Мишель Креспи - Охотники за головами

Все началось с того, что дель Рьеко меня не впустил.

– Вечером, вечером, после ужина! – крикнул он из-за двери.

– Нет. Сию минуту.

Как мальчишка, я надавил плечом на дверь, тогда дель Рьеко соблаговолил открыть. Выглядел он суровым и раздраженным.

– Что с тобой, Жером? Нервы сдают?

– Есть от чего. Кто сказал Шарриаку о нашей сделке с американцем?

– Конечно, я. Несколько строк в журнальной заметке. А вы надеялись, что это останется тайной?

– А почему бы и нет?

Стоя неподвижно на пороге, дель Рьеко не давал мне войти, загораживая вход.

– Потому что все тайное становится явным. Я не посылал ее отдельно. Она была в куче второстепенного вздора. Но у него тонкое чутье, и он пронюхал. Вы хоть изучаете обзор прессы, который я вам ежедневно присылаю? А вот он изучает.

Действительно, каждое утро мы получали от него папку с обзором статей из отраслевых журналов, но не обращали на них внимания. В первый раз там не было ничего интересного: как выбрать удилище, техника лова… В общем, мы перестали их просматривать, а Хирш даже не распечатывал их.

– Потом, – продолжил дель Рьеко, – Шарриак вступил в контакт со всеми американскими фирмами, прежде чем нашел вашего американца. Он все обговорил с ним. Ну как я мог ему запретить? Сделай я это, я уже не был бы нейтральным. Он действовал в рамках правил, вполне корректно.

– Предположим. Но почему американец вступил в переговоры с ним?

– Потому что то, что он предлагал, заинтересовало его. Для американцев мы просто лягушки, похожие друг на друга. Так что в делах они предпочитают самую крупную. Если вас волнуют чувства, отправляйтесь в Голливуд, а не на Уолл-стрит. Кстати, вы изучили положение самого этого американца?

– Нет, по правде говоря.

– А должны были бы. Если бы вы меня спросили, то я бы ответил, что, как и у большинства американских фирм, мажоритарным у него является пенсионный фонд. Средняя доходность промышленного капитала ниже на три процента. Акционеры хотят иметь в пять раз больше. Как можно добиться увеличения в пять раз?

Сказать мне было нечего. Дель Рьеко смерил меня пренебрежительным взглядом.

– Так вот, – стал разъяснять он, – вы жонглируете. Вы покупаете и продаете. Не важно что. Я не уверен, что вы хорошо усвоили принцип действия современной экономики. Здесь как на руднике: вгрызаются туда, где есть рудная жила. Когда она исчерпана, роют в другом месте. А поскольку надо еще и питаться, деревенщина выращивает томаты и картофель за три франка шесть су или мастерит рыболовные крючки. Деньги на этом не сделаешь. Признаюсь, меня восхищают достижения Эммануэля Шарриака. Вы тоже неплохо выпутываетесь. Но у вас разные весовые категории.

Каждое слово кололо, каждая фраза ранила. Я вытащил дель Рьеко из берлоги раньше времени, он был раздражен и мстил за это.

– Что вы хотите, – заговорил дель Рьеко сострадательным тоном, – он очень высоко поднял планку. Эта стажировка и в самом деле какая-то ненормальная. Обычно к нам приходят люди, которые сбились с жизненного пути, они неплохие, но где-то допустили ошибку. Они прилежно следуют указаниям, мы видим, что у них что-то не получается, и направляем их куда надо. Но сейчас это прямо-таки Балканская война. Очень стимулирует интеллект. Вы все, за исключением, может быть, мадам Карре, не старались выиграть гонку. Вы сразу начали уничтожать друг друга. Вы обошли мою логику и перескочили через стену. Мне стало любопытно. Чикаго во времена Аль Капоне, да и только. Но начали-то вы, Жером. Может быть, вы были слишком заинтересованы. Парадоксально, но это может стать препятствием…

– Думаю, ваша логика хромает, – жалко предположил я.

– Но это не моя логика! – воскликнул дель Рьеко. – Это логика системы! Это мир так устроен, а не я. Выигрывают самые упорные. Я здесь ни при чем. Время от времени – признаюсь по секрету – меня это печалит. К концу будущего века на планете будет господствовать криминальный синдикат, и никто не увидит разницы. Будут править люди с менталитетом Аттилы, но в костюмах вместо звериных шкур. К счастью, меня уже не будет. Похоже, с тех пор, как забросили преподавание этики в школе…

– А вам идет говорить об этике…

– Да забудьте вы о ней. Я вам говорю о логике. Причины и следствия связаны, все неумолимо запрограммировано, и никому не дано оборвать эту цепь. Это наподобие атомного взрыва: в какой-то момент он выходит из-под контроля, разрушает все, но составляющие его элементы остаются строго предсказуемыми. Все, что здесь произошло, лишь логическое следствие поведения, которое вы выбрали. Я не верю в рок, он – оправдание слабых, зато я глубоко верю в логику. Мы не можем предсказать будущее только из-за того, что не располагаем всеми параметрами. Но каждый раз, овладевая одним из них, мы уменьшаем неуверенность. Я здесь для этого: узнавая больше о каждом из вас, делаю более предсказуемым ваше поведение в будущем. Так что вы тоже подвластны логике.

– Это не логика, это – ваша логика, – глупо повторял я. – Все совсем не так.

Дель Рьеко пожал плечами:

– Читайте газеты. Ладно, хватит дискутировать, Жером, у меня дела. К ужину игра заканчивается. Мы вернемся к нашему разговору завтра вечером, когда я вас вызову, как и остальных.

Я терял чувство собственного достоинства и уверенность, напрягал мускулы, чтобы не упасть.

– Я пришел сюда за работой, Жозеф. Другого мне не надо, – сдавленно произнес я.

– Тогда делайте все, чтобы получить ее, – жестко ответил он.

Это было его заключительное слово, или, скорее, последний вызов. Не произнеси дель Рьеко этой фразы, ограничившись только своей болтовней, возможно, все пошло бы по-другому. Но его разглагольствование побудило меня идти до конца.

Ему хотелось посмотреть, до чего мы способны дойти, толкнуть нас на преодоление последнего рубежа. Да и я зашел слишком далеко, чтобы возвращаться.

Моя команда, точнее, то, что от нее осталось, не спросила, как прошло свидание. Ответ уже был написан на моем лице. Они лишь взглянули на меня и опустили головы.

– Я вошел в контакт с профсоюзами Шарриака, – сообщил Мастрони. – Сейчас пытаюсь организовать забастовку. Это может отпугнуть американца.

– Ты полагаешь? – неуверенно спросил я.

– Уверен. Я дал им понять, что из-за слияния Шарриак намеревается уволить двадцать процентов персонала. Они уже готовят плакаты. Если они занервничали, американец испугается.

Неплохо придумано. Уже не впервые профсоюзы, сами того не зная, играют роль пешек на шахматной доске финансовых конфликтов. Но маневр не удался. Шарриак пообещал, клятвенно заверил и подписался, что не будет ни одного увольнения. Ему нужно было выгадать всего лишь пару часов. Сдержал бы он свое обещание, если бы игра продолжалась? Трудно сказать. Вероятнее всего, нет. Но это уже не имело значения.

Наши акционеры, видя, что чаша весов склоняется не в нашу пользу, начали избавляться от ценных бумаг. В какой-то момент Шарриак перестал их скупать. У него теперь было больше трети нашей доли собственности, и, располагая относительным большинством, незадолго до времени аперитива он объявил о слиянии наших АО, даже не потрудившись созвать административный совет.

– Я не пойду ужинать, – заявила Брижит. – Я не перенесу вида этой башки жареного мерлана.

Хирш тяжело опустился на стул перед экраном компьютера.

– Я мог бы все стереть, – проворчал он. – Теперь это никому не нужно…

Только Мастрони старался сохранить хорошую мину. Он попытался нас успокоить:

– Мы пали с оружием в руках… А все же мы вышли в финал, они примут это во внимание…

Я задумчиво поднес палец к губам.

– Постой-ка, что ты сейчас сказал?

– Что мы пали…

– Да нет, не ты, а Хирш.

– Что я все сотру, – ответил он.

Я хлопнул в ладоши так, что все подскочили.

– Господи, да вот оно – решение!

Они уставились на меня как на пьяного – с сочувствием и легким отвращением.

– Что ты придумал?

– Ничего, ничего, мне надо еще подумать. Где вы будете вечером?

Брижит недоверчиво вздернула брови.

– А как по-вашему? В «Лидо»? Или пойдем ужинать в «Серебряную башню», а потом на танцы…

– Чтобы я мог найти вас. Я выкручусь. Пойдем поужинаем.

– Без меня, – повторила Брижит. – Я не голодна. Они мне отбили аппетит.

– Нет, Брижит, надо держаться до конца. А конец-то, может быть, не там, где они думают.

– Он прав, – поддержал меня Хирш. – Хоть это и неприятно, но сохраним лицо. Во всяком случае, с тобой хорошо работалось. Мы сделали все, что могли. Жаль, что нас обхитрили.

– У нас еще есть шанс пристукнуть его, – тихо сказал я.

Они этому не верили. Матч проигран, и они потирали ушибы.

За ужином Шарриак показался нам еще отвратительнее, чем мы ожидали. Мы были готовы к атаке и, затаившись в окопах, ждали презрения, бомб сарказма и пулеметных очередей иронии. С оружием наготове Шарриак же рассказывал про уик-энд, проведенный им в Венеции в компании с некой девицей, сыпал названиями мостов и улочек города дожей, взвешивал доходы «Даниели» и от них неожиданно перешел к финансовому положению Ватикана. Послушать его, так за извечной борьбой христианства с исламом скрывался тривиальный дележ рынка, незначительного по сравнению с «Майкрософтом». Шарриак показал себя во всем блеске, жонглируя парадоксами с ничего не значащей улыбкой; увлеченно играя понятиями, он словно давал нам понять, что сам не верит тому, что говорит, а просто демонстрирует свои таланты. Только это, пожалуй, выдавало его крайнее удовольствие. Чувствовалось, что он расслабился и уже думал о другом. Во мне все кипело: я приготовился к его заносчивому триумфу. Однако показное безразличие Шарриака к происшедшему ранило меня гораздо сильнее. Он как бы говорил: «Видите, все было очень легко, обыкновенная разминка, я уж и позабыл о ней». Это было унизительнее, чем вызывающая или слащавая надменность, к которой мы были готовы.