Михаил Ахманов - Крысолов

Правда, тут были охранники — трое верзил в серо-зеленом, напоминавшие статью покойного Борю-Боба. Среди палисандровых дизайнов и серебристых зеркал они смотрелись неважно — как самодельные шкафы в изящной французской гостиной. Но дело, видимо, знали: я не успел из лифта шагнуть, как три ствола нацелились мне в лоб.

— К Георгию Санычу, — отрывисто сказал Скуратов. — Он ждет. Один из шкафов — видимо, главный — кивнул, и мы проследовали к дверям. От эрмитажных они отличались лишь в незначительных деталях: ручка была из серебра, в виде нагой наяды, а поперек узорчатой филенки шла надпись, тоже серебряными буквами: “Приемная”. Мой спутник нажал на ручку, толкнул, и плечи его на долю секунды перекрыли поле зрения. Я, озираясь, ввинтился в комнату вслед за ним, глянул и обомлел: у вторых эрмитажных дверей с табличкой “Генеральный директор”, за антикварной красоты столом, при компьютере и остальных секретарских аксессуарах, маячило что-то знакомое. Можно сказать, очень знакомое! Не иначе как Эллочка, крашеная андалусийская блондинка. Вот так сюрприз! Сидела она в креслице, изящно сложив ножку на ножку, и занималась самым секретарским делом: полировала ноготки.

— Какая встреча!.. — воскликнул я и резво устремился к ней. — А, собственно, какая? — отложив пилку, она окатила меня холодным неузнавающим взором и тут же улыбнулась — но не мне, а остроносому:

— Здравствуйте, Иван Иванович! Этот — с вами?

— Этот — с ним, — подтвердил я, решив сражаться до последнего патрона. — А вы — вы этого не узнаете? Вот этого самого, Эллочка, который перед вами? Коста-дель-Соль и “Алькатраз” вам ничего не говорят? — Ровным счетом ничего. — Она сделала жест, каким сгоняют надоедливую муху, и снова улыбнулась Скуратову. Тот ухмыльнулся в ответ. — В Коста-дель-Соль я не была и с вами незнакома. К счастью. Вы не в моем вкусе, юноша. С нее еще андалусский загар не сошел, но врать она умела: ресницы даже не дрогнули. Кстати, глаза под ресницами были серые, точно асфальт в сухую погоду. — К счастью, вы тоже не в моем, — произнес я с чарующей улыбкой. — Если этот вопрос исчерпан, доложите Георгию Санычу, что к нему пришли. И не забудьте подать нам кофе.

— Кофе я подаю не всем, а кому шеф прикажет, — откликнулась Эллочка, поднялась и грациозно порхнула за генеральскую дверь.

Иван Иваныч прошипел:

— Перестаньте паясничать, Хорошев! Вы хотели к генералу, и я вас привел к генералу. Но там, — он показал глазами на дверь, — там не цирк, не оперетта и не театр комедии. Будьте серьезны и приготовьтесь не болтать, а слушать. И отвечать! Отвечать на заданные вам вопросы.

Я приготовился. Я был готов к любым сюрпризам. Даже к тому, что увижу сейчас не генерала, а Стелл очку с Беллочкой.

Но в кабинете, в компании разноцветных телефонов, рядом с сейфом-мастодонтом, под картой бывшего Союза из ценных древесных пород, сидел интендантский полковник Гоша и взирал на меня строгим отеческим взглядом.

Это был, несомненно, он — престарелый, но бодрый джентльмен с офицерской выправкой, в строгом темном костюме и с нахмуренным челом. Взор его и в самом деле был суров и светел. Будто не он пару недель назад тащился на полусогнутых к лифту, опираясь на хрупкое плечико Элл очки; будто не он, налившись кровью, рычал: “Н-на что н-на-мекаешь, щ-щенок?..” Будто и не было никогда милых курортных шалостей: ни страуса с выдранным хвостом, ни стопок, стаканов и рюмок, что щедро подносил нам Санчес, ни песен боевых, ни баек о моджахедах, порубленных в лапшу, ни пьяных воплей: “Батарея, к бою!.. надраить кафель!, шашки наголо!..”

"Может, и правда не было?..” — думал я, устраиваясь в глубоком кожаном кресле и озирая строгие черты, массивный квадратный подбородок, гранитную основательность шеи, твердые, жесткие губы и волевые складки у рта, какие бывают от государственных дум. Но если не было того, о чем я помнил, то что же было? Клоунада, цирк? Которому не место в этом кабинете, но в других краях и при других обстоятельствах он, этот цирк, вполне допустим и даже желателен… В самом деле, отчего солидному человеку не вспомнить юность и не спустить пары? Повеселиться, покуролесить, подурачиться… Тем более что дурачества безобидные — выпивка там, анекдоты… ну, секретарша… И что с того? С кем не бывает? Бывает! Как говорится, седина в бороду, бес в ребро!

Имелась, впрочем, и другая версия: все могло оказаться иначе, не клоунадой, а игрой, точно рассчитанным лицедейством, желанием не подурачиться, а одурачить. Кого? Меня? Покойного Бориса? И прочих алькатразских постояльцев? К примеру, Бартона из Таскалусы?

Георгий Саныч что-то нажал под столешницей, и в кабинет просунулась головка Эллочки в светлых кудряшках.

— Коньяк. Лимон. Кофе. И группу охраны к моим дверям. Все появилось мгновенно, с армейской точностью — я и глазом моргнуть не успел. При виде рюмок с коньяком черты у нашего хозяина расслабились, взор помягчел; сделав широкий, гостеприимный жест, он произнес:

— За продолжение приятного знакомства! В новом, как я надеюсь, качестве! Мы выпили. Коньяк был дорогой, французский; такой у нас не принято закусывать, его положено воспринимать нёбом, и пищеводом, и всеми фибрами души. Заметив, что я проигнорировал лимон, Георгий Саныч одобрительно кивнул и покосился на Скуратова.

— Представь нас друг другу, полковник. По всей форме. — Хорошев Дмитрий Григорьевич, — произнес остроносый в той же официальной тональности, как при нашей первой встрече. — Возраст — тридцать шесть, холост, но собирается жениться, кандидат наук, сотрудник Института проблем математики в бессрочном неоплачиваемом отпуску. Наш информатор. А это, — он с почтением приподнял брови, — это Зубенко Георгий Александрович, в прошлом генерал КГБ, а в данный момент — генеральный директор компании “Российские сплавы”. Наш шеф. Прибыл вчера из столицы. Цените, Дмитрий Григорьевич, — приехал ради вас!

Из этой краткой прелюдии слух мой выхватил сперва всего три слова:

"Холост… собирается жениться…” Кажется, о наших с Дарьей отношениях знали все: команда альфа, и команда бета, и даже попугай Петруша. Петруша был сравнительно безвреден, покуда клюв не разевал, а вот зулус намеревался бросить мою красавицу под поезд. Не знаю, какие планы были на этот счет у остроносого, но он меня предупредил. Жениться собираетесь, Дмитрий Григорьич? Так будьте поосторожней. Ведь, кроме поездов метро, есть и трамваи, и электрички. Осознав сей факт, я тут же столкнулся еще с двумя, такими же ясными и неприятными: во-первых, из посредников меня разжаловали в информаторы, а во-вторых, надули с генералом. То есть генерал присутствовал, и даже не просто генерал, а сам Зубенко, куратор Косталевского, но — бывший. Отставной! Не эфэсбэшный генерал, а кагэбэшный. И какое, спрашивается, он имел отношение к делу?

Да, нелегкий выдался денек! Можно сказать, ревизия всех аксиом и постулатов… Две команды, и обе — перевертыши!

Зубенко похлопал ладонью по крышке стола:

— Материалы, Дмитрий Григорьевич! Кажется, вы что-то нам принесли?

— Принес, — выдавил я. — Но прежде хотелось бы прояснить ситуацию. — Дмитрий Григорьевич не любит блуждать в потемках, — проворковал остроносый. — Такой уж он человек… Предпочитает определенность. С этими словами Скуратов поднялся, на пару секунд приоткрыл дверь в приемную и продемонстрировал мне стражей — три зеленых вместительных шкафа на белокуром фоне секретарши Эллочки. Для полной, так сказать, определенности. Изображая нерешительность, я вытащил конверт, покрутил в руках и положил на колени. Затем уставился на экс-генерала.

— Вы, Георгий Саныч, не из ФСБ. И здесь не Управление аналитических исследований.

Он коротко хохотнул:

— Какая проницательность! Так вот, мой дорогой, такого управления больше не существует. Упразднено! Лет этак семь тому назад. Управление не существует, структура исчезла, а люди, заметьте, остались… И этот ваш Косталевский, и другие, а среди них — Скуратов Иван Иванович, мой прежний помощник. Вот он — действительно из ФСБ! Начальник отдела. Трудится на обновленную державу, но помнит о старых друзьях и начальниках. И старые друзья его не забывают, содействуя в меру сил и средств. Общие деловые интересы, Дмитрий Григорьевич! Деловые интересы плюс патриотизм! Вы ведь, надеюсь, тоже патриот? И этот о деловых интересах, подумал я, вспомнив о Бартоне. Деловые интересы, дьявол их побери, да еще с патриотическим уклоном! В какую только сторону, в левую или в правую? Затем я мысленно принес свои извинения ФСБ. Справедливость есть справедливость, хоть Скуратов и относился к этому ведомству, работал он все-таки на прежних начальников и друзей.

Экс-генеральская ладонь нетерпеливо хлопнула по столу.

— Так что же, Дмитрий Григорьевич?

— Вы — не из ФСБ, — упрямо повторил я, стиснув конверт побелевшими пальцами.