уме все происшедшее, снова и снова прокручивая в памяти каждый эпизод, вел машину автоматически, словно робот.

Он поворачивал за угол, когда Маллори потряс его за плечо.

— Боже мой, взгляни, что это?

Миллер машинально нажал на тормоз. Рядом с мокрым мотоциклом на мостовой дрались двое мужчин. Один из них в черной каске на голове и тяжелом намокшем дождевике был натуральным полицейским на дежурстве. Второй был в одной только рубашке и брюках, облепивших тело, и босой.

Полицейский рухнул на булыжники, а нападавший подскочил к мотоциклу и завел его. Мотоцикл гулко заурчал, сорвался с места и помчал по середине улицы.

Миллер резко вывернул руль и перегородил проезд автомобилем, пытаясь остановить беглеца. Мотоциклист затормозил так, что запищали шины, шаркнул о кузов автомобиля и понесся вперед. Миллер распознал дикое, готовое на все лицо: Бомбардир Дойл! Что ж, вот и сошлись их дорожки. Он развернулся, въехав на тротуар, слава Богу, пустой, всего в паре сантиметров миновал фонарный столб и погнался за всадником на железном скакуне.

В эти же самые минуты Джек Морган входил в квартиру Фокнера. Он постучал в дверь, и Джоанна Хартман открыла почти сразу же. Она была чересчур бледна, веки опухли и покраснели от слез, но казалась спокойной и все решившей. Она прижала к груди несколько скомканных платьев.

— Привет, Джек. Я как раз собираю вещи, — попыталась улыбнуться она.

Для него вовсе не было секретом, что время от времени Джоанна жила в этом доме. Она отвернула заплаканное лицо. Джек тяжело вздохнул.

— Бруно не убивал Грейс Пакард, — мрачно уронил он.

Она испытующе посмотрела на друга.

— Что ты сказал?

— Когда нас доставили в участок, полицейские как раз закончили допрос парня, который признался в убийстве. У них куча доказательств.

— Но ведь Бруно сам сказал, что…

Голос ее дрожал, на глаза навернулись слезы. Морган мягко опустил руку на ее окаменевшее плечо.

— Я помню, что он говорил. Только это не было правдой. Он просто хотел проверить нас. Кажется, он от души повеселился.

— Он уже никогда не изменится, правда?

— Боюсь, нет.

— А где он сейчас?

— Он вышел раньше меня. Я видел, как он брел пешком, не обращая внимания на дождь.

— Давай поскорее уйдем отсюда. Я только сложу остальные вещи.

— Не хочешь увидеться с ним?

— Никогда в жизни. Ни за что!

Голос ее был полон гнева и решимости. Она повернулась и вошла в спальню. Морган застыл на пороге, опершись о косяк, и с сочувствием следил, как она раскладывала свои наряды на огромной кровати. Из ящика трюмо она достала несколько безделушек, сняла с тумбочки пару флаконов и принялась проверять, плотно ли завернуты пробки.

В углу спальни, в стенном шкафу, до самого потолка громоздились чемоданы и дорожные сумки. Джоанна попыталась вытянуть один из них, но он не поддавался.

— Может, я попробую, — предложил Морган. Он изо всей силы дернул за ручку чемодана и вытащил его из кипы других. — Кажется, здесь что-то есть, — с удивлением заметил он.

Он опустил чемодан на кровать. Внутри что-то глухо перекатилось. Морган щелкнул никелированными замками и поднял крышку. Перед ними появились черная лаковая сумочка, шелковая узорчатая косынка, нейлоновый чулок и туфелька на тонком высоком каблуке.

Джоанна Хартман, закричав, в ужасе отшатнулась.

Может, это и странно, но Бомбардир Дойл принял такое решение — пусть не сразу — в какой-то степени потому, что в парке чуть не столкнулся с Миллером. Когда сержант уже исчез из поля его зрения, Дойл, промокший и усталый, вынырнул из-за куста рододендрона. Он вдруг почувствовал, что жутко голоден, и зашагал в сторону, противоположную той, куда ушел Миллер, вскоре уткнувшись в кованую ограду у второго выхода из парка. Подле решетчатых ворот стояло несколько автоматов с сигаретами. Он нашарил в кармане нужные монеты, подарок Дженни, и опустил их в прорезь. Автомат приветливо моргнул зеленым глазом и выбросил в ладонь Дойла пачку «Мальборо» и спички в картонной обложке. Он снова вернулся в парк и, блуждая по темным пустым аллеям, курил сигарету за сигаретой. В его голове роились непрошеные мысли: обо всем, начиная с побега из клиники и кончая унылым потоком, низвергавшимся с продырявленных небес, но, прежде всего, о Дженни. Он вспомнил — и сердце его сжалось, — как, сидя на крыше, увидел ее в первый раз. Она была именно такой, какой по его представлениям должна быть настоящая женщина. Ему нравилось, что у нее острый язычок и она не прочь подшутить над собой. Он был восхищен ее мужеством и решительностью в трудные минуты. Когда они любили друг друга, она бескорыстно и нежно отдала всю себя, ничего не требуя взамен. Никогда прежде он не испытывал ничего похожего. И, наверное, больше никогда…

Эта мысль моментально отрезвила его. Он застыл как вкопанный посреди дождя, впервые в жизни остро ощутив, что он совсем один в этом мире злобы, холода и ливня. Спутниками его одиночества были только страх и вечное бегство, за ним или от него. Он рыскал в поисках денег, а потом спал с девками, что-то обещал шлюхам и ласкал размалеванных проституток. Он просто тонул. Погибал. И вот нашелся кто-то, кто научил его главному в жизни — ради чего стоит жить.

Вся загвоздка в том, что легавые ни за что не простят ему побега. Он почему-то подумал о Миллере. Прошло уже больше часа, как детектив прошагал мимо павильона, но при одном воспоминании об этом у Дойла неприятно засосало под ложечкой. Страх. Предчувствие страха. Вернулась знакомая жажда бегства, привычная готовность бежать, прятаться, выжидать. Как же трудно избавиться от этих чувств, въевшихся в кровь, оплетших цепкими щупальцами само сердце! Нет, хватит с него этой игры в жмурки! Лучше сдохнуть, чем существовать так, как он!

У него осталась только одна сигарета. Он зажег ее от окурка, отбросил пустую пачку и быстро направился к главным воротам парка.

Психолог, вероятнее всего, пришел бы к выводу, что стрессовая ситуация, в которой оказался Дойл, заставила его незамедлительно сделать выбор. Бомбардир твердо решил, что начнет все с начала. И, хотя он сам еще не знал, что же это за «начало», но на душе у него стало легко и весело. В одном он был несокрушимо уверен, что преподнесет сюрприз этой своре легавых!

Выбравшись из парка, он закружил в лабиринте переулочков и тупиков, где его обложили, как волка, прошлой ночью, и быстрым шагом направился к больнице. Ему пришло на ум, что было бы забавно появиться в той же самой палате, откуда он дал деру. Только сперва надо было принять необходимые меры предосторожности, чтобы полиция не могла добраться до Дженни и старушки.

Он задержался в подворотне потемнее в нескольких кварталах от клиники. С другой стороны улицы угадывались развалины и мокшие бульдозеры, ждавшие утреннего восторга разрушения. Возле чудом уцелевшей каменной стены журчал узкий грязный поток, рокоча, мчавшийся к черному провалу сточной канавы, чтобы сгинуть в подземелье городской канализации.

Дойл снял дождевик, стащил свитер, ботинки и носки и бросил их в бурливший поток. Через мгновение вещи исчезли в туннеле. Он вывернул карманы брюк и вынул три фунтовых бумажки и пригоршню мелочи. Банкноты с шелестом полетели вслед за вещами, монеты он, размахнувшись, забросил в груду битого кирпича, пощадив только один шестипенсовик.

Стоя в телефонной будке и ожидая ответа, он дрожал от холода, а когда услышал голос Дженни, его окатило такой волной радости, благодарности, надежды и восторга, что ему с трудом удалось просунуть монетку в прорезь автомата.

— Дженни? Это Бомбардир. Как там у тебя?

— Слава Богу! — с облегчением вздохнула она. — Ты где?

— Метрах в трехстах от больницы. Я сдаюсь, Дженни. Я подумал, может, ты хочешь знать об этом.

— Ах, Дойл!

Он мог дать голову на отсечение, что она расплакалась. Но этого не могло быть. Кто угодно, только не она.

— А что с полицией? — осторожно спросил он.

— Никто не показался.

— Никто не показался… — глухо повторил Дойл.

Сердце его прошил леденящий нож ужаса. Он сам не мог понять, отчего его бьет в ознобе страха: беспричинного, инстинктивного, острого, словно у хищного зверя. Он не успел ничего сказать, как снова отозвалась Дженни:

— Подожди минутку, Дойл, кто-то вошел во дворик.

Голос в трубке пропал.

— Идиот! — выругался Бомбардир. — Подлый кретин.

Почему, черт возьми, он не догадался раньше? Только один человек мог знать, что это он был в домике Краудеров. Это был не Огден, тот не успел даже увидеть его лица. Но другой мужчина разглядел его хорошо, они дрались на свету. Тот, что напал на Дженни.