Джек Хиггинс - Ад всегда сегодня

— Неужели? — Миллер с сомнением покосился на спутанного бинтами Бомбардира. — Ты так и не научился врать, Дойл. Девушка уже все рассказала сама, так что нам теперь все ясно. Она утверждает, что ты спас ее от Фокнера еще тогда, во дворике. Мисс Краудер и ее бабка сочли, что они в долгу перед тобой. Мы вместе с Дженни придерживаемся мнения, что даже для суда это достаточное доказательство на случай, если кому бы то ни было пришло в голову ее обвинять.

— Вы тоже так считаете? — с надеждой в голосе прошептал Дойл.

— Я полагаю, что это дело вообще не дойдет до суда, так что мое мнение ни при чем. Там, на этой чертовой крыше, цена твоей жизни была грош, и ты знал это, но все-таки спас всех нас.

— Да заткнись ты, наконец. Осточертели ваши сюсюканья! — процедил Дойл. — И потом, я хочу спать.

— Не сейчас, у тебя гости.

— Дженни?.. Не хочу ее видеть.

— Она ждет уже несколько часов.

— Какого черта ей так приспичило поглазеть на меня? Раунд закончился, согласен? Плакали все мои льготы. Теперь мне только мотать и мотать на полную катушку. Я сам завернул себя в тюрягу на целых два с половиной годика, плюс еще то, что судья догадается добавить мне за мой выбрык. Ну, и еще, выйдя из зоны, всю жизнь буду тащить за собой ногу, как колоду.

— Вот и отлично, черт бы тебя побрал, — грубо усмехнулся Брейди. — Наконец-то покончишь с гостиничным скалолазанием.

— Ну хватит, — ласково вмешался Миллер. — Побудьте только вдвоем. Мы с Брейди подождем в коридоре.

— Как вам угодно, господа тюремщики, — небрежно прохрипел Бомбардир.

Полицейские, весело переглянувшись, вышли, а секундой позже из-за ширмы возникла девушка и замерла в ногах кровати. Лицо ее было чересчур бледным и на лбу лиловел черный синяк. Но все одно, даже так она могла дать сто очков форы любой женщине, на которую Дойл хотя бы раз бросил взгляд. К горлу снова подступил горький ком. Сразу вернулись одиночество, безнадежная и острая боль в раскрошенной ноге. Он вспомнил, что всегда смеялся над словами «быть вместе» и презирал их. А сейчас он ощущал себя первый раз в жизни брошенным нежеланным ребенком, у которого случайный прохожий хищно вытряс шиллинг. Впервые за все эти годы он почувствовал, что остался без будущего.

Как же он хотел, чтобы она подошла ближе, обняла и поцеловала его, хотя бы в висок, провела по волосам, ища вторую макушку, и упала ему на грудь!

То, что он сделал через мгновение, было самым смелым и честным поступком, который ему удалось совершить за всю свою жизнь, и для этого понадобилось гораздо более отваги и мужества, силы и отчаяния, чем для смертельной схватки с Фокнером.

Он улыбнулся девушке сердечно, как мог.

— Какой приятный сюрприз, милая дамочка! Объясни, куколка, что все это значит?

— Я так долго ждала. Сперва они не хотели меня впускать… Бабушка передает тебе привет.

— Добрая старушенция! Как ее драгоценное здоровьице? Говорят, она грохнула его складно, будто настоящий гангстер. Как она это, кстати, перенесла? Слегла в постель?

— Только не она. Говорит, что, не дай Бог, доведется еще раз, она поступит точно так же. Тебе сказали, кто это был?

Она сделала робкий шажок вперед и торопливо, словно боясь, что ее сейчас оборвут, зашептала:

— Я так испугалась, когда он стал ломиться в дом, что заперла бабушку в спальне и напрочь забыла о ружье, которое она держала в шкафу. Ей пришлось выстрелом выбить замок из двери, чтоб выбраться из комнаты.

— Судя по всему, что я слышал, нам всем жутко повезло, что она вовремя приползла на крышу.

В комнате стало тихо-тихо. Только где-то далеко пофыркивал лифт.

— Что-то случилось, Бомбардир? — печально спросила Дженни.

— Нет, а что не по тебе? — преувеличенно искренне удивился Дойл.

— Все как-то странно…

— Ты просто, дорогуша, совсем меня не знаешь. Такой уж я человек. Честно говоря, как раз перед твоим приходом я собирался вздремнуть.

Кровь отлила от ее лица, только на левом виске отчаянно забилась нежная голубая ленточка жилки.

— Что с тобой, Бомбардир? Что ты хочешь этим сказать?

— А что ты хочешь услышать, цыпа? — Он собрал все силы, чтобы бросить на нее презрительный взгляд. — Я лежу себе смирно, как пай-мальчик, выгреваю матрац, писаю только в «утку» и никогда под себя. Не пройдет и месяца, как мне подадут уже другую птичку, черный «воронок», а он быстренько доставит меня туда, откуда увез, а там я буду смиренно мочиться в парашу. Ты ведь этого хотела, правда?

Взгляд Дженни стал серьезнее. Она сжала руки так, что побелели косточки пальцев.

— Мне казалось… что ты этого хотел — и всерьез.

— А откуда, черт, ты можешь знать, чего хочу я?

— Мы были… близкими, как только могут быть мужчина и женщина…

Ее тихие слова оборвал взрыв визгливого смеха и горстка грубых слов. Дойл смачно сплюнул прямо на пол.

— Хватит, киска. Еще не родилась та баба, которая станет близкой мне. То, что ты порезвилась со мной под одеялом, вовсе не значит, что тебе дано право продать историю моей жизни в воскресную газетку. Не дуй губки, рыбочка, я не говорю, что мы плохо прыгали в кроватке. Только тебе ли не знать, что есть вещи куда более важные?

Девушка пошатнулась и съежилась, казалось, она стала даже меньше ростом. Мгновение он был уверен, что она потеряет сознание, а он не сможет ее подхватить, и у него не осталось даже сил, чтобы крикнуть и позвать на помощь.

Она отвернулась и на ватных ногах вышла из палаты. Дойл тяжело опустил налитые свинцом веки. Сейчас он должен был чувствовать себя символом бескорыстия и благородства, но не мог. Ему было страшно и одиноко, боль переползла во все клеточки его искалеченного тела. Он хотел только одного — умереть.

Дженни заплакала только в коридоре. Ничего не видя, она переставляла негнущиеся ноги прямо по середине ковровой дорожки, не вытирая безнадежных слез. Миллер, ничего не понимая, догнал ее, обнял за плечи, обернул к себе и прижал к стене.

— Что там произошло?

— Он высказал все, что думает обо мне, — просто ответила девушка. — Только и всего, — горько добавила она. — Можно, я пойду?

— Удивительно, какими дураками порой бывают умные люди, — беззаботно улыбнулся Миллер. — Заставь поработать свою очаровательную головку, Дженни. Когда он вышел из твоего дома, на нем были сухие ботинки, как раз впору, непромокаемый плащ и деньги в кармане. Твои деньги. Кстати, зачем он позвонил тебе?

— Чтобы сказать, что возвращается в больницу и в тюрьму.

— А почему он опять был босиком? Без плаща? Чего ради он выбросил всю одежду, которую дала ему ты? Почему сломя голову несся под проливным дождем, когда догадался, что тебе грозит опасность?

В ее глазах мелькнула тень надежды, но она еще не до конца поверила в нее.

— Сейчас он вел себя подло. Лучше бы он ударил меня.

— Он добился именно того, чего хотел. Неужели ты не поняла? — ласково спросил сержант. — Все то, что он наговорил тебе минуту назад, — самое сильное доказательство, кто ты для него и как нужна ему. — Он мягко и властно подхватил девушку под руку. — Давай вернемся. Сейчас сама разберешься, что к чему. Спрячься за ширмой и сиди тихо, как мышка.

Бомбардир слышал, как скрипнула дверь. Только без Дженни весь мир стал для него огромной чашей, до краев налитой одиночеством, которую никогда не хватит сил опрокинуть и никогда не удастся, морщась от отвращения, выпить до дна. Теперь пусть входят и убираются, кто угодно. Ему все равно. Он открыл глаза и увидел перед собой довольное лицо Миллера.

— Чего тебе еще, легавый?

— Поздравляю, отличная работа! — хохотнул сержант. — Я имею в виду, как ты отвязался от этой шлюшки. Потаскушка получила поделом.

Дойл рванулся на своем ложе ортопедических пыток так, что угрожающе закачался тяжелый груз. Две склянки с порошками просвистели совсем рядом с ухом Миллера и с яростным звоном разбились об стену.

— Ты, вонючая мразь! Ты смеешь своим поганым ртом… Ты недостоин дышать одним воздухом с ней! Будь я только на ногах! Но мы еще встретимся лет через пять! Землю буду грызть, но найду тебя, тварь!

— Ты-то сам хорош! — невозмутимо усмехнулся Миллер.

— Вся разница между нами в том, что я-то понимаю, что я подлец. А теперь убирайся.

Дойл закрыл глаза, а Миллер победно улыбнулся и, прихрамывая, вышел. Щелкнул замок в дверях, шаги становились все дальше, и на Дойла свалилась тишина, огромная и безрадостная.

Ему почудилось, что где-то рядом прошелестел тихий ветерок, который принес знакомый запах духов и счастья. Он приоткрыл глаза и утонул в прощающем взгляде Дженни, склонившейся над ним.

— Ох, Бомбардир, — прошептала она, — что мне с тобой делать?

Миллер присел в ногах кровати Маллори, который по своему положению и занимаемой должности получил отдельную палату, и приготовился отчитываться. Стоило поспешить, с минуты на минуту ждали супругу инспектора, а в углу палаты уже благоухали цветы от нее.